Красавица быстро рассеивает все сомнения, придвигается стремительно, и ее рот вдруг меняет очертания. Зовущие сочные губы размыкаются, округляясь, превращаются в пульсирующую ярко-розовую влажную присоску, похожую на рот рыбы миноги, но не с шипами, а с нежными сосочками. Между ног, сразу под притягательным женским холмиком без малейшего намека на ложбинку посередине, показываются блестящие от слизи розовато-коричневые щупальца. Извиваются, тянутся к его паху. Пленника передергивает от отвращения. Никакая это не женщина, это ласса. Нечистая тварь, что питается жизненной силой людей. Не высасывает ее вместе с кровью, как упырь, а поглощает заодно с плотским наслаждением. А уж чародейская сила для нее — изысканное лакомство. С нее ласса и начнет, добывая все тем же немудрящим способом.
Он попытался, пока был способен, прибегнуть к чарам, оттолкнуть, а если повезет, обездвижить мерзкую тварь, но не успел — ласса оказалась проворнее. Ее гибкие пальцы заскользили по груди и плечам чародея, освобождая его от одежды, а тошнотворный рот присосался к устам. Серп думал, что содержимое желудка тут же вылетит наружу, но ничего подобного не случилось. Стоило теплой мягкой присоске накрыть его губы, и тело охватила сильнейшая, доселе неизведанная похоть.
Сколько времени кормилась ласса, он не знал. Очнулся, когда тварь оттащили, накинув на шею укрепленную на шесте петлю. Должно быть, кто-то внимательно следил за насыщением нечисти и позволил выпить до капли лишь чародейскую силу, оставив жертве жизненную. Перестав чувствовать помрачающие рассудок прикосновения, Серп остро ощутил и свирепый вой образовавшейся в душе пустоты, и неуемное плотское желание.
— Теперь я хорошо понимаю, почему не имеющие дара так часто становятся их жертвами, — вполголоса закончил он. — Я чуть голос не сорвал, умоляя не уводить тварюку. Просил искренне. Правда, когда действие ее яда закончилось… — замолчал, не договорив.
— Кто надевал тебе палаческий ошейник? — спросил Кверкус.
— Не знаю. Он прятался, как это принято у Нетопырей. Капюшон полностью скрывал лицо, на руках перчатки. Почуять ничего я уже не мог, заклинания он бормотал почти неслышно. Это я к тому, что по голосу опознать не сумею. Роста, кажется, был среднего, может, чуть выше. Сложение обычное, ни горба, ни хромоты. Он ли переправлял меня в Залесный или другой, сказать не могу. Мракова тварь совсем меня одурманила… — Серп поежился. Видно, воспоминания о лассе дались ему нелегко. — Смутно помню, что чародей, прежде чем открыть переход, предъявил мне знак ордена Нетопырей. Серебряный перстень с изображением летучей мыши, все как положено. А тебе разве ничего не рассказали?
— Нет, — задумчиво покачал головой Кверкус. — Нетопыри, конечно, не обязаны отчитываться в своих делах перед теми, кто в орден не входит. Но у меня есть пара хороших знакомых из их числа. Ни один не упоминал ни о тебе, ни о твоем аресте. Хотя, как я потом прикинул, виделся я с ними уже после твоей высылки из Региса.
— Откуда же ты узнал? От столичных сплетников?
— Не совсем. Известие дошло до меня далеко не сразу, причем едва ли не случайно. Я думал взять ученика, наведался в Ручейную Падь, там у девочки дар проснулся. Но она оказалась дневной, радужной и мне, как ты понимаешь, не подходила. О твоих злоключениях мне поведал Ульмус. Он же везде первым объявляется и все про всех знает. Мол, об учениках, Кверкус, забудь. Твоего последнего Нетопыри силы лишили и сослали в какой-то жабий угол, палачом. На самом деле он, конечно, знал, в какой именно.
— Может, он знал и за что?
— Нет, этого не знал, ручаюсь. Меня подобное неведение сразу насторожило. Я с ним две бутыли "Слез радуги" распил, но так ничего и не выяснил. Ульмус не страдает скрытностью, это всем известно. Но о тебе бубнил одно: лишили, сослали, за что, неведомо.
— Значит, ты мне ничем не поможешь.
— Ну, если приют и совет за помощь не считаешь, то да. Ничем не помогу, — развел руками Кверкус.
— Приют я бы предпочел такой, где сам себе хозяин. Совет… Много ли ты мне прежде советовал? Ни на один по-настоящему интересовавший вопрос не ответил.
— Я не давал тебе лишь тех ответов, которые ты не в состоянии был воспринять.
— Что за чушь?
— Это не чушь, Серпилус. Скажи я тебе, что удовлетворенность жизнью приносят не богатство, слава и благородное происхождение, ты б расхохотался мне в лицо.
— Я и сейчас расхохочусь. Нетопыри поостереглись бы трогать благородного, даже если б на то была веская причина.
— Вот видишь. Не в моих правилах говорить с теми, кто не желает слушать.
— Мне не нужно, чтобы ты советовал, как жить. А вот твои соображения о том, что мне теперь делать, я бы выслушал со вниманием.
— Хорошо, послушаешь. Пока ответь-ка ты мне. Что собираешься делать с девочкой? — взглянул на Иволгу.
— Может, ты ее приютишь? — Серп неуверенно покосился на девчонку, та еще сильней скукожилась.
— Может быть, — задумчиво покачал головой старичок. — А ты, птичка-невеличка, согласна у меня остаться?
— Я… я не знаю, — Иви бросила отчаянный взгляд на Серпа, но тот на нее не смотрел, задумавшись, тер шею.
— Что ж, подумай, — вздохнул Кверкус. — Зовут-то тебя как?
— Иволга ее зовут, — очнулся от раздумий молодой чародей. — Она может тебе по хозяйству помогать. Прислуживала в трактире.
Участь Иви решилась очень скоро, сразу после завтрака. Кверкус потчевал гостей, сам ел мало, все больше прихлебывал что-то из большой глиняной кружки. Серп выскреб остатки второй порции каши из миски, отвалился от стола, опершись спиной о стену.
— Спасибо, Кверкус. Давно я не ел с таким удовольствием. Вот уж не думал, что мраков ошейник настолько отравлял мне жизнь.
— Трудно было снять?
— Непросто.
— Обожгло, пока возился?
— Нет. Полыхало, конечно. Даже сквозь веки глазам было больно. А телу ничего не сделалось, — на всякий случай провел рукой по шее, настороженный пристальным взглядом старика. — Что-то не так?
— Сходи умойся, — проронил Кверкус.
— Я вымылся в ручье. Ночью, сразу как отделался от ошейника.
Старый чародей со вздохом протянул молодому неожиданно возникшее в руке небольшое зеркало. В кованой рамке, на удобной ручке, украшенное сзади узором из цветных каменьев.
Иви невольно залюбовалась изящной вещицей, одновременно гадая, что такого разглядел хозяин. Сама она ничего необычного во внешности бывшего палача не увидела. Много ли разберешь в лунном свете? Утром она по привычке старалась не смотреть спутнику выше колен, теперь он сидел к ней боком. С лицом все было в порядке, а шею мешали рассмотреть падавшие почти до плеч темные пряди.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});