Потопали.
– Куда?
– Провожу.
– Зачем?
– Ты ж сама сказала: здесь бесперспективняк. А мне скучно. Вот и совместим приятное с полезным.
– Тебе скучно и…? Я что, должна тебя развлекать?
– Ай, белобрысая, только не засоряй уши. Я ж не трахаться предлагаю. Мне тупо надо убить время до утра.
Офигеть. Знаете, что меня напрягает в Вите? Я его не понимаю. И как с ним стоит общаться ― тоже не понимаю. В начале недели он мне угрожает, в тот же день мы вроде как вполне мирно беседуем, потом друг друга максимально игнорируем, а теперь меня проводить вызываются? И как на это реагировать? Подвох где?
Собираюсь просто-напросто послать его куда подальше, но меня перебивает топот ног. Взбешённый Марков спускается.
– Брысь, чего встали! ― злобно распихивая нас, пролетает он мимо.
– Ещё раз толкнёшь, пересчитаешь зубами каждую ступеньку, ― холодно бросает ему вслед Сорокин.
Лёша, он же "Алекс" от удивления тормозит. Оборачивается… И, по ходу, впервые замечает его. Меня. В принципе кого-либо.
– Чего сказал? Ты здесь что забыл? Проваливай, пока я не закончил начатое.
– Так ты вроде в прошлый раз уже закончил. Пока харкал кровью, целуя асфальт.
Ой, ей, ей. Опять дракой запахло. И сейчас, в отличие от прошлого раза, не прибежит директор, чтобы разнять боевых петухов, уже распушивших хвосты и угрожающе сближающихся.
– Не надо, ― вклиниваюсь между ними, переключая внимание Вити на себя. ― Ты хотел меня проводить? Так пошли.
– Ля, вы поглядите, ― глумливо ржёт Марков за моей спиной. ― У Саламандры парень, наконец, появился. Лучше никого не могла найти? Или на нищих потянуло?
Нищих?
– Ща, ― недобро щурясь, Сорокин отодвигает меня в сторону. Чтоб не мешалась. ― Челюсть поправлю модельному личику и пойдём.
Я, видимо, совсем ку-ку, но снова влезаю между ними.
– Я ухожу, ― упираясь ладонями в твёрдую как камень грудь, выразительно округляю глаза. ― Повторного предложения не будет. Выбирай, ― бросаю ему так, словно он дофига чего потеряет, если откажется. И реально ухожу.
А пока иду к воротам размышляю над тем, что я, кажется, и правда в каждой бочке затычка, как любит шутить Карина. Она ведь права. Вот зачем сейчас вмешиваюсь не в своё дело, кто скажет? Мне лично какая разница: что они будут делать? Да пусть хоть попереубивают друг дружку: ни одного, ни другого не жалко.
Но нет, сунуться под горячую руку непременно надо. Хорошо, не огребла. Зато от мутного компаньона отвязалась, так что вроде как Маркова ещё и благодарить надо…
Нет. Не отвязалась. Уже за территорией меня нагоняют тяжёлые шаги Сорокина.
Блин.
Идёт.
Провожать.
Глава четвёртая. "Любовь это… следы от её губной помады"
POV СОРОКА
– Так ты пацифистка? Тараканов тоже жалеешь?
Неторопливо идём вдоль дороги в сторону береговой линии, прикупив в уличном ларьке хот-доги.
– Не всегда всё решается кулаками.
– А как ещё?
– Диалогом не пробовал?
– Ты такая интересная. А если нормальных слов не понимают? Что прикажешь делать? Лучше уж втащить разок. Как показывает практика: так материал усваивается гораздо быстрее.
– Ты для того в том подвале и выколачивал душу из этого "Чингисхана". Материал закреплял?
Так. Не туда сворачиваем.
– Мне казалось, мы определились: ты там не была и ничего не видела.
– Но я была и видела.
Не, Саламандрик. Это залёт. Оно тебе надо?
– Я полагал, ты куда понятливей. Но, видимо, тебе всё-таки очень хочется проблем.
– Что, тоже меня побьёшь?
Замираю с поднесённой ко рту сосиской, слишком сильно сжимая булку.
– Не понял, ― облизывая пальцы, вымазанные соусом, хмуро впериваюсь взглядом. ― По-твоему, я девчонок бью?
– Откуда мне знать. Ты так старательно угрожаешь, что выводы напрашиваются сами собой.
– Дура. Я не угрожаю, а предупреждаю. Угрожать тебе будут другие, ― доедаю хот-дог, комкая салфетку. ― И будет тебе известно, я в жизнь руку на бабу не поднимал. Хотя порой очень хотелось. Даже не представляешь: насколько хотелось.
Мать по синьке частенько так и нарывается, но внутренние стопы ещё работают. Считаю до десяти и ухожу, чтоб не сорваться. Пусть её батя лупит за пьяный дебош и раздвинутые перед другими ноги.
– Что ж… ― разглядывая свою, толком так и не тронутую "горячую собаку", задумчиво пожимает плечами Чижова. ― Это радует. Значит ли это, что рядом с тобой я могу не опасаться за свою безопасность?
– А что, страшно? Боишься меня?
– Нет. Не боюсь. Я же вроде не даю повода провоцировать тебя на агрессию.
– Тут ты права. Больше скажу, ты меня даже почти не бесишь. В отличие от других.
Выходим с из-под цветущей аллеи на центральную набережную, огороженную бетонным, но косящим под мрамор заборчиком. Вокруг ни души: так, пройдёт мимо редкий прохожий, но общее скопление ночных компаний слышно лишь далеко впереди. Там, где начинается зона кафешек и баров.
– Не пробовал быть проще? Смотреть на мир под другим углом?
– Это как? Раком встав? Не, не приходилось. Я как-то больше других обычно нагибаю. Ни одна, кстати, ещё не жаловалась.
Скабрезная шутейка остаётся неоценённой.
– Я не об этом. Что ты видишь?
– Где?
– Вокруг.
– Человеческое свинство, ― для наглядности пинаю обёртку от мороженного, валяющуюся на земле. Чтоб тоже заценила.
– А ещё?
Вот прикопалась.
– Окурки, плевки и выщербленную плитку.
– И всё?
– Бл, это допрос?
– Нет. Это диалог. А хочешь знать, что вижу я?
– Ну.
– Пальмы. Пляж. Загорающиеся звезды. Убывающую луну, отражающуюся в море. Накатывающие волны. Пирс.
Хрена завернула. Поэтесса.
– Ты под ноги посмотри. Бычков-то, бычков неужто не видишь?
– А я туда не смотрю. Зачем, когда можно любоваться чем-то более приятным?
– Удивительно трогательная философия. Пробрало до глубины души, честно-честно. А мораль-то какая?
Чижова сердито надувает щеки. Смешная. Пожамкать за них, что ль?
– Хочешь быть циником, твоё право. Я лишь пытаюсь сказать, что мы можем выбирать: что нам видеть. Но ты сам выбираешь смотреть именно на окурки.
– Слушай, золотая девочка! ― учить она меня ещё будет. ― Легко говорить, когда твои окна выходят на ромашковое поле, да? А знаешь, куда выходят мои? На вонючие мусорные контейнеры, в которых копается местный бомж, Славик.
– А рядом с контейнерами разве больше ничего нет?
– А я тебя свожу, покажу. Устрою экскурсию вдоль одного зассаного забора до другого, заплёванного и десять раз перекрашенного, потому что юные дарования считают своим долгом поматериться на нём. Давай, готова?
Саламандра встречает выпад удивительно спокойно.
– За это ты нас и ненавидишь, да? За то, что у кого-то вид на море, а у кого-то на заборы? Не знаю, как у других,