После обеда мы сидели, потягивая бузинную настойку из кладовой Арабеллы, обсуждая ее качество и сравнивая ее с вином последнего урожая. Карлтон, как всегда, сел на своего любимого конька — якобитов.
Тот факт, что мой отец был одним из их лидеров, не имел значения. Всякий раз, когда Карлтон вспоминал о них, лицо его становилось чуть краснее и брови подрагивали от возмущения.
Я всегда хотела защитить якобитов, потому что, когда он так говорил о них, передо мной как живой вставал Хессенфилд. Иногда я думала, знает ли об этом Карлтон? Он имел вредную привычку постоянно дразнить молодых людей, которые были ему интересны, и дразнить тем настойчивее, чем больше они ему нравились. Я часто видела, как эти сверкающие глаза выглядывали из-под густых бровей, которые, казалось, становились все гуще с каждым разом, что я его видела.
Даже сейчас, хотя предполагалось, что он говорит с Ли и Джереми, глаза его были устремлены на меня. Вероятно, он заметил мой румянец и блеск в глазах.
— Ха, ха! — воскликнул он. — «Вон!»— сказал король Франции. Двор Сен-Жермена! Какое право имеет Яков на свой двор, когда его изгнали из единственного, на который он мог претендовать!
— У него было на это разрешение короля Франции, — напомнил ему Джереми.
— Король Франции! Враг нашей страны! Конечно, он готов на все, чтобы досадить Англии.
— Естественно, — вставил Ли. — Ведь он был с нами в состоянии войны.
— Был! Ах, был! — воскликнул Карлтон. — Что же теперь будет с нашими маленькими якобитами, а?
Я больше не могла сдерживаться. Я подумала о Хессенфилде, храбром, сильном, высоком. С течением времени он стал даже выше в моем представлении, и я до такой степени возвысила его добродетели и свела на нет недостатки, что он превратился в какой-то идеал. Второго такого не существовало, и если он был якобитом, значит, якобиты были замечательными.
— Они не маленькие! — взорвалась я. — Они высокие… выше, чем ты.
Карлтон в изумлении уставился на меня.
— Ах вот как? Так значит, эти предатели — раса гигантов, верно?
— Да, это так! — вызывающе воскликнула я. — И они храбрые и…
— Вы только послушайте! — воскликнул Карлтон. Глаза его широко открылись, кустистые брови взметнулись вверх, а челюсть подергивалась, как обычно, когда он пытался подавить веселье. Но он все-таки сердито стукнул по столу. — Среди нас есть маленький якобит. Так, моя девочка, а знаешь ли ты, что делают с якобитами? Их вешают за шею, и они висят, пока не умрут. И они заслуживают это.
— Перестань, Карлтон, — сказала Арабелла. — Ты пугаешь ребенка.
— Нет, не пугает! — закричала я. — Он только сказал, что якобиты маленькие, а они не маленькие.
Карлтон не мог отказать себе в удовольствии поддразнить меня.
— Я вижу, нам надо быть внимательными. Надо последить, чтобы она не устроила заговора здесь, в Эверсли. Пожалуй, она поднимет восстание, вот что она сделает.
— Не говори ерунды, — сказала Арабелла — Попробуй-ка этих сладостей, Кларисса. Дженни сделала это специально для тебя. Она сказала, что ты их любишь.
— Как ты можешь говорить о сладостях, когда наша страна подвергается риску! — воскликнул Карлтон.
Но я знала, что он только забавляется по моему поводу, и была довольна, что смогла высказать свою точку зрения о росте якобитов и защитить Хессенфилда. Я повернулась к конфетам и выбрала ту, которая пахла миндалем, потому что я их особенно любила.
Внимание Карлтона отвлекли от меня, но он продолжал говорить о якобитах.
— Говорят, королева благосклонна к своему брату. Вот что получается по женской логике. Я посмотрела на него в упор и сказала:
— Это измена королеве. И это похуже, чем говорить, что якобиты высокие.
Его подбородок задрожал от смеха, но он опять свирепо посмотрел на меня.
— Вот видите, она всех нас выдаст.
— Это ты так сделаешь, — напомнила я ему, — высказываясь против королевы.
— Довольно, Кларисса, — сказала Присцилла, которая всегда нервничала, когда говорили о политике. — Я устала от этого разговора. Давай оставим мужчин одних, если им нравится вести свои глупые настольные баталии. Мне думается, недавно заключенный мир и потери, которые мы понесли на пути к нему, будут хорошим ответом на все их теории.
Иногда Присцилле, довольно кроткой по натуре, удавалось утихомирить Карлтона как никому другому, даже Арабелле.
Бабушка была необыкновенной женщиной. Она родила мою мать тайно в Венеции. В свое время я узнаю, как это произошло, потому что в обычае женщин нашей семьи было вести дневники, в которые они открыто и честно записывали все, что с ними случалось. Это было для них делом чести; и когда нам исполнялось восемнадцать лет — или раньше, по обстоятельствам, нам разрешали прочесть жизнеописание наших предшественниц.
Мы как раз собирались подняться из-за стола и оставить мужчин, когда вошел ошарашенный слуга.
Арабелла спросила:
— В чем дело, Джесс? Джесс сказал:
— О, миледи, кто-то стоит у дверей. Это иностранка… кажется, она не знает языка. Она только стоит там и все повторяет: «мисс Кларисса»и «мисс Дама-рис». Вот и все, что я мог понять, миледи. Остальное какая-то ерунда…
Дамарис поднялась.
— Надо посмотреть, в чем дело. Ты говоришь, она упомянула меня?
— Да, госпожа. Она сказала «мисс Дамарис», ., только это. И еще «мисс Кларисса».
Я последовала за Дама рис в зал. Арабелла и Присцилла шли за нами. Большая дубовая дверь была открыта, и на пороге стояла фигура в черном.
Это была женщина, сжимавшая в руках мешок. Она что-то быстро говорила по-французски. Слушая ее, я вдруг вспомнила язык и подбежала к ней.
Она смотрела на меня, не веря своим глазам. Я очень изменилась за эти годы, но все же узнала ее.
— Жанна! — воскликнула я.
Она очень обрадовалась, протянула ко мне руки, и я кинулась к ней.
Потом подошла к Дамарис. Жанна отпустила меня и, боязливо посмотрев на нее, начала быстро и сбивчиво говорить, однако, я легко понимала ее речь, смысл которой был таков.
Мы всегда говорили, что будем ей рады. Мы звали ее с собой, но она не могла оставить свою мать и бабушку, поэтому не поехала с нами. Но мы сказали, что она может приехать, и она запомнила это. Бабушка умерла, мать ее вышла замуж, и Жанна теперь была свободна. Поэтому она вернулась к своей маленькой Клариссе, которую спасла, когда та осталась совсем одна. И она опять хочет быть с ней… а Дамарис сказала…
Дамарис на своем ломаном французском сказала, что мы рады видеть Жанну.
Арабелла, сносно говорящая по-французски, так как до Реставрации жила в замке во Франции, ожидая, когда Карл II вновь обретет свой трон, сказала, что она уже слышала о заслугах Жанны и приглашает ее в свой дом.