Читать интересную книгу Работа, деньги и любовь. Путеводитель по самореализации - Наталья Грейс

ОСЕЛ СИСТЕМЫ

Сейчас я расскажу то, о чем говорить не хочется, ведь мир любит героев, которые стали ими внезапно, таинственно, непонятно, неизвестно как. Как только люди узнают секреты роста других, то эти секреты, став всеобщим достоянием, превращаются в обыденность. Люди, открывшие их, становятся своими в доску, и каждый рад сказать, что, мол, эта тетка, нынешний мэр Иерусалима, чуть ли не билеты в Пулково продавала несколько лет назад. Так что ей просто повезло. Однако я расскажу вам, как мне довелось побыть «ослом системы» с морковкой перед носом, к которой я все шла и шла.

В школе нас заставляли собирать макулатуру и металлолом. Это был 1986 год. Лазая по грязным дворам, я топтала картонные коробки, тащила из дома газеты и даже те журналы, которые, как я догадывалась, были нужны отцу. Я работала на цифры и хотела быть первой. Позже, много лет спустя, я задумалась: быть первой перед кем? И что давало мне попадание на доску почета? Ради своего имени в списках «лучших» я рвала когти, отыскивая трубы и батареи и «героически» таща их к пункту сбора металлолома. При этом я искренне считала тунеядцами тех одноклассников, которые не желали выполнять эту работу за вымпел и за грамоту.

То, что с нами делали, было типичным использованием ослов системой. Наказанием служил негатив классного руководителя и завуча, замечания в дневнике и осуждение теми ослами системы, которые были наиболее хорошо дрессированы. Чуть позже я примкнула к студентам, которых две недели использовали на сборе урожая за похлебку и называли все это романтикой. Так делают и сейчас. Не строят ли солдаты дачи отцам города? Молодежь уклонялась бы от армии не так злостно, будь в ней больше патриотизма и меньше наглого использования новобранцев, как скота. Если уж зашла речь об армии, то я за службу Родине. Только она не должна превращаться в службу чужим вожделениям.

Я бывала ослом системы не раз. Так, когда я училась в мединституте, мне очень хотелось быть материально независимой; и я не придумала ничего лучше, чем устроиться в систему института, то есть стать его ослом. Я устроилась работать в анатомичку, так что в трудовой книжке появилась гадкая запись «Препаратор морга». Сама теперь не понимаю, на что я надеялась, если моя стипендия составляла рублей двести пятьдесят или около того, а зарплата в анатомичке только сто сорок. Мой рабочий день начинался с того, что я открывала алюминиевую ванну с плававшими в формалине частями трупов. Не буду приукрашивать, расскажу как есть. Мерзкий раствор вонял так, что я уверена: этого не испытывал ни один из жрецов, бальзамируя какого-нибудь Тутанхамона.

Комната для ослов, подобных мне, находилась за перегородкой, рядом с ваннами. Окон не было, вместо двери дыра. Для ослов в самый раз. Похоже, они не только смирились со своей участью, не только привыкли, но даже гордились ею. Они, видите ли, такие крутые, трупов не боятся. А на фоне омерзительной вони пьют чай. Типажи были странноватые. Одна девица занималась етукачеством, доносила заведующей анатомичкой, кто в каком углу пернул (хотя это невозможно было почувствовать); один тип был лет двадцати восьми, прикидывался панком: ему, дескать, на все плевать, а в особенности на то, как одеваться. Он носил ботинки времен Второй Мировой войны, задрипанную кожаную жилетку с оторванными пуговицами, сальные волосы и черные ломаные ногти. Если бы Сальвадор Дали писал с него портрет, то мог бы назвать его «Типичная задница неудачника, вызванная полетом осла вокруг таза с кишками». Этот тип был вечно мрачен, озлоблен на весь мир и хвастался тем, что завел себе черного как смоль ворона. Он обучал его говорить и сидеть на руке, вцепившись когтями в специально сделанную для этого перчатку. Зачем он приносил в анатомичку ворона? Ну как же! Он демонстрировал свое единственное достижение; других ведь не было, а выделиться хотелось. (Демонстрация богачом своих денег — тоже своего рода публичная истерика: «Обратите, ну обратите же на меня внимание!») Так и тот тип из анатомички хотел хоть чем-то привлечь внимание остальных. Если это от недолюбленности, то подобные виды истерики есть вымогательство суррогатных форм любви.

Ведь внимание — один из атрибутов любви. «Суррогаты — неудачникам!» — словно написано у них на лбу.

Еще одна девица словно отбывала в анатомичке срок. Она устроилась на полторы ставки. Дело в том, что эта ленивица не первый год не могла поступить в институт, и потому пошла работать лаборантом, да там разведала, что год в анатомичке, всего лишь год, — и ты поступаешь; начальство гарантирует, ослы очень нужны. Ну, подумаешь, одним бюджетным местом больше и еще один тупой врач будет не в силах запомнить норму сахара в крови и лейкоцитов в моче. Подумаешь! Зато год он будет вкалывать на систему за зарплату, на которую можно купить только одни приличные трусы. Потом, скорее всего, этот же осел все оставшиеся шесть лет будет торчать в анатомичке. Почему? Привычка — раз. Тусовка с заведующим — два. А через него — выход на преподавателей. Авось пощадят на экзаменах!

Я тоже пыталась по-своему отличиться и обратить на себя внимание тем, что могу работать «лучше всех», как я и привыкла. В то время я и не подозревала, что для некоторых ослов вроде меня это великий стимул. У меня золотые руки; я всегда могла не только починить цепочку, но и заклепать у велосипеда цепь. Пугачи я изготовляла лучше мальчишек, для чего всегда умела раздобыть резину от велосипедной камеры и медную трубочку из какого-нибудь унитазного бачка. Вырезать фигурку из дерева, сделать отменный массаж и даже выложить фундамент дома с гидроизоляцией — все это давалось мне легко. Сам процесс изготовления всякой всячины доставлял мне удовольствие. В то время я страшно гордилась открытием, что руки мои росли не из тазобедренного, а из плечевого сустава (намного позже я заподозрила, что растут они из головы). А тогда я принялась с фанатичным рвением изготовлять препараты.

Мне легко удавалось расчистить мелкие сосуды на поверхности сердца, оголить рельеф мышц и даже изготовить препарат спинного мозга, удалив костными кусачками позвоночный каркас. Иногда я сама удивлялась тому, как мне удавалось делать столь сложные вещи. Что же я пыталась доказать?.. То, что я несомненно лучше прочих и заслуживаю большего. Что же я заслужила? Некоторые препараты забирали в музей, другие куда-то уносила заведующая. Хвалила она меня скудно, но по выражению ее лица я понимала, что она не верит своим глазам, видя мои способности. Мне же хотелось раскачать ее остолбенелость! Ах, на что я тратила время, молодость и талант! На то, чтобы потом написать эти строки? Не только. Я постигла, как система использует, пожирает и перерабатывает ослов вместе с хвостом и копытами. Прямо вместе с навозом.

Очень скоро заведующая стала контролировать мою работу каждый день, давая все новые задания. Она почуяла, что осел хорош и из него можно многое выжать. Кому рапортовала она о «своих» достижениях? Не знаю. Но ее рвение и повышенный интерес к моей работе были очевидными, а не на одном из препаратов, мастерски изготовленных мной, не было даже моей фамилии; премий мне тоже не давали, да и зарплата не росла. Росла только нагрузка. Так я постигла истину: стегают ту лошадь, которая везет. Все это меня достало. До сих пор не могу понять, на что же я надеялась? Через несколько лет я объяснила себе это словами, что большинство ослов бредет по утоптанной дорожке, а привычка пожирает все силы. Не остается сил для перемен.

Я долго сидела в однообразной позе, склонившись над мраморным препаровочным столом. Сидела до темных кругов под глазами и до самых сумерек. Думая над тем, каковы мои внутренние мотивы променять весну и общение на трупарню, я вдруг поняла, что во мне невероятно развит эффект завершения действия. Он дан всем целеустремленным людям. Именно так я подходила ко всему, приходилось ли белить потолок или стирать вещи. Я трудилась, пока не падала. Мне нужен был результат! Это удивительное свойство мозга вложено в меня самим Создателем. Неужели для того, чтобы я распылялась и продавала молодость за чаевые?

Осознав это, я почему-то не смогла сразу уйти, а вместо этого стала избегать работы, приходить с огромными опозданиями и всячески отлынивать от нагрузки. У меня исчезла мотивация. И если раньше меня терпели за то, что я пахала за всех, то теперь стала открыто проявляться озлобленность. На меня постоянно жаловались, что я не вписываюсь в коллектив, критикую начальство, прихожу, когда сочту нужным, и все такое. Получив очередную зарплату, я уволилась. Выбыла из системы.

Я купила у жизни ценнейший урок! Формалин, пожиравший мои глаза, словно кричал: «Разве ты не видишь?». Я сделала массу наблюдений. Вот они. С трупами работают, как правило, люди, не состоявшиеся в жизни, с большим уровнем цинизма, который только усиливается. Все, что им остается, — считать трупные пятна и хвастаться количеством вскрытий. Они считают себя служителями науки, но подавляющее большинство из них не могут выдумать ничего лучше фразы: «Кто-то ведь должен этим заниматься!». Одно дело, имея цель, постигнуть что-то важное для жизни; рыться на кладбище, как это делал Леонардо да Винчи. И совсем другое — идти в трупную мастерскую только потому, что она подвернулась на пути. Сколько нам всего еще подвернется? Даже делать гробы должно быть служением из сострадания к чужому горю. Стоит ли становиться гробовщиком оттого, что им был твой дед, который завещал тебе свою мастерскую? Или оттого, что гробовщик никогда не разорится? Служить смерти имеет смысл только тогда, когда это призвание, а не надругательство над собой, не то зловоние распространится и через твои шутки, и анекдоты, и даже запах.