Читать интересную книгу Муки науки: ученый и власть, ученый и деньги, ученый и мораль - Лев Клейн

Сейчас интересно взглянуть на те методологические принципы, которые он сформулировал для советской археологии в столь ответственном томе. Как они выглядят чуть больше чем поколение спустя.

Прежде всего, Рыбаков декларирует, что «дореволюционная отечественная археология оставалась в рамках вспомогательной исторической дисциплины», тогда как восприятие археологами марксистско-ленинского мировоззрения создало «по существу, новую науку, занявшую почетное место в системе исторического знания. Она перестала быть вспомогательной дисциплиной, „довеском“ истории, а стала рассматриваться как одна из исторических наук» (с. 338). Эта идея была введена в обиход не Рыбаковым, а его ментором и конкурентом А.В. Арциховским в развитие старой, еще дореволюционной традиции. Арциховскому принадлежит девиз: археология – это история, вооруженная лопатой. Превращение археологии в технологизированный дубликат истории отвергало источниковедческий статус археологии и открывало путь к безудержному политическому конструированию в археологии взамен разработки вещественных источников истории. Действовал принцип: публиковать не голые факты, а факты с интерпретациями. Но разработка фактов требует много усилий и места. Поэтому на деле публиковались не интерпретации вдобавок к фактам, а интерпретации вместо фактов.

Ущерб от этой установки был слишком велик, Рыбаков не мог этого не чувствовать. В конце главы он внес предложение, подготовленное его замом Ю.Н. Захаруком: учредить «археологическое источниковедение» (с. 340). А что еще есть в археологии, кроме источниковедения? Ныне источниковедческий характер археологии признан в российской науке. Общие исторические проблемы решать не ей, это дело синтеза дисциплин и задача истории, хотя археология и вносит существенный, иногда важнейший вклад в такие решения, и чем древнее эпоха, тем больше эта доля.

В конце главы академик возвращается к этой теме, чтобы отметить «некоторые тенденции ущербного понимания предметной области, задач археологии» (с. 341). Он не называет фамилии конкретных археологов, от которых исходят «ущербные тенденции», – то ли не хочет позорить их перед широкой публикой, то ли не хочет популяризировать их, называя их «ущербные» имена в столь важном обсуждении. Первая «ущербная» тенденция компромиссна: она рассматривает в качестве самостоятельной науки только первобытную археологию, а античную и средневековую – как вспомогательные дисциплины. Я понимаю, что филиппика по этому поводу была направлена против специалиста по палеолиту (очень яростного коммуниста, происходящего из крестьян-бедняков) А.Н. Рогачева, известного существенным вкладом в российскую школу палеолитоведения. Вторая же тенденция проявилась, естественно, «в стремлении ограничить задачи археологической науки только ее источниковедческими исследованиями» (с. 341). Ну, тут камешек был в мой огород, а со мною были согласны другие исследователи (умерший недавно М.В. Аникович и другие), а сейчас это общепризнано, по крайней мере по факту.

На этом методологические соображения, собственно, у Рыбакова заканчиваются. Теоретическая часть заняла всего полстраницы, критика «ущербных тенденций» – еще полстраницы. Дальше идет изложение достижений советской археологии, которыми она обязана марксизму-ленинизму.

Академик превозносит марксистско-ленинское учение, но делает это крайне неловко. Он заявляет, что учение о социально-экономических формациях «само было в известной части своей основано на изучении археологии» (с. 339). Ни в какой части оно основано на археологии не было, поскольку Маркс и Энгельс в известной мере опирались на Моргана, а Морган – это не археология, а культурная антропология или этнография. В рассуждении о прогрессе Маркс попытался опереться на археологию, имея в виду идею о трех веках (каменном, бронзовом и железном). Он утверждал, что эта идея родилась как признание смены материала орудий. Но это было признано уже у древних римлян (Лукреций Кар), а вовсе не у археологов, археолог же Томсен в первых десятилетиях XIX века строил свои выводы о трех веках не на смене материала, а на смене комплексов с режущими орудиями. Смена материала – это не принцип, а вывод. Так что Маркс ошибся: судил об археологических исследованиях издалека.

Что же внес марксизм-ленинизм в отечественную археологию, по Рыбакову?

По красноречивому выражению Рыбакова, «Самым серьезным несчастьем историков была огромная многовековая „пустота“, предшествовавшая Киевской Руси… Археология же заполняет эту пустоту и раздвигает на целое тысячелетие хронологические рамки проблемы». Он поясняет, что теперь эту пустоту заполняет «подробный показ быта славян, носителей так называемой зарубинецкой культуры», а за ней следует «богатейший археологический материал о славянской черняховской культуре II–V вв.» (с. 339). А что, эти культуры Украины и Молдавии не были известны до внедрения марксизма-ленинизма в археологию? Да нет, они были открыты и известны за полвека до Б.А. Рыбакова. Но археологи спорили об их этнической принадлежности. А сейчас, особенно усилиями М.Б. Щукина, доказана принадлежность черняховской культуры германской народности готов, а зарубинецкие памятники остаются спорными. Подлинно же славянские культуры пражского типа VI–VII веков Рыбаков в 1979 году в своей тяге заполнить тысячелетнюю брешь не замечал, хотя они уже были открыты.

Говоря о славянских верованиях, Рыбаков пишет: «Особенно интересен четырехгранный идол, далекий предшественник знаменитого Збручского Святовита…» (с. 340). «Збручского Святовита» он десятилетие спустя будет трактовать как изображение бога Рода – главного бога восточных славян в языческое время. Между тем Святовитом Збручский идол не был (тот в Польше и выглядел не так), Родом – и того меньше (Род в словесных источниках славян почти не упоминается, потому что это ошибка древних переводчиков с греческого). А Збручский идол по всем данным, которые я мог собрать, никак не укладывается в систему русских памятников, да и вообще вызывает у современных археологов обоснованные подозрения в том, что это изделие романтиков XIX века.

Очень красноречиво замечание академика о происхождении русской государственности: «Вся проблема подготовки и рождения первого государства восточных славян со столицей в Киеве решается сейчас на основании археологических данных, позволяющих проследить тысячелетний процесс вызревания государственности в разных исторических условиях» (с. 339). И все. Далее речь о татарском нашествии. Вам ничего не бросается в глаза? Мне бросается. Ведь тут полностью отсутствуют эскапады по поводу зловредной «норманнской теории» и осуждение скрытых и явных «норманистов», подрывающих устои русской науки. И это у такого ярого антинорманиста, как Рыбаков! А дело в том, что под давлением новооткрывающихся фактов Рыбаков ближе к 1980-м годам смягчил свой прежний антинорманизм, стал писать о захвате варягами власти в Киеве, о «варяжском периоде» в русской истории. Некоторое воздействие произвела на него, возможно, и «варяжская дискуссия» 1965 года в Ленинграде, и первая сводка (1970) скандинавских древностей, зафиксированных на территории Древней Руси.

В числе достижений советской археологии, конечно, упомянуты (с. 341) две величественные затеи академика, обе – в развитие идеи археологического источниковедения. Первая – это издание «Свода археологических источников СССР», над которым он заставил трудиться всех археологов страны. Предполагалось выпустить за 15 лет 150 томов, в которых систематически описать и проиллюстрировать все археологическое наследие, открытое за два века полевой работы. Это было грандиозное и несомненно нужное дело, но Формозов и другие указывали, что а) в 150 томов никак не уложиться, б) сил института и издательских мощностей страны даже на 150 томов не хватит. Так и получилось. За 15 лет вышла малая толика, за 30 лет – 83 тома, а дальше дело застопорилось. Рыбаков выдвинул и еще одну идею: издать полный коллективный обобщающий труд по археологии СССР, со всеми интерпретациями. Было предложено 16 томов, позже их число увеличили до 20. Авторы работали параллельно. За 10 лет вышли 12 томов, но многие устарели еще до своего выхода. Все «накрылось» в 1990-е годы, на том месте осталось и сейчас. И все же это было реальное организационное достижение академика Рыбакова, но оно никак не было связано с его методологическими установками, скорее противоречило им: ведь оно подчеркивало источниковедческий характер археологии.

Когда я слышу новости о всероссийской затее единого учебника по российской истории, в котором будут на государственном уровне решены все ее проблемы, даны все нужные установки по воспитанию и т. п., одобренные на высочайшем уровне, то я вспоминаю методологические установки талантливейшего и полного энергии академика Б.А. Рыбакова в весьма начальственном томе (солиднее по тем временам некуда) и вижу, какой из этого всего получился пшик.