Ветер принес с собой снежную крупу, сухую и острую как битое стекло. Может, это был последний снег в году, но сейчас в мире не было ничего, кроме снега, и никакой надежды, что это пройдет. Ветер сдувал снег с плоской равнины, но тот цеплялся за сухую траву, белые ручейки струились среди ее пучков и кочек, забивались в трещины в земле. Всю землю грозило затопить молоком, да и в небе не было веселее. Летели в никуда клочки рваных туч. Пусто, пусто, пусто, и не за что зацепиться ни душе, ни взгляду.
Куда идти? От города прочь, а дальше? Дальше просто идти, лишь бы не стоять, пока несут ноги, которые где-то там, далеко внизу и как не свои: в том смысле, будто и усталости в них нет, и ветер им нипочем, и холод позднего злого апреля, и будто бы в них одних, вопреки поговорке, вся правда.
И беспредельное одиночество как единственно возможная альтернатива. Марджори Пек боролась с ветром и размышляла: кем надо быть, чтобы в ее состоянии предпочесть тому – это? Что именно в ней заставляет ее выбрать одиночество, и что в одиночестве такого есть… И в одиночестве ли соль? Чего она ищет? Ответа, помощи, гарантий, что все будет хорошо? Себя?
Ее словно ватой обложили: существовал лишь ветер и снег, а земля, кажется, не сдвигалась под ногами с места, проскальзывала, и она, Мардж, вовсе не двигалась вперед. И никаких ориентиров на местности, глядя на которые она могла бы соизмерять свой путь.
И даже усталости не было. Марджори не могла сказать, прошло ли уже несколько часов, или она только что пустилась в дорогу. Как будто и время больше не играло по правилам.
Правила или отсутствие правил, или отсутствие правил как своего рода новое правило? Снег налипал на ресницы и таял на них: Мардж знала, что ничего не увидит за белыми текущими стенами, но все равно поминутно вытирала глаза, поминутно жалея, что рук у нее не три. Одной она придерживала под подбородком тартан, а другая занята была узлом с термосом и бутербродами.
Сперва она подумала, что ей померещилось. Параллельным ей курсом двигалась другая женщина, которую рассудок Марджори в первый момент принял за саму Марджори – в отражении или в мираже. Ведь именно так она выглядела со стороны, отделенная пеленой падающего снега. Высокая худощавая женщина в черном, судя по пластике – молодая, в тартане, накинутом на голову и плечи. Даже юбка на ней была той же длины: на две ладони выше щиколотки, и такие же удобные туфли. Незнакомка точно так же с усилием продвигалась навстречу ветру и точно так же заслонялась ладонью от летящей в лицо снежной крупы. Ах да, и узла при ней нет.
– Эй! – окликнула ее Мардж. – Доброго вам дня!
Это прозвучало достаточно глупо, но ведь если нет правил, то нет и оценок.
– Куда вы держите путь? Не по дороге ли нам?
Незнакомка не ответила, или сделала это тихо, но явно сменила галс и двинулась курсом на сближение.
– Когда-то меня звали Фара, – сказала она.
Нет, она вовсе не походила на Марджори Пек. Лицо ее было как будто вдавленным внутрь – без мысли о каком-нибудь несчастном случае или травме, а черты… черты и впрямь напоминали бы Марджори Пек, как если бы лицо Фары было внутренностью маски, которую отлили с Марджори Пек.
– Вы видите мою беду, – ответила она, хоть Мардж ни о чем и не спросила. – Мой свет погас.
Словно в подтверждение ее слов в глубине лица встрепенулся огонек, лизнул его поверхность, вырвался наружу скудной вспышкой и сник, оставив воспоминание, как сгинувшая с молодостью красота.
– Строго говоря, я уже не могу зваться Фарой. Разве только Рефлектором.
– Это, – Мардж немного подумала, – было важно, не так ли?
– Разумеется. Светить собственным светом или отражать чужой – большая разница.
– И вы идете искать причину?
– Нет, – Фара коротко рассмеялась. – Я ищу того, кто найдет причину. Во мне осталось слишком немного собственного света.
– Людям свойственно стареть, – глубокомысленно заметила Мардж. – Почему вы уверены, что это не естественный процесс?
Фара отвернулась. Наверное, она испытывала неловкость от того, что кто-то, кто бы он ни был, видит ее лишенное света лицо.
– Я прежде никогда не умирала, – сказала она. – Говорят, это всегда случается однажды. Но разве это естественный процесс, если однажды это происходит одновременно со всеми?
– Всеми? – Мардж обернулась.
Ветер перестал, однако снег стал плотнее и тяжелее. Руки у нее покраснели и замерзли: Фара сняла с пояса шерстяные перчатки и протянула ей. Мардж смутилась.
– Что я могу дать взамен?
– Ничего. Дойдите.
– Постойте! А куда идти-то?
Фара отвернулась, надвинув свой тартан на лоб, и Марджори внезапно обнаружила, что стало совсем темно.
– Фара, постойте? Кто такие эти все и где они?
– Смотри вокруг, дорогая. Смотри вокруг!
Если в этом совете было столько же здравого смысла, сколько в перчатках, пришедшихся, что и говорить, вовремя, то последовать ему стоило.
Если тебе так надо, почему сама не идешь?
Хорошенький вопрос. Не говори о достоинстве с тем, кто не хочет умирать: нет в том достоинства, чтобы им указывать.
Что ты знаешь об этих? Да ничего! Мы в Городе используем магию как подспорье в ежедневных делах, а что мы знаем о тех, кто благодаря магии жив? Чей порождающей сутью является магия? Для кого нет магии – и жизни нет? Так бывает?
Я-то испытываю от ее исчезновения только мелкое бытовое неудобство! И… и что еще?
Марджори Пек никогда не отличалась широтой души. Точнее, души ей хватало на тех, кто близко, и тех, кто имел основания претендовать, собственно, на ее душу. Прочие шли по разряду врагов либо конкурентов. Сограждан в целом ей было не за что любить, напрягаться ради них она б не стала. У нее сложилось четкое представление о тех, ради кого стоит порваться, а прочие лесом шли.
Стало как будто светлее, и ветер утих. Светился выпавший снег, и еще какие-то огненные червячки, которые при ближайшем рассмотрении оказались скелетиками. Они плыли с неба вниз, смешиваясь с редкими последними снежинками, и были похожи на фигурки, скрученные из проволоки и раскаленные добела. Вокруг слабым ореолом жара трепетала почти невидимая призрачная плоть.
Здесь нет правил, здесь другие правила. Наши правила остались там, за каменной стеной, в пределах которой стеснился Город, самодостаточный и забывший все, кроме себя. Почему-то Мардж подумалось, что если бы с гоблинами накаливания все было в порядке, она бы не увидела их скелетики сквозь трепет воздуха: а только шарики золотого света. И они бы, наверное, не падали тогда, а поднимались и плыли по воле верховых ветров.
А беда-то общая!
В свете светлячков Марджори добралась до скалистого выступа, выпершегося прямо посреди пустоши, нашла в нем уютную складку и свернулась там. С облегчением сняла туфли с ноющих ног и заботливо завернула ступни в уголок тартана. Гоблины накаливания опускались вокруг, прямо на камень и в снег, от них шло ровное тепло.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});