Читать интересную книгу Завещание Сталина - Эдуард Скобелев

И — поведал историю, ошеломляющую и почти невероятную.

Хотя, что в ней невероятного?

В 1942 году немцы расстреляли под Смоленском группу еврейских беженцев. Фоме Петровичу удалось спасти одного еврейского подростка. Вырастил его, выкормил. Заботился о нём больше, нежели о родном сыне: чтобы, не дай бог, позднее не попрекнул.

И что же? Определил приёмыша в Московский университет, и с тех пор от него ни слуху, ни духу — ни единого письмеца. И, мало того, наклепал приёмыш-то на Фому Петровича, будто бы он в годы немецкой оккупации был старостой и принимал участие в карательных расправах…

Прохоров хорошо помнит, что лучшего его разработчика почти целый год трясли органы. Конечно, защита директора спасла Воронкова от крайних мер, но кровушки у него попортили — будь-будь. Прохорову положили на стол предписание обкома партии — убрать Воронкова из головного КБ. Если бы он хуже понимал обстановку, он мог бы дрогнуть. Но он не дрогнул…

И пришёл день, когда захотелось разузнать об адмирале Колчаке, защищавшем иную правду, которую не отвергал напрочь и его отец. Захотелось разобраться во всех махинациях вокруг несчастной России, изобличить негодяев, объединённых преступной волей — овладеть чужим государством и присвоить себе его сокровища…

Он собрал много материалов, сделал выписки из сотен разных книг, даже и иностранных, и понял вдруг, обескураженный, что полной правды в бумагах нет, — она до того проста и вместе с тем до того сложна, что требует, быть может, для уяснения всей человеческой жизни, какого-то особого знания, мимо которого скользит и образование, и наука. «Вот ведь какая необъятная хитрость: знаешь про всё это, но оно настолько подлое и противоречащее человеческим понятиям, что не хочется верить. И это — главное, что уберегает ложь и подлость…»

Он хорошо понимал, томясь и беспокоясь, что именно на этой одноклеточной простоте, наглой лжи и беспощадном подавлении инакомыслия и держится нынешняя власть мировых заговорщиков, — теряются в беспомощности люди, осознав Правду, но бессильны передать её другим, ибо она предполагает не только иные знания, но и мощный авторитет изрекающего их, — каким авторитетом располагает в наше время честное сердце, которому противостоит мировая индустрия пропаганды, тысячи вышколенных негодяев, пользующихся самой современной коммуникационной техникой и действующих по всем психологическим законам внушения и зомбирования?

Ещё и другое прожигало горечью, и это было истиной причиной беспокойств: можно ли вообще сопротивляться наступлению заговорщиков, умело сталкивающих всех лбами и остающихся на плаву — в качестве посредников и судей?

Он так и не сумел докопаться до фактов, которые приоткрыли бы свет на махинации этих бандитов: каким образом Колчак или Деникин рассчитывались с «союзниками» за поставку складских запасов старого оружия и старого обмундирования? От источника к источнику схема расчётов двоилась, троилась, а то и вообще пропадала. Было ясно, что мошенники драли втридорога с несчастной, вновь оккупированной иноземцами России, но — как? Выяснилось, что существовали совершенно разные документы о количестве золота в каждом вагоне, и разбежка была потрясающей — растащили собственность русского народа, которую он никогда не видел и никогда не увидит…

Негодяев интересовали власть в России и сокровища России, потому им была необходима гражданская война, — чтобы потопить в крови всех, кто мог препятствовать их диктатуре.

Первым, кто мог встать на их пути, был Ленин, запрограммированный для выполнения интересов, лишь номинально связанных с интересами российского общества. После захвата политической власти он был уже не нужен, как был совершенно необходим для её победы. Главной фигурой сделался Лейба Бронштейн-Троцкий, имевший глубокие связи с финансовым капиталом в США и оттуда командированный в Россию.

Прогремел выстрел Фанни Ефимовны Каплан. Но получилась небольшая осечка — Ленин был покалечен, но остался жив.

Однако выстрел исполнил своё второе назначение — положил начало красному террору как главному мотору гражданской войны и всей «социалистической революции». Отныне путь для любых убийств и насилий был открыт. { Покушение на Ленина в то время значило столько же, сколько разрушение зданий Всемирного торгового центра в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года — это событие тоже развязало руки для репрессивных действий по всему миру — Примеч. автора.

}

Тщательный разбор всех обстоятельств мог бы показать, что разные революционные партии в России обслуживали одни и те же интересы, и потому Каплан была расстреляна без суда и следствия по личному приказу одного из главных действующих лиц закулисы — Янкеля Свердлова.

Чтобы пролить свет на действия так называемых «белых», тоже обманутых жертв нерусской революции, надо было бы предварительно раскопать корни вселенского заговора против всего мира, заговора, который вдохновлялся химерами больного воображения.

Но это было уже непосильно для каждого, кто занят тяжёлым повседневным трудом…

Откровения Вождя

И была ещё одна встреча со Сталиным.

Она последовала через несколько дней после первой. Видимо, вождь приглашал поодиночке каждого из тех, кто занимался важнейшими разработками оборонного характера, потому что в Москве задержали не только меня, но и Митю Н., которого я встретил в те дни на улице, зная, что он собирался как можно быстрее укатить к себе на Украину.

Теперь встреча состоялась в Кремле, но не в кабинете вождя, а в каком-то небольшом зале с высокими потолками, два окна которого упирались в глухую стену противоположного строения.

Я еле-еле дождался вечера. Смеркалось, и брался нешуточный мороз, когда я прибыл туда, куда было назначено.

От Боровицких ворот меня сопровождал в синих сумерках молоденький капитан, молчаливый и стремительный, так что я был занят в мыслях своих более всего тем, как бы поспеть за ним, не запомнив вовсе, в какое здание мы вошли и по каким переходам двигались.

У последнего поста капитан тихо представил меня генералу, плотному и тоже немногословному крепышу.

Меня ввели тотчас.

Сталин — в военной форме — сидел на диване, читая книгу, которую и положил тотчас раскрытой лицом вниз подле себя.

— Здравствуйте, Алексей, — просто сказал он, приветствовав меня кивком головы и вставая навстречу. — Чаю с морозца?.. Нет, так нет, хозяин — барин… Прочувствовали ли вы всю серьёзность моих слов, сказанных тогда, на даче?

— Так точно, товарищ Сталин, — я невольно вытянулся по стойке «смирно». — Много мыслей бродит в моей глупой голове!.. Чтобы не проворонить потом, нужно как можно больше сделать теперь…

— Да Вы садитесь-садитесь, — Сталин указал на кожаное кресло. — Садитесь и чувствуйте себя непринуждённо… Мы с Вами дома, и то, что дом хотят отнять у нас ловкие дельцы, ничего не меняет. Борьба в этом мире — может, и ненормальное, но неизбежное явление… Это Вы верно сказали: в настоящем следует делать как можно больше для будущего… Меня беспокоит завтрашний день страны.

— Что может нам угрожать? Большинство народа — горой за народный строй. У нас армия, органы безопасности, мощная разведка. Да и Вы, товарищ Сталин, смотритесь ещё орлом!..

Сталин усмехнулся. Легко прошёлся по мягкому ковру. Я обратил внимание на то, что воротник его кителя был застёгнут на оба крючка, и подумал, что пожилому уже вождю приходится постоянно обременяться, чтобы побуждать к напряжённой работе сотрудников громоздкого государственного механизма. Было видно, что он не даёт себе ни малейших послаблений.

— Сталин не столько марксист-ленинец, сколько прежде всего реалист, — сощурившись, с прежней усмешкой сказал Сталин. — Никакое развитие не может быть беспредельным. То, что достигает пика, неизбежно начинает деградировать… У нас слишком много врагов, способных затормозить процесс… Я могу принять сто решений, и всё окажется пустой затеей… Единственное, в чём я уверен: созданная нами держава даже при самом худшем варианте будет разваливаться ещё сто лет. За это время по кремлёвским коридорам пробегут с лаем не только дворняжки и шавки политического театра, здесь появятся, вероятно, и могучие последователи глубоких замыслов… Эти стены взывают к совести… Но это не стихийный процесс… Я никогда не ставил на стихию. Все главные факторы предстоящего развития мы обязаны создать сами. И многие из этих факторов созданы.

— Иногда мне кажется, что мы несколько преувеличиваем, что ли: всё у нас кругом враги да враги. Неужели и друзей нет?

— Друзья есть, — Сталин пристально взглянул на меня. — Друзей много. Но врагов ещё больше, так что мы не преувеличиваем. Наоборот, мы преуменьшаем… Пожалуй, следовало бы отправить в тюрьмы и в зоны принудработы гораздо больше нарушителей наших законов… Может, в два раза больше. Но реальность такова, что мы вынуждены сажать примерно 60 процентов безвинных советских людей, чтобы посадить 40 процентов врагов, хотя я требую сажать только врагов… Большой и сложный вопрос, отчего так происходит. Но если я ничего не могу переменить, не поснимав сотни голов, значит, тут действует фактор, противоположный моим усилиям… Мы немалого достигли в результате победы. Однако умеем ли мы слышать наш многострадальный народ? Думаю, что нет. Вокруг власти создаётся всегда почему-то «интернациональный пузырь», сквозь который проходят голоса ловких холуев и комедиантов, но не проходят голоса истинных патриотов. И хотя я поддерживаю атмосферу сугубо партийных отношений на всех уровнях, патриотов шельмуют как наиболее примитивных и бездарных граждан. Вот она, лазейка для перерождения… Весь империалистический мир заинтересован в том, чтобы решающие позиции в нашем государстве заняли резонёрствующие жулики и конферансье… Они непременно свалят свою лень, подлости и преступления на Сталина. Как же — «тиран», «диктатор», «единоличный правитель»… Не думайте, что я не знаю ни сомнений, ни уныний, ни разочарований. Я вижу яснее других, что толща лжи в мире не убывает, но увеличивается. Судьба отдельного человека всё менее весома, хотя о ней могут болтать часами… Вот, Вы присутствовали на обеде… Высшие чины разошлись, ковыряя в зубах и калькулируя свои расчёты. Им проще. А у меня на руках — государство. И его хотят отнять не только враги, но и эти — «друзья»…