Ничего не говоря, я пошла к свободной парте и, пока шла, думала о том, что моему взгляду была доступна лишь оболочка, скорлупа, а что внутри, я, скорее всего никогда не узнаю, и почему-то от этого становилось жутко. Кто из них съел свой кусок пирога?
Когда я села, и Витька положил рядом на стул мое пальто, дверь открылась, и вошли двое — крупный, полноватый парень с трубкой в зубах, которого невозможно было не узнать, и высокая, худая, болезненного вида девица, мало чем напоминавшая прежнюю Аньку Дъячук.
Я помню, что Женька сказал «Елки!» и застыл, точно на него наставили ружье, а Анька побледнела еще больше, хотя казалось, дальше уж невозможно.
— Ну вот, все и в сборе! — заметила Кира, и в голосе ее журчала тонкая струйка яда. — Присаживайтесь.
Витька протянул руку к двухкассетнику, который наигрывал старые песни «Bed boys blue» и нажал на «стоп», и тишина обрушилась на нас, как ведро холодной воды, и Женька захлопнул за собой дверь, и мы снова, как когда-то, остались одни в своем мире. Сейчас я могу сказать, что в этот момент круг замкнулся и колесо завертелось, и время для нас пошло в обратную сторону, к нулю, и то, что оставила после себя Лера в этом мире, наконец подняло голову и увидело нас.
Кира встала со стула и села на стол, по-шеронстоуновски эффектно закинув ногу за ногу. Ее раскосые глаза смотрели холодно.
— Теперь, когда все в сборе, я хочу знать, кто и ради чего устроил весь этот цирк?!
Судя по изменившимся лицам некоторых, не одна она хотела получить ответ на этот вопрос. Женька, большой Женька, закутанный в паруса синеватого трубочного дыма, спросил:
— Какой цирк?
— Я хочу знать, кто вас здесь собрал?! Ладно я пришла на вечер — я эту школу закончила, — ладно Ромка с Витькой…
— Раздельно, — негромко заметил Витька из-за учительского стола.
— Мне по хрену! — рявкнула бывший вожак стаи и переплела пальцы с длинными ногтями, сверкающими темным рубином. — Ну, Шурка явился… Но вы-то все откуда взялись?! Кто вас позвал?!
— Не гони волну! Никто меня не звал! — Женька смотрел на нее да и на нас с откровенной неприязнью. — Я в городе всего три дня, к пацанам заглянул. Знал бы… — он не договорил и махнул рукой, точно отталкивая от себя наши взгляды.
— А я вообще заходить не собиралась! Я к подруге приехала, шла мимо, а тут Юлька во дворе. — Людка отчего-то отчаянно оправдывалась, точно ее обвинили в воровстве. — И вообще… у меня еще много дел!
— У нас с мужем тачка сломалась за углом, вот я и зашла заодно, — сказала Юля, не подняв головы.
— А я со своей бабой пришел! — буркнул Леша, искоса глядя на Витьку — наверное, вспоминал свою челюсть. — Может, вас и звали, а я с бабой. И пойду-ка я врываться в пати и вы бы шли уже!
— Я собиралась в свою школу, а меня почему-то потянуло сюда. Я и пришла, — сказала я равнодушно. — Если б знала, что вы здесь, близко бы не подошла! Еще б лет сто вас не видела!
— Откровенно, — заметил Витька и сунул в рот сигарету. Кира уставилась на меня, и ее глаза потемнели от ярости, как тогда на чердаке.
— Ты смотри, какая стала правильная! Да если б ты тогда языком не трепала…
— А я и не оправдываюсь. Только ты-то уж вообще бы заткнулась!
— Если б не вы, ничего бы не было! — вставила Люда, внимательно глядя на нас, и меня чуть не стошнило — Люда жаждала скандала.
— А тебя, значит, заставили, — Юлька фыркнула. — За руку волокли!
— Решили наконец поговорить?! — произнесла Анька от двери скептически. — Не поздновато ли? Я вообще к классной зашла, но я, пожалуй, останусь. Всегда приятно поболтать с друзьями.
Я не буду дословно передавать то, что мы говорили потом — это было слишком отвратительно. Это походило на баскетбол — вину пасовали друг другу, как мяч, только никак не могли найти кольцо, чтоб забросить его туда и успокоиться. Стыдно сказать, но и я тоже кричала. Я не отказывалась от мяча, но считала, что кое-кто должен его со мной разделить. Я кричала и кричали остальные, обвиняя Киру, меня, нас вместе и в отдельности, друг друга и чуть-чуть себя, и Кира вопила о несчастном случае и о том, что чего ради она должна из-за этого свою жизнь ставить наперекосяк, и даже Шурка переместился из своей реальности в нашу и, хихикая, спросил, чего все так с этим носятся? — ну, одна дура рассказала, другая подбила, третья поскользнулась — ну и что — жизнь есть жизнь — чего теперь сопли распускать?! И Кира за «дуру» в свой адрес съездила ему по физиономии, расцарапав ее своими ногтями, и он свалился в проход, как мешок с картошкой, и возился там и кряхтел, пытаясь встать, и Женька, наверное впервые, подавился дымом и пытался кашлять и говорить одновременно, и выходило у него черт-те-что. Я с ужасом почувствовала, что стая затягивает меня, как топь неосторожного путника, зажала себе рот ладонью, загнав обратно не успевшие выскочить слова и сгребла в охапку пальто. И тут Витька вскочил и схватил за руки меня и Юльку, и выволок из класса, и вытолкал в коридор Женьку с Анькой, и захлопнул дверь, отрезав от нас хриплые вопли.
Несколько минут мы молча смотрели друг на друга, все еще тяжело дыша от распиравшей нас ярости, потом Женька выразил общее удивление тем, что мы друг друга не поубивали. Возможно, если бы не Витька, и могло случиться что-нибудь подобное. Нам больше нельзя было находиться всем вместе в одной комнате, как нельзя сажать пауков в одну банку.
Анька ушла сразу, не оглядываясь и не прощаясь, а мы немного поговорили в наполненном криками и музыкой коридоре, в облаке дыма Женькиной трубки, глядя не друг на друга, а на наши смутные отражения в дрожащих оконных стеклах. А потом Женька, неожиданно оказавшийся обладателем большого, как танк, джипа, развез нас, как он выразился, «с понтом» по домам, и, признаюсь, всю дорогу я ждала, когда он начнет трясти мизинцами, ну, вы понимаете.
Дома я сразу легла спать, надеясь успокоиться таким образом, но словно кто-то специально всю ночь крутил в моей голове пленку со снами шестилетней давности, и я снова видела чердак, Леру, ее цветы и нас, только нам уже было по 19–20, а от этого все происходившее выглядело куда как страшнее. Под утро я не выдержала и заела сны демидролом и уже спала спокойно.
В тот день я распрощалась с повзрослевшей компанией во второй раз и думала, что теперь уже навсегда. Но я опять ошиблась. Неделю спустя позвонил Витька (до сих пор не знаю, где он раздобыл мой телефон) и сказал, что умерла Анька.
Много позже, когда колесо уже вертелось вовсю, я не раз пыталась понять, почему первой стала именно Анька: был ли этот выбор случайным, как удар молнии, ибо сильная ненависть редко бывает рассудительна, кидаясь на то, что видит, как голодный на мало-мальски пригодную для еды вещь. Если же ее выбрали намеренно, то по какому принципу — ведь в сравнение ее степени вины с моей или Кириной Анька была статистом. Но так или иначе, с какой-то стороны ее смерть была актом милосердия — Анька не вступила на тот зыбкий путь страха, которым предстояло идти нам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});