единомышленников превращают благочестивых горожан в кровожадных монстров. От монастыря Сен-Круот не осталось и следа, а в воздухе все ещё витали возгласы: «Quaranta! Quaranta giorni!»[21]
* * *
Похожая участь не миновала и другого человека, рискнувшего отличаться от других. Отто Закса.
– Я с тобой, – сказала Зелда Закс, в девичестве Мюллер, жена пьянчужки Генриха Закса и мать Отто.
– Мне страшно.
– Смех спасет тебя, – Зелда поправила бубенчики на шутовском колпаке сына и обняла его в последний раз.
В те темные смутные времена худшее, что можно было сделать – отличаться. Чтобы избавить город от безумцев, городские власти собирали их вместе, сажали на корабль и отправляли в плавание. Отто Закс, уроженец Нюрнберга, опередивший свое время и полный безудержного энтузиазма изменить мир, несомненно был безумен. Ему нахлобучили на голову колпак и навсегда освободили от ответственности за свои слова. А говорил он много (и слова ему нашептывали голоса): что все мы рождены рабами и даже рабовладельцы – и те рабы. Говорил, что Мария приходила к нему и сказала, что это мужчина был создан из ребра женщины. Говорил, что налоги не для людей, а для королей! А крысы – это маленькие коты, такие же наглые и усатые.
Город такого не стерпел.
Отто Закс был отправлен в путь без конца и края, на безумном корабле, бороздящем тихие воды притоков Рейна и фламандских каналов. Корабль увозил неугодных из города, спасал горожан от нашествия злых духов. Считалось, что вода исцеляет душевные болезни, причиной которых, несомненно, являлись демоны.
Безумцы были заперты на борту. Вечные узники в тюрьме, побег из которой невозможен. Отныне они находились во власти реки с тысячью её рукавов, моря с тысячью его путей, во власти стихии. Не было у них ни правды, ни родины – лишь бесконечные просторы, пролегающие между двумя случайными берегами.
На корабле этом, названном Narrenschiff – Корабль дураков, – томилось на медленном огне не менее 130 человек! Смерть неспешно наслаждалась сытным ужином, растянутым на долгие годы, пока они чистили трюм, натягивали паруса и чинили мачту. Пока они думали, что держатся на плаву.
Со временем Отто разглядел робкую красоту, скрывающуюся за толстой кожей. Лица прокаженных перестали казаться ему безобразными, он привык просыпаться и засыпать под звон колокольчиков, смирился с внезапными приступами тошноты и даже научился предсказывать погоду в зависимости от того, с какой стороны у него пульсируют виски.
Рутина приняла его в свои объятия и спасла от отчаяния.
И тогда с ним заговорил Старый Чи.
Никто из ныне живущих не знал его настоящего имени и не знал, сколько же ему лет. Он любил загадки, обрывал предложение на середине, а иногда менял местами буквы в словах. Мысли все равно разбегаются при попытке облечь их в слово, так что какая разница. Буквам и звукам не угнаться за образами.
При знакомстве с новым человеком он говорил:
– …Я побывал во всем мире, а также за его пределами, в мирах иных. Истинное имя моё – Гермес Трисмегист[22]. В последней моей обители именуют меня Чипатиак, и на Земле этой брожу я в поисках истины три с половиной тысячи лет.
Разумеется, старому оборванцу никто не верил. Опасности для общественности он не представлял, потому никто его и не трогал. До того момента, как взбрело ему в голову наполнять юные умы пустым бредом о взаимосвязи всего живого и существовании лишь одной власти на Земле – власти науки.
Старый Чи дружил с Абелардом Краусом, в прошлом учителем диалектики, а ныне деканом медицинского факультета Высшей Школы. Однажды он порекомендовал Абеларду удивительный сбор, от которого чудом прошла многолетняя мучительная подагра. С той поры и началась их дружба, и потому Абелард позволил Старому Чи собирать студентов после занятий и делиться с ними своими познаниями. Но старику было мало наградить юные жаждущие умы лишь медицинскими знаниями, он желал изменить их мировосприятие!
– То, что внутри – то и снаружи, – сказал Старый Чи, – большое – отражение малого.
И ушел.
Отто не решался подойти к старику несколько дней.
– Я хотел бы понять, – наконец сказал он.
– Тогда добро пожаловать. Я наблюдал за тобой и не ошибся. Все рождаются и умирают дураками. Нам повезло об этом узнать. Быть дураком – это благословение! Чем больше знаешь – тем меньше знаешь, – улыбнулся старик.
Старый Чи всегда знал, где его найти, и появлялся именно тогда, когда лицо Отто покрывалось испариной, сердце бешено колотилось, а один из приятелей казался удивительно похожим на палача из его родного городка. Тогда он прикладывал к его лбу компресс из лопушняка и рассказывал о том, что человек – ничто, способное стать всем. Человек – не завершен, лишь во взаимодействии с миром он узнает своё настоящее лицо.
И страх Отто отступал, а голоса, звучавшие в его голове с самого рождения, затихали.
Старый Чи всегда был рядом, когда Отто в нем нуждался, и Отто стал его верным учеником. Отто не верил, что их свели слепые обстоятельства. Он знал, что эта встреча не случайна, и им предстоит изменить мир.
Отто Закс уделял медитации минимум четыре часа в сутки, из-за чего стал пользоваться славой дурака среди дураков. Порой, пока Отто медитировал, иные весельчаки подкрадывались к нему сзади и выливали миску с отходами за шиворот.
Отто не реагировал.
Все его усилия сейчас были направлены на достижение «осознанного пребывания в текущем моменте». Он не собирался отвлекаться на надоедливое эхо своего эго.
Не далее как вчера с Отто приключилась невероятная история: он вдруг почувствовал жжение на своих руках, настолько сильное, что оно мешало ему сосредоточиться, и тогда, сдернув с себя рубаху, Отто обнаружил, что руки его покрылись надписями.
Голоса в его голове звучали все тише. Теперь они переместились под кожу. Кто-то вывел несмываемыми чернилами то, о чем Отто должен был помнить.
Ему предстояло спасти весь мир. Спасти людей от боли. От болезней. От страха.
Будучи в полной растерянности, он уж думал было направиться к своему другу и наставнику, но прежде решил ещё раз прочесть написанное.
Надпись гласила:
«Плавание не продлится вечно. Корабль пойдет ко дну. Многих заберет с собой морская пена, но те, кто выживут – разрушат проклятье. Станут свободными, если сумеют отличить свободу от рабства».
Жжение проходило, надпись потускнела, но ее все еще можно было без труда разобрать. Стоит ли рассказывать об этом наставнику?
Отто и не знал, что думать о Старом Чи. С одной стороны, он был восхищен мудростью старика, с другой – здравый рассудок не позволял ему безоговорочно поверить в историю