Читать интересную книгу Склиф. Скорая помощь - Андрей Шляхов

Нет противоядия от любви

Они жили долго и счастливо и умерли в один день…

Заезжено, не так ли? Настолько заезжено, что сразу же встают перед глазами прекрасный Принц и не менее прекрасная Принцесса, положительные герои детских сказок. Умерли в один день многие, возьмите хоть Тристана с Изольдой, хоть Ромео с Джульеттой, но требовалось еще и прожить вместе долго и счастливо. В этих трех словах «вместе», «долго» и «счастливо» и кроется главная закавыка. Прожить вместе недолго и счастливо — удается многим, а вот чем дальше в лес, тем больше пеньков, о которые так и тянет споткнуться.

Впрочем, те, кто жил долго и счастливо и умер в один день («Как это пошло!» воскликнул бы Оскар Уайльд), в этой истории не участвуют. Участвуют в ней те, кто решили умереть в один и тот же день, после чего и получили возможность прожить вместе долго и счастливо.

Абсурд, скажут некоторые? Никакого абсурда!

Сказка? Чистой воды правда, правдивее и быть не может, только имена и фамилии изменены, чтобы любопытные и любопытствующие не мешали счастью влюбленных, а романтические натуры не расстраивались, если вдруг обнаружится, что у влюбленных чего-то там не заладилось. Жизнь непредсказуема, но почему-то хочется верить в то, что все у них (под «ними» имеются в виду герои этой истории) хорошо. И будет хорошо.

Итак, они решили умереть в один и тот же день… А если бы не решили, то могли бы и не познакомиться, ведь ничего общего, кроме Склифа, у них не было. Впрочем, лучше по порядку. Даму галантно пропустим вперед, то есть начнем с нее.

Жила-была (как все-таки трудно съехать со сказочной колеи!) девочка Катя. Она была из тех Кать, которые имя «Екатерина» воспринимают как оскорбление и требуют, чтобы их называли Катеринами. Можно — Катя, можно — Кэт, можно — Кэтти или Кити, особо приближенным может сойти с рук даже простецкое «Катюха», но за Екатерину сразу в глаз. Реально или фигурально, но сразу и резко. Что ж — их право. Каждый человек волен зваться так, как ему хочется. Некоторые вон зовутся «Генеральными Магистрами Астральных Галактик» и ничего. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы, как говорится, с боеприпасами не играло.

Девочка Катя росла умной и серьезной девочкой. Умной и серьезной девочкой расти очень трудно, безалаберной дурой куда легче. Кто сомневается — может убедиться на своем опыте или спросить у подруг. Девочка Катя не ходила в садик, потому что бабушка-педагог решила дать внучке индивидуальное, простите — не индивидуальное, а эксклюзивное домашнее воспитание. Домашнее воспитание — это очень трудно (для ребенка, разумеется), гораздо труднее, чем расти умной и серьезной, а если уж домашним воспитанием занимается родственник-педагог, тот тут уже вешаться впору, потому что пережить подобное удается не многим.

Девочке Кате удалось. Она пережила и домашнее воспитание, и бабушку. В хрупкое, почти прозрачное от худобы тело мать-природа вложила железный характер и стальную, если не титановую, волю. Девочка Катя могла при желании завязаться в морской узел, настолько гибкой она была, но, с другой стороны, она была несгибаемой. Для упрямых людей существует два мнения — свое и неправильное. У девочки Кати было только свое. Все остальные мнения она игнорировала.

— Что за ребенок! — восклицала бабушка, картинно заламывая руки (в юности она мечтала стать актрисой). — Сдохнет, а на своем настоит.

Бабушка и не подозревала, насколько верной была ее характеристика. Катя не просто любила или старалась настоять на своем. Поступала так, как хочется — или никак.

До конца второго курса (училась Катя не в каком-нибудь гламурно-рафинированном заведении, а в Московском строительном университете) всегда поступать по-своему получалось, потом начались сбои. Конфликт с преподами обернулся срочным оформлением академического отпуска (медицинское прикрытие обеспечила мама-логопед, то есть почти врач), излишняя категоричность в общении привела к разладу в отношениях с бойфрендом, а лучшая подруга поторопилась выйти замуж (имелась на то веская причина) и за считаные недели отдалилась от Кати.

Жизнь дала трещину, и залатать эту трещину не было никакой возможности. Да и желания, если уж говорить начистоту, тоже не было. Родители намекали насчет того, что надо менять характер, непрестижные работы курьером и промоутером (а кем еще работать недоучке, не финансовым же директором) не приносили никакого удовлетворения, напротив — уничтожали последние остатки самоуважения, все мужики виделись Кате обидчивыми козлами, а все женщины тупыми курицами. А тут еще и волосы на ногах, до сих пор почти незаметные, ударились в буйный рост. В общем, причин для расстройства было много. И ладно бы только расстройство, расстройство как-нибудь еще можно пережить, но жизненная перспектива рисовалась Кате унылой, безрадостной, заполненной ежедневным, ежечасным, ежеминутным насилием над собой. Да тут еще Кастанеда под руку подвернулся…

Судьбоносное решение, пожалуй — самое важное в жизни, Катя приняла не скоропалительно, а обдуманно. Оценила актив и пассив, подвела безрадостный итог, осознала, что жить такую жизнь — это только мучиться, и решила. Решив, стала искать способ.

Прыжки с высоты отпали сразу же, потому что уйти хотелось красиво. Разбиться в лепешку — брр! А если не повезет, то можно остаться на всю жизнь беспомощной инвалидкой. То-то радости.

По той же причине отпало и повешение. Не хотелось болтаться на веревке с вывалившимся языком и синюшно-багровой физиономией, да еще и с грязными трусами.

Застрелиться из отцовского ружья было бы подло. Бедного папу потом по следователям затаскают. Почему не хранил ключи от железного шкафчика с оружием в недоступном месте и так далее. Да и эстетики в размазанных по стенке мозгах тоже мало. Опять же, срочный ремонт будет родителям совсем некстати…

С камнем на шее в омут? Ну этот вариант мелькнул в голове и тут же был отвергнут. Кормить собой рыб и прочих мутантов в грязной Москве-реке? Нет, лучше уж повеситься. По крайней мере, похоронят целой.

Так вот, методом исключения и дошла Катя до медикаментозного способа, как наиболее эстетичного и наименее болезненного. Уснуть и не проснуться — разве это не счастье? И выйдет красиво, почти как у Гумилева, любимого Катиного поэта:

«Улыбнулась и вздохнула,Догадавшись о покое,И последний раз взглянулаНа ковры и на обои.Красный шарик уронилаНа вино в узорный кубокИ капризно помочилаВ нем кораллы нежных губок.И живая тень румянцаЗаменилась тенью белой,И, как в странной позе танца,Искривясь, поникло тело.И чужие миру звукиИздалека набегают,И незримый бисер руки,Задрожав, перебирают.На ковре она трепещет,Словно белая голубка,А отравленная блещетЗолотая влага кубка».[4]

Трепетать на ковре — это уж слишком. Достаточно заснуть в своей кровати, лежа на спине и вытянув руки вдоль тела. Такая простая, естественная и в то же время торжественная поза.

Определившись с методом, начала подбирать средство, что в наше время (спасибо неусыпно бдящей Федеральной службе Российской Федерации по контролю за оборотом наркотиков!) оказалось довольно-таки сложно. Лучше всего подошло бы сильнодействующее снотворное, да где его столько взять? Всеведущий Интернет и купленный в магазине медицинской книги фармакологический справочник помогли Кате остановить выбор на таблетках, снижающих артериальное давление. Оп — и хлоп! И купить их можно было без рецепта, и стоили они недорого, пятисот рублей хватило с лихвой.

Летальную дозу Катя рассчитывала не на свой пятидесятивосьмикилограммовый вес, а на восемьдесят килограмм. Чтобы уж наверняка. Травиться решила натощак, чтобы всасывалось быстрее и лучше (зачем тянуть с хорошим делом?), поэтому любимыми заварными пирожными объелась накануне. Утром ушла из дома вроде как на работу, развозить по заказчикам элитные чаи, погуляла минут сорок по родному Бескудникову, а в половине девятого вернулась в пустую квартиру. Походила по ней, посмотрелась в зеркало — не обновить ли макияж, но потом решила не обновлять. Все равно после будут гримировать. Катя знала, что покойников перед похоронами гримируют.

Черкнула родителям короткую записку: «Мама, папа, я вас очень люблю, но жить мне незачем» — и начала выдавливать в чашку таблетки из блистеров. Давила-давила, как булгаковский Шариков котов, и наконец закончила. Потрясла в воздухе онемевшими пальцами («мы писали, мы писали, наши пальчики устали»), сходила на кухню за водой и приступила к процессу.

Процесс растянулся на полчаса, потому что с непривычки таблетки глотались плохо, да и ком в горле стоял. Но ничего, терпение и труд все перетрут. Проглотив последнюю, Катя встала из-за стола, чтобы лечь на кровать и заснуть вечным сном, но желудок внезапно запульсировал, комок в горле превратился в спазм и Катю крайне неэстетично вырвало на ковролин. А еще в этот момент хлопнула дверь и из прихожей донеслось удивленное: