За последние годы этот беспокойный человек побывал в Хатангской Богоявленской, в Толстоносовской Введенской церквах, в Гольчихинской и Норильскоозёрской часовнях, приписанных к Дудинской Введенской церкви. Даурский как староста головной церкви отвечал за дееспособность этих богоугодных заведений. Потом трижды ездил в Енисейскую консисторию, где добился казённого кошта на постройку колокольни и обновление церковной утвари для Хатангского прихода. Сам пожертвовал часть денег и сподвинул на благородное дело Петра Михайловича Сотникова.
Остановились на взгорье. Закурили. Стояли в раздумье. Сотников снова взглянул на колокольню.
– Вспомнил отца Иоанна! Много усилий потратил на эту звонницу. А услышать звон колоколов так и не пришлось. Сынок подрезал ему крылья! Самого упекли на каторгу, а отца на два года лишили священнослужения. Прислал письмо из Канска. Сильно жалеет о случившемся. А псаломщик отделался штрафом. Янкель Корж и Антон Середа в Туруханском остроге. Не будут зариться на чужое.
Иван Никитич, не вынимая трубки, согласно кивнул. Потом пустил дым носом, передвинул трубку в уголок рта и чуть гнусаво сказал:
– Я доволен отцом Александром! Мужик добропорядочный, каким и должно быть духовному лицу. В церкви уют и таинство. Прихожане почувствовали свежесть и доходчивость в проповедях. Да и Стратоник покаялся. Взял себя в руки. Не пьёт. Гонит прочь от своей горенки выпивал. Так что, наш приход и прямо, и косвенно в гору идёт. А вот Толстоносовская церковь убога. Пока был смотрителем хлебозапасного магазина Прутовых, то её хоть как-то поддерживал. Перевёлся он в Верхне-Имбатск – и церковь забыли. У младшего Кокшарова, Владимира, руки до неё не доходят. Как принял от Прутовых участок, всё в разъездах по низовью. А разъездной священник – не подспорье. Там хозяин нужен.
У церкви отец Александр с псаломщиком Стратоником ждали отзывов от хозяев колокольни.
– Ну и как впечатление? – спросил Александр Покровский. – Не разочаровались?
– Красавица! Речникам вместо маяка будет. Теперь церковь, как церковь. Туруханцы от зависти облезут. А колокола! Благовестят на всю округу! – захлёбывался от восхищения Пётр Михайлович.
Тщедушный Стратоник Игнатьевич выглядел мальцом среди троих крепких мужей:
– Это я ещё языки не отрегулировал по высоте да не делал перезвона. Не хотел прихожан до срока будоражить. В этой семёрке есть всё: и зазвонный, и перечастный, и праздничный. А вид со звонницы: тундра, как на ладони! До самого горизонта! – радовался псаломщик. – Бог не забудет ваши добрые дела, Пётр Михайлович и Иван Никитич!
– Бог-то? Да! – ответил Иван Никитич. – Главное, чтобы прихожане помнили! Для них стараемся. Бога пусть чтят, а не нас!
Отец Александр положил крестное знамение на купца и старосту и сказал:
– Будем готовить литургию[10] на первое воскресенье ноября. Пока прихожане не разъехались на охоту да рыбалку. Мы со Стратоником Игнатьевичем подготовимся к празднику.
– Ну что ж, на воскресенье, так на воскресенье! – согласился Пётр Михайлович. – Особенно Стратоник Игнатьевич. Чтобы запели колокола на всю тундру. Четверть века стояла церковь без звонницы. А те, семь, что были, больше под ямскую дугу годились. Хотя Иван Перменович Хворов искусен был в колокольных трелях. Ну, те были медные. Теперь медь с серебром и оловом. Потому и звук чистый.
Простились. Пётр шёл домой и думал, что Бог простит ему грехи. И старается он, не как Даурский для прихожан, а для себя. Обелить перед Богом хочет. И особо думает, что простится ему убийство брата и Екатерины. Так как и к церкви руки приложил, и к колокольне. Это его должен Бог благодарить, что среди холодной тундры стоит храм, созданный его заботой и деньгами, и приобщает людей к православию. Он даже испугался своего желания. Почувствовал: перегнул. Себя за Бога принял. В страхе перекрестился. Он знал, убийство никому не прощается. Не прощается Богом, имя которому – совесть. Остановился, ещё раз осмотрел купола, тускло поблёскивающие в вечерних сумерках.
«Не было бы сыновей Киприяна – и бояться нечего!» – не раз думал Пётр Михайлович, поглядывая на опустевшую половину дома. Выгнал он строптивого племянника Александра, а с ним ушёл и Иннокентий. Александр не стал доказывать, что половина дома завещана отцом. Забрал два сундука, иконы, диван, часы с боем, посуду и собрался на выселки в Мало-Дудинское, на постой, к Степану Петровичу Юрлову.
Уходя, Александр сказал:
– Ты ещё добавляешь грехов, выгоняя сирот из отчего дома. Даже если Бог тебе простит кое-что из грехов, то я не прощу никогда. Я найду и прямых, и косвенных убийц отца. Я знаю, куда ты отправил Акима. Я достану его, хоть на краю земли. Только встану на ноги. Это мой долг перед убиенными. Запомни это – и молись!
Мотюмяку Евфимович Хвостов погрузил сиротский скарб на нарты, увязал кладь и подошёл к Сотникову.
– Ох, Пётр, не то ты делаешь! На виду у селян выгоняешь сирот из собственной половины. Александр никогда не простит этого!
Пётр Михайлович победно улыбался:
– Ты за своими сыновьями смотри, чтобы не стали такими же зверюгами, как Сашка! А я сам разберусь, что-почём! Пусть поживут у чужих, может, научатся старших чтить.
Александр с Иннокентием уехали на выселки на юрловских собаках, обогнав олений аргиш. Остановились у нарты Хвостова, поднявшего хорей.
– Теперь, Сашок, вас будет наставлять мудрый человек Степан Петрович. А ты, Кеша, не бросай учёбу у Стратоника! Грамота нужна и в тундре! – сказал Мотюмяку Евфимович. – Торг вести станете, оленями всегда помогу! У Петра Михайловича своё стадо саночных оленей. Я ему без нужды. А Киприян Михайлович, видно, и не думал, и не гадал, что вы останетесь сиротами и без крова над головой. Не отчаивайтесь! Я сам сирота. Добрый человек приютил, грамоте обучил и на жизнь наставил.
– Спасибо, дядя Митя, за совет! Торг начнём, кортом у вас брать будем. А Иннокентия до совершеннолетия я не оставлю. Послужит у меня приказчиком, а потом своё дело откроет. Только я не намерен жить с ним под одной крышей, как отец с дядей Петей. Иннокентий на крыло станет, получит свою долю. А далее, как Бог на душу положит. Я – в Потаповское, а он, может, в Ананьево. Я буду торговать в Карасинской и в Хантайской управах, а он возьмёт Верхне-Имбатск и часть нашего низовья.
– Молодец, Саша, да ты всё продумал, как отец наставлял, – обрадовался Хвостов.
– Может, и не совсем, как отец, но учёл и его советы. Но это впереди. А сейчас надежда только на Степана Петровича Юрлова.
* * *
Мария Николаевна по-прежнему жила в Старой Дудинке. Десятки писем отправляла она Енисейскому губернатору, Иркутскому генерал-губернатору, министру внутренних дел России с просьбой о сокращении срока ссылки Збигневу и Сигизмунду. Иногда приходили удручающие ответы о «невозможности удовлетворения ваших ходатайств». Тянулись годы, двадцатипятилетний срок ссылки становился короче. Но никакая власть не шла на его уменьшение. И тогда она, посоветовавшись со Збигневом и Сигизмундом, поехала в Санкт-Петербург. По приезде в столицу пошла в Академию наук к Фёдору Богдановичу Шмидту. Он стал академиком, немного пополнел, но оставался по-прежнему подвижным и любопытным.