это дело.
Вот все, что я узнала и могла повторить. Я говорила и чувствовала, что не говорить мне надо, а что-то сделать.
— Интересно, что будет с Мариной? — спросила Валюша и посмотрела на меня.
— Ничуть не интересно. Ничего интересного с ней не может быть.
— Поступит на новую работу. Начнет все сначала, — предположил Валя.
— Купит новый шиньон, — добавила я. — Сменит поклонников.
Мы опять замолчали. То, что томило меня, определилось. Как же я могла уйти, ничего не сказав Миле?
— Прощайте, я иду обратно.
— В институт? — удивилась Валюша. — Зачем?
— Я хочу сказать Миле… Я должна извиниться перед ней.
— Ты думаешь, ей это нужно? — спросил Валя.
— Ей, может, и нет, а мне — очень.
И я побежала назад: если успею, захвачу ее, а нет — догоню на пути домой.
ОТРИЦАТЕЛЬНАЯ ЖИЗЕЛЬ
— Взял бы ты нам билеты в театр, Гера, — сказала Клавдия Ивановна мужу, наливая ему кофе в большую чашку.
Герасим Иванович промычал что-то в ответ, не отрываясь от газеты, нащупал бутерброд, приготовленный женой, откусил не глядя и отхлебнул кофе.
— Учительница литературы сказала Славочке, что надо непременно ходить в театры, говорит, она отстает в эстетическом развитии. А мы в театры никогда не ходим…
Герасим Иванович отложил газету и посмотрел на жену. Клавдия Ивановна стояла возле стола в белом крахмальном фартуке и легкой косынке поверх бигуди, обеспечивая, как всегда, бесперебойный ход его утреннего завтрака. Раз дело шло о дочери, единственном их ребенке, Герасим Иванович готов был слушать внимательно.
— В эстетическом отстает, говоришь?
— Она это говорит, учительница. То есть Слава говорит, что она так сказала. Они там обсуждали что-то, какой-то спектакль, а Слава не знала. Все видели, а Слава нет. Ей стыдно было, говорит, сидела вся красная…
— Ах вот как? Что же вы раньше молчали? Давай закажу билеты, скажи куда.
— Славочка хочет на какой-то балет в Большой, а я забыла название. Женское какое-то название, по женскому имени…
— «Золушка», что ли?
— Да нет, настоящее имя. Вот забыла — склероз! Ну, попроси Тасю позвонить в театр, не десять же там балетов идет, попроси узнать…
Тася — завкультсектором месткома в учреждении Герасима Ивановича, быстрая и расторопная. Клавдия Ивановна верила: Тася все может.
— …Хорошо бы на субботу, ты закажи три билета, пойдем все вместе.
— Нет уж, я до балетов не охотник. — Герасим Иванович, конечно, знал, что наш балет первый в мире, и относился к нему с уважением. Но по душе ему был больше хоккей. А в субботу как раз по телевидению хоккей. Отправить своих и остаться в субботний вечер одному — весьма ценная идея. Он представил, как достанет из холодильника бутылочку пильзенского, сядет у телевизора, будет смотреть хоккей и потихоньку потягивать пивко из горлышка. Герасим Иванович даже причмокнул от удовольствия.
— Ладно уж, расстараюсь — достану билеты. Плесни-ка еще кофейку.
Он будет спокойно смотреть хоккей, потихоньку пить пиво, и никто не станет зудеть над ухом: хватит, мол, не пей, тебе вредно, да на второй программе телеспектакль, да на четвертой — кинофильм… Блаженство!
— Нельзя тебе столько кофе, тебе вредно. Ты же знаешь, доктор не разрешает.
Он вздохнул и поднялся.
— А как у Славки с отметками?
— Как всегда, стойкая четверка по всем предметам, — с гордостью ответила мать.
Шестнадцатилетняя дочь Костиковых была поздним ребенком. Конечно, балованным, но в меру, без глупостей. Клавдия Ивановна, посвятившая себя целиком семье и дому, сама занималась ее воспитанием. Она строго следила за успеваемостью, своевременно организовывала помощь по трудным предметам, заглядывала в принесенные из библиотеки книги, вслушивалась в телефонные разговоры дочери — в последний год особенно внимательно.
Проводив мужа, Клавдия Ивановна вернулась на кухню. Она любила этот утренний час, когда, накормив и отправив своих, могла спокойно выпить кофе, как ей нравилось. А ей нравился крепкий кофе, крепкий и очень сладкий, что Герасиму Ивановичу было вредно. Она достала из холодильника сливки и ветчину, а из буфета яблочный пирог с корицей.
— Вот позавтракаю, а потом за дела, — сказала она вслух (когда она оставалась одна, она часто говорила вслух, так ей было веселее).
Клавдия Ивановна отдернула цветастую занавеску и выключила свет. Бледное декабрьское утро заглянуло в окно и равнодушно отразилось в кафельных стенах и белых дверцах холодильника и шкафов. Не хватало солнца, чтобы засверкало, засияло и заблестело это царство чистоты и порядка, которым так гордилась хозяйка.
Предстоящий поход в театр вдохновлял Клавдию Ивановну. Наводя порядок в кухне, она уже подробно обдумывала свой туалет, мысленно подбирая из нескудного арсенала все, начиная от грации и кончая шляпой, что помогло бы ей выглядеть молодой и свежей матерью почти взрослой дочери.
Покончив с кухней, Клавдия Ивановна вооружилась мягкой шерстяной тряпочкой и перешла в комнаты. Каждое утро она протирала всю мебель.
Мягко, любовно прикасалась Клавдия Ивановна к полированному дереву. Это давало ей ощущение полноты бытия, слитности с окружающим дорогим для нее миром. Но вдруг ее охватила тревога: «Боже мой, ведь Славин зеленый костюмчик отдан в чистку!» А выходные туфли — замшевые с золотыми пряжками — нельзя надеть ни к голубому, ни к синему платьям. Потому что туфли — зеленые. В чем же девочка пойдет в театр? Белые не по сезону, а идти в черных повседневных или коричневых полуботинках просто немыслимо.
Срочно надо купить Славе приличные туфли, которые бы шли ко всему. Сейчас в моде цветные лакировки с перламутровым отливом. Но нарядные туфли чаще бывают на высоком каблуке. А высокий Слава не носит. И вообще туфли нельзя покупать заочно, а может ли Слава в эти дни ездить с ней по магазинам? Это плохо для занятий. Клавдия Ивановна совсем разволновалась, ее даже в жар бросило. Она приоткрыла окно и на минуту присела.
Отдыхая, она смотрела на бронзовые канделябры и часы с женской фигурой на письменном столе. Часы когда-то смущали Клавдию Ивановну: у склонившейся над циферблатом женщины одна грудь почему-то была обнажена. Но Герасим Иванович отнесся к этому совершенно спокойно, и вскоре Клавдия Ивановна тоже перестала обращать внимание на досадную деталь. Часы и канделябры были подарками к пятидесятилетию Герасима Ивановича от сотрудников. Клавдия Ивановна узнала, что это настоящий антиквариат. Было приятно, что в доме есть такие ценные вещи.
Вкус у Клавдии Ивановны был вовсе не плох. Это был правильный вкус. Он воспитывался соответствующей литературой. В шкафу на ее полке рядом с «Домоводством» и «Тысячью вкусных блюд» стояли две книги, изданные в Польше на русском языке: «Хороший вкус» и «Искусство одеваться».
Покончив с уборкой, Клавдия Ивановна вымыла руки, протерла