ботинок, разгладил ее и спрятал, чтобы посмотреть на досуге. И надо же было случиться, чтобы именно в этой газете оказался датированный еще 19 августа декрет самого Антонеску об установлении румынской администрации на временно оккупированной территории между Днестром и Бугом.
Утром, развернув газету, Гасовский прочел:
«Мы, генерал Ион Антонеску, верховный главнокомандующий армией, постановляем…»
Декрет генерала состоял из восьми параграфов, которые должны были, очевидно, навечно закрепить на захваченных землях новый порядок.
— Чиновники, назначенные на работу в Транснистрию, — медленно перевел Гасовский, — будут получать двойное жалованье в леях и в марках…
— Транснистрия? А это что за страна такая? — спросил Костя Арабаджи. — В первый раз слышу…
— Ты, мой юный друг, стоишь на ней обеими ногами, — сказал Гасовский. И повернулся к Нечаеву, вычерчивавшему кроки. — У тебя все готово?
— Почти.
Цветные овалы и полукружия густо лежали на толстой чертежной бумаге. Окопы, огневые точки, пулеметные гнезда… Нечаев приложил к бумаге линейку и провел карандашом жирную черту.
— А у тебя, Нечай, получается… Вполне художественная картинка, — сказал Гасовский и выпрямился. — Ребятки, я забыл предупредить. Наведите торжественный глянец. Батя просил, чтобы мы все явились. «Приведи, — говорит, — своих чертей…»
Батей и Хозяином в полку называли командира.
— Всех? — удивился Костя Арабаджи. — А на какой предмет?
— Полагаю, что тебя лично он наградить хочет, — ответил Гасовский. — Тебе медаль или орден?
— Лучше орден, — Костя вздохнул и зажмурился, как бы ослепленный лучами Красной Звезды, которая возникла перед его глазами. Ему бы такую звездочку!.. Красную, чтобы носить ее на малиновой суконке… Он представил себе, как разгуливает с орденом на фланелевке по Примбулю, как на него с интересом за глядываются девчата, и снова вздохнул, понимая, что этой мечте не так-то просто сбыться. Он, Костя, не был так наивен, чтобы предполагать, будто сам Михаил Иванович Калинин знает в Кремле о его подвигах. Да и то сказать, какие же это подвиги? Ну, подбил танк… Ну, ходил в разведку… Другие воюют не хуже.
— Даю двадцать минут, — сказал Басовский. — Стрижка, брижка, то да се.
Сам он был чисто, до сизости выбрит, и его ботинки сияли.
Белая от пыли полуторка, с расшатанными бортами стояла в ложбине. Усевшись рядом с шофером, Гасовский щелкнул крышкой портсигара и, не глядя, бросил папиросу в рот. Планшетку он держал на коленях.
Мотор полуторки фыркал. В радиаторе булькала и хлюпала вода. Когда полуторка выбралась на большак, шофер дал газ, и плоская степь завертелась под колесами.
Поначалу дорога была пуста. Но вот показался один встречный грузовичок, потом второй, третий… Они мчали друг за другом.
— Пополнение прибыло, — сказал шофер. — Из Севастополя.
Шоферы, как известно, узнают все первыми: на грузовиках, которые неслись навстречу, сидели моряки в касках. В каждой кабине рядом с водителем виднелось курносое личико в синем берете.
Гасовский расправил плечи, приосанился. За те дни, которые он провел на передовой, из его памяти как-то выветрилось, что на свете не перевелись девушки. Он и думать о них забыл. Но стоило ему увидеть первое курносое личико, как его снова «повело», словно он очутился на Приморском бульваре.
— Привет, сестричка!.. — крикнул он, высунувшись из кабины, какой-то черноглазой девчонке. — На чем прибыли?
— Здравствуй, братик. На «Ташкенте», — послышалось в ответ, и, прежде чем Гасовский нашелся что сказать, встречная машина пропала в облаке пыли.
Дорога снова опустела и мягко ложилась под колеса полуторки.
— Везет же людям, — с мягким вздохом сказал Гасовскому шофер. — Приятно, когда рядом с тобой такая… Женщины, они как-то облагораживают.
— Это ты правильно заметил, — сказал Гасовский. — С ними как-то веселее.
И умолк. Ему захотелось снова увидеть ту, черноглазую, и он тут же дал себе слово, что постарается ее разыскать, где бы она ни была.
От этой мысли он стал почему-то серьезным и до самого штаба уже не проронил ни слова.
Когда полуторка остановилась возле мазанки, Гасовский легко спрыгнул на землю и подмигнул молоденькому вестовому, чтобы тот доложил Бате о прибытии разведчиков. Было ровно двенадцать.
Вестовой подкрутил светлые усики, казавшиеся приклеенными, и, нагнувшись к Гасовскому, доверительно сообщил, что Батя сегодня настроен миролюбиво. Паренек благоволил к Гасовскому.
Выслушав эту ценную информацию, Гасовский кивнул.
— За мной не пропадет, — сказал он, зная, что вестовой мечтает о трофейном парабеллуме.
Вестовой скрылся в дверях, чтобы через минуту снова появиться на крыльце и кивнуть Гасовскому, что можно войти. Он даже распахнул перед ними двери.
Полковник сидел не за столом, а на кровати, застланной цветастым крестьянским рядном. Лицо у него было доброе, заспанное.
— Что новенького, лейтенант? — спросил он, потягиваясь. — Все живы-здоровы?
— Все, — ответил Гасовский. — Явились по вашему приказанию.
— Так-так… — Полковник поднялся с кровати и застегнул китель. — Пусть войдут.
В просторной избе сразу стало тесно и жарко. Нечаев остановился у двери.
— Садитесь, в ногах правды нет, — сказал полковник. — Должно, умаялись?
Вдоль стены тянулась длинная деревянная лавка. Нечаев, Белкин, Костя Арабаджи и Сеня-Сенечка уселись рядышком. Только Гасовский продолжал стоять перед командиром полка.
— Докладывай, лейтенант.
— Есть кое-что новенькое, — Гасовский открыл планшет.
Доложив результаты ночной разведки, он шагнул к столу.
— Вот… — сказал он. — Последний приказ Антонеску. Требует взять Одессу в течение пяти суток.
— Ишь ты… — сказал полковник.
Водрузив на нос штатские очки в простой оправе, он с минуту вглядывался в бумагу, которую передал ему Гасовский, а потом, зевнув, взял карандаш и размашисто написал на приказе румынского генерала: «Попробуй!..»
— Вот, возьми, — сказал он, возвращая бумагу Гасовскому. — Вернешь ему при случае.
И сразу стал серьезным, жестким. И Гасовский понял: настоящий разговор только начинается.
— У меня к вам личная просьба, разведчики, — сказал полковник, поднимаясь из-за стола.
На этот раз он не приказывал, а просил. И оттого, что он по-отечески просил его выручить, тем самым признаваясь, что ему тоже несладко, все вскочили, вытянув руки по швам.
Полковник подошел к карте, висевшей в широком простенке между окнами.