Птица тяжело задышала. Ее глаза открылись, поглядели на него. Она развернулась, расправила крылья, и он увидел, что они разрисованы прихотливым красно-синим узором. Птица захлопала крыльями, вспорхнула и в мгновение ока скрылась за забором.
Роберт удивленно всмотрелся в землю на том месте, откуда вылезла птица.
Из-за забора выглянул Маркус.
— Ты что, не слышал? Нам нужна помощь с водораспылителями. — Он заметил изрытую землю там, где оставил тщательно выровненную совками поверхность. — Что здесь случилось?
Роберт пожал плечами.
— Не знаю, — еле слышно произнес он.
F. ФЕАРН — ОЛЬХА
Он видел, как птица улетела. Я хотела привязать к ее лапке записку, но он бежал по коридору, и мне пришлось спешно выпустить ее. Она протиснулась в разбитое окно и вспорхнула на ветки.
Увидев разбитое стекло, он испуганно затих. В трещину, словно рука, вползла ветка; у него на глазах она росла, проникала в комнату всё глубже, на ней разворачивались листья. Будто в ускоренной съемке. Он схватил меня за руку и оттащил от окна. Стекло рассыпалось и упало на пол.
— Первый каэр пал, — прошептал он.
Девять месяцев носила меня
Керидвен в утробе своей.
Сначала был я Гвионом.
Теперь я Талиесин.
Книга Талиесина
Три странных события. Девушка на лошади; Вязель; птица из-под земли. Роберт спокойно обдумывал случившееся.
Наверно, он просто переутомился. В последнее время он сильно уставал. Если так пойдет и дальше, он сломается. Юноша понимал, что прячется под толстыми слоями самозащиты.
А может быть, это случилось на самом деле и он видел их своими глазами. Всем известно, что Эйвбери — это средоточие непознанного. Надо будет поговорить с Макселом.
Но ему в голову опять пришел Вязель, его сумрачный взгляд, загадочные слова.
Вязель.
На столе возле него благоухали свежие цветы. Они всегда были свежими. Сегодня в хрустальной вазе стояли розы — белые розы, едва распустившиеся, их тонкий запах наполнял комнату. Его взгляд приковала идеально круглая капелька воды на одном из листьев. Она блестела.
Больница была дорогая, здесь тщательно заботились о мелочах. В залитой солнцем комнате на стенах висели картины — спокойные морские пейзажи, далекий закат над лесом. Ничего беспокоящего. Роберт видел их так часто, что почти перестал замечать, видел только зубчатую линию леса на маленьком масляном полотне над дверью. Верхушки леса на фоне неба. Это немного тревожило. За долгие часы, которые он просиживал здесь, его глаза часто скользили по этой картине, и ему чудился терпкий запах деревьев, солнечные поляны среди сосен. Он повесил и одну из своих картин — портрет смеющейся Хлои. Она всегда жаловалась, что он ее не рисует; пришлось взять за образец фотографию. Он вспомнил, как долгие часы просиживал у себя в комнате, разглядывая ее щекастое улыбающееся лицо. Справился он только потому, что убедил себя: это просто упражнение для отработки цвета и техники.
Его глаза медленно двинулись по комнате, ища, на чем бы еще остановиться.
Вязание матери. Большая груда красной шерсти. Он понятия не имел, что именно она хочет связать; ей просто надо было чем-то занять руки. Распятие на стене. Новый халат.
И, как всегда, взгляд опять вернулся к кровати.
Хлоя лежала на груде подушек. За долгие месяцы ее волосы отросли, уже спускались ниже ушей. Ей бы это не понравилось. Она любила стричься коротко, как говорил папа — под Питера Пэна, так, чтобы волосы торчали острыми колючками. С длинными волосами она выглядела старше, но ведь она и вправду стала старше. Вот бы она удивилась: вдруг очнувшись, узнала бы, что она повзрослела.
Что прошло уже три месяца.
В венах на руках у нее были иголки с трубками, ведущими к капельнице, но изо рта и носа трубки убрали, потому что дышала она самостоятельно. Это ставило врачей в тупик. Поначалу они держали ее на искусственном дыхании, но мать убедила их отключить аппарат. «Она может дышать сама. Дайте ей дышать».
Мозговая активность тоже присутствовала — монитор вырисовывал зубчатую линию. Она словно бы спала, как принцесса из сказки, которая погрузилась в сон на сто долгих лет, а жизнь тем временем шла своим чередом. Гудели автобусы, в школе заканчивался учебный год, шли экзамены, дни рождения, наступили каникулы.
Он сдвинул брови. Ее день рождения.
— Какая была неудача! — вслух произнес он. Врачи сказали, с ней надо разговаривать, это полезно, она, дескать, их слышит. Роберт уже почти перестал в это верить.
Он встал, подошел ближе, сел на кровать.
— Помнишь торт? Его принесли прямо сюда. Четырнадцать свечей! Когда их зажгли, дыма было столько, что сработала пожарная сигнализация. Нас всех чуть не эвакуировали.
Он хрипло рассмеялся.
— Ну ты же знаешь маму. Ей всегда надо наделать много шума из ничего.
Все остальные, он прекрасно знал, предпочли бы несколько открыток, цветы, музыкальные кассеты в красивой обертке — какие еще подарки можно сделать человеку, который не разговаривает и не ходит, которого, может быть, вообще здесь нет? Но мама непременно захотела устроить вечеринку, потому что она никогда не сдавалась. Зрелище получилось страшное. На обратном пути, оставшись в машине с глазу на глаз с отцом Макселом, Роберт просто съежился в клубок в темноте, на заднем сиденье, и отец Максел не трогал его, оставил в покое, не сказал ни слова. Им обоим было не до разговоров. Чудовищная, счастливая болтовня матери. Над свертками с нераспакованной одеждой, новыми часами, мобильным телефоном.
Он выдвинул ящик из тумбочки и посмотрел на телефон.
Его регулярно заряжали. Если она очнется, когда мамы не будет рядом, то сможет сразу же позвонить домой.
— Хлоя, она никогда не перестанет ждать. Если бы ты знала, каково нам сейчас, дома. Она отказалась от множества выгодных предложений, например в Америке, да везде, если это требует долгих отлучек из дома. Всё еще играет в сериале про полицейских, идут разговоры о фильме, но без ее участия они не хотят его делать. — Он сел на кровать, взял сестру за руку. Она была прохладная, неожиданно мягкая.
— Каждый раз, когда звонит телефон, она подскакивает. Не думает ни о поклонниках, ни об интервью — не то что раньше. Всё это — актерская игра.
Держать ее за руку. Будь она в сознании, он ни за что бы так не сделал. Если сейчас она шевельнется, он выронит ее пальцы, потому что она изумится и отпустит что-нибудь саркастическое. Она всегда говорила ему колкости, вдруг осознал он. Ему хотелось извиниться за рисунок с Калли, но это означало бы признаться, что он открывал ее дневник. Она бы взбесилась. Если бы могла слышать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});