Читать интересную книгу Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская сага. - Валерий Белоусов

А выданное час назад в каптерке ТОН (тюрьма особого назначения. прим. переводчика) обмундирование (без знаков различия на темно-синих петлицах) сидело на мне колом, и топорщило где только возможно… А где не топорщило, там морщило. Новенькая. еще никем не ношенная шинель из полугрубого серого сукна, слегка (на пару размеров всего!) мне великоватая, была вся покрыта несокрушимыми складками от многолетнего хранения на пыльном стеллаже интендантского склада, а мои покрасневшие уши стыдливо прикрывала меньшая, чем нужно, на целых два номера буденновка с матерчатой красной звездой. Великолепный ансамбль завершала пара скрипучих яловых ботинок с обмотками (причем левая обмотка уже размоталась и висела, как сопля…) Кстати, ненадеванные ботинки не только вкусно, по арбузному хрустели, но еще жали и терли ногу.

Нет, есть все же разница между профессиональным военным и случайно одетым в военную форму типичным шпаком, коим, по совести, я и являюсь. Помню, в шестнадцатом году разорилась моя тетушка на единственного племянника, построила ему на заказ полную офицерскую форму… и что? Вот так же на мне и сидело. Как на корове седло.

Внимательно изучив моё новенькое удостоверение, милиционер с усмешкой вручил мне его обратно, ядовито присовокупив:

— Вольнонаемный, значит? Ну-ну… следуйте дальше, товарищ писарь! — Лихо отдав честь, милиционер неторопливо проследовал дальше, вдоль бывшего Петергофского шоссе.

— М-да… строг товарисЧ городовой! — одобрительно кивнул ему вслед Вершинин — Мигом он в Вас ряженого определил! Неужели в России порядок наконец-то налаживается, а? Да… о чем это я?

— Вы стали было рассказывать, как Вас допрашивали…

— А! Ну так чего там рассказывать. Допрашивали как обычно: адреса-пароли-явки, и кого именно из их вождей я собирался пристрелить?… Когда же я совершенно искренне говорил, что хотел бы перестрелять весь их жидо-большевистский синедрион, мне почему-то не верили. И так шло все ладком и мирком… Пока я на очередном допросе не выключился. Ну, тут меня осмотрел местный эскулап, сообразил, что я не придуриваюсь, и отправил меня «на крест»…

— В смысле, в больничку?

— Ага. На тихие брега речки Монастырки, с роскошным видом на Тихвинское кладбище…Областная больница имени Ф.П. Гааза. Того самого, который так любил восклицать: «Спешите делать добро!»

— Ну и как там? Сам-то я не был, но говорят…

— …что кур доят? Н-ну, больничка действительно, хорошая. Не скажу ничего дурного. Правда, отправляли нас туда (кого изломанного, кого с огнестрелом, кого с пробитой головой) в фургоне с характерной надписью «Мясо»… Как я фургончик увидал, сразу мне стало плохо. Предчувствия меня не обманули. Представьте, коллега, внутри — обитый скользким оцинкованным железом ящик… и более ничего! Ни лавок, ни окошек… Как помчались мы по ухабам по русским…Мне-то хорошо, я сразу отрубился…Но мало этого! Не доезжая Дегтярной, мотор приказал долго жить. Так наш Автомедон (Водитель повозки. Прим переводчика) ходячих зэков выпустил и заставил их автозак толкать…до самой больницы!

Ну ладно, приехали мы… Иду я этак по коридору, а в коридоре — цветы на окошках, чистота такая, что на полу хоть ешь… Иду и думаю — неужели сейчас в койку лягу? Накроюсь одеялом, усну в тепле и покое… Ага. Заводят нас в «хату» — там нары во весь прогон, и на них на правом боку лежат пятьдесят зэков…А дневальный им и говорит: Нале-во! И они на левый бок переворачиваются.

Но врачи действительно, оказались — чудо! Ведь вылечили меня, вот оно как! Стойкая ремиссия. И ни копейки за это не взяли… А как же? У нас ведь, в Союзе, расстрелять можно только здорового человека… Ха-ха. Однако, мы уж и пришли?

Действительно, пройдя под высоким виадуком, по которому, старательно шипя и выпуская белоснежные усы пара, задом наперед пятился черный, как смоль, маневровый паровоз-танк, который тащил за собою целую вереницу крытых брезентом платформ, мы приблизились к невысокому зданию, вся передняя часть которого состояла из распашных дверей. Под треугольным фронтоном сияла позолоченная надпись: «Проходная № 13».

— Запоминайте, куда будете заходить, — напутствовал меня Вершинин. Через другую проходную Вы на Завод не попадете! И зарубите себе на носу — Ваш номер четыре тысячи сто семь!

— Это как понимать?

— Сейчас увидите и сами все поймете…

Действительно, открыв тяжелую, заиндевелую дверь, мы вошли в просторный вестибюль, который перегораживала целая сеть кабин. В каждой кабине сидело по симпатичной, но очень строгой барышне в черной вохровской шинели. Над проходами между кабинами висели транспаранты: «0001–1000», «1001–2000«…ага, значит, нам в пятый проход.

Подойдя поближе к кабине, я увидел перед собой табло из черных клавиш в четыре ряда, на которых были начертаны белые цифры от нуля до девяти. Ага, вот оно тут как… Я нажал на первом ряду цифру 4, на остальных — последовательно цифры 1, 0 и, наконец, 7. За стеклянным окошком кабины раздался щелчок, и на алюминиевый лоток перед хмурой барышней вывалился прямоугольник плотного коричневого картона с наклеенной на нем моей фотографией…

Охранник внимательно сверила («Тракторист» Паша Ангелина, «летчик» Полина Осипенко… у Советов принято грубо нарушать гендерное равноправие! Прим. Редактора) фото на пропуске с моим перекошенным от изумления лицом, быстро посмотрела на висящие перед ней электрические часы дружественной Союзу ССР фирмы «Сименс», потом нажала последовательно несколько кнопок. Раздался новый щелчок, гораздо более громкий…

— Проходите, не задерживайтесь, через эту «вертушку» и главное — пропуск взять не забудьте! Выходить будете через эту же проходную, через другую Вас просто не выпустят. На выходе пропуск сунете вон в ту щель, и время Вашего выхода отметят автоматически… — продолжал наставлять меня Вершинин.

— Как это автоматически? — не понял я.

— А вот этого я и сам не знаю! Машина у них есть хитрая! Табулятор называется. Ведет учет рабочего времени… Поди, тоже колбасники придумали![27] Впрочем, дайте-ка Ваш пропуск? Ага, у Вас, как и у меня, «вездеход». Значит, войти и выйти Вы можете в любое время…

— А остальные пролетарии, что — не могут? — изумился я.

— Разумеется, нет. Войти могут только к началу своей смены, и выйти только после её окончания…Или с разрешения мастера, письменного, само собой.

— Да, за что боролись? — фарисейски вздохнул я.

— Н-ну, это американская потогонная система, скопирована большевиками с заводов тамошнего фашиста Форда…

— А в других странах, что, не так? — поинтересовался я, поскольку за кордоном никогда не бывал.

— По-разному бывает … я вот на заводе Ситроена (который на самом деле, одесский жид Цитрон!) однажды подсобником работал. Так там у нас обеденный перерыв длился два часа. Возьмешь, бывало, в заводской кантине багет и литр сидра, сядешь в тенечке…хорошо-с! А на Путиловском только попробуй в рабочее время хоть глоток употреби — мигом вылетишь за ворота, и ни один профком за тебя не вступится!

Обсуждая насущные проблемы международного рабочего движения, мы вступили на закопченный заводской двор…Впрочем, слово «двор» здесь совершенно не годилось. Между огромными, вздымающимися под самые угрюмые снеговые тучи красно-кирпичными цехами пролегали не то что улицы, но настоящие шоссе и целые проспекты, над которыми тесно нависали изогнутые арки разноцветных трубопроводов, кабелей и целые покрытые шифером воздушные галереи, под которыми змеились уходящие вдаль железнодорожные рельсы и серел заметаемый снежком асфальт…

Рявкнув клаксоном, длинную колонну рычащих моторами, тяжело нагруженных, так что оси прогнулись, грузовиков обогнал сверкающий черным лаком лимузин, за занавешенным шелковой шторкой которого мелькнуло надменное лицо человека в полувоенной фуражке, из-под которой торчали оттопыренные петлястые уши.

— Зальцман поехал (Зальцман Исаак Моисеевич, большевистский лидер, С 1938 года — директор завода «Красный Путиловец». Прим. Переводчика) (Не точно. С 1934 года завод носит имя коммунистического лидера, главы Петрограда Кирова. Прим. Редактора), мой крестный отец …, — усмехнулся Вершинин.

— Как же он может быть крестным, коли он еврей и коммунист? — не поверил я.

— Да вот так…Как меня из онкологического отделения Гааза снова перевели в расстрельный корпус Крестов, однажды забрел ко мне на огонек товарищ Лацис. И, поскольку мне уже было все равно ничего никому не рассказать (с дыркою в башке не очень-то чужие секреты разгласишь!) — показал мне чертежи новой советской капонирной пушки, конструкции товарисЧа красного инженера Маханова. Мол, как Ваше просвещенное мнение? Н-ну, я и говорю: бронезащита шаровой установки кажется мне выше всяких похвал, а сама пушка — точно, редкостное дерьмо. Он удивился — как так? Да она только что прошла весь цикл испытаний, две тысячи снарядов отстреляла?! А я говорю: не надо две тысячи! Чтобы понять, что окорок тухлый, вовсе не нужно есть его целиком. Давайте, говорю, сделайте еще только три выстрела — два на самую большую дальность при возвышенном стволе, а потом еще один — с максимальным углом склонения… И посмотрите, что будет! Лацис усмехнулся. Говорит — если не будет ничего интересного, я тебя сам, сволочь белогвардейская, исполню!