Читать интересную книгу Рапалло – великий перелом – пакт – война: СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления - Александр Герасимович Донгаров

о ненападении или подтвердить договор о нейтралитете 1926 г. «с одновременным подписанием специального протокола», фиксирующего условия советско – германского территориально – политического размежевания в Восточной Европе [13, c. 47–56].

– 16 августа: послание Риббентропа Молотову о согласии имперского правительства на советские предложения, в частности о пакте. Молотов заявляет Шуленбургу о готовности Москвы заключить торгово-экономическое и политическое соглашения с Германией. Дается принципиальное согласие на визит Риббентропа [13, c. 57–61].

– 19 августа: состоялись две беседы Шуленбурга с Молотовым о заключении пакта и сроках визита Риббентропа в Москву [13, c. 64–66].

– 19 августа: подписано торгово – кредитное соглашение между СССР и Германией.

– 21 августа: послание Гитлера Сталину с выражением согласия на советское предложение о пакте: «Заключение пакта о ненападении означает для меня закрепление германской политики на долгий срок. Германия, таким образом, возвращается к политической линии, которая в течение столетий была полезна обоим государствам». Также содержится просьба ускорить прием Риббентропа в Москве [13, c. 70–71].

– 21 августа (спустя 2 часа): ответ Сталина Гитлеру с согласием на приезд Риббентропа 23 августа [13, c. 72–74].

Как видим, «закулисная» активность советской дипломатии по интенсивности и содержательности была исключительной.

Следует иметь в виду, что еще прежде из Москвы в Берлин был послан мощный сигнал об ее истинном отношении к предстоящим переговорам с Лондоном и Парижем. Им стала отставка европейски признанного архитектора системы коллективной безопасности М. М. Литвинова с поста наркома буквально накануне начала переговоров о создании этой самой системы! Москва демонстративно давала Берлину понять, что рассматривает, как более предпочтительный, вариант советско-германского сближения. Там, конечно, это так и расценили. «Отставка Литвинова явилась решающим шагом, – докладывал Гитлер высшим военным чинам Рейха на совещании 22 августа 1939 г. – После этого я моментально понял, что в Москве отношение к западным державам изменилось» [7, с. 95]. Об этом же говорилось в письме фюрера Б. Муссолини от 25 августа с изложением результатов переговоров в Москве [23, док. № 35].

Надо сказать, что в течение весны в пользу соглашения с СССР за спиной фюрера интриговала целая «промосковская партия». В нее входили второй после Гитлера человек в Рейхе Г. Геринг, глава и статс-секретарь МИД Германии И. Риббентроп и Э. Вайцзеккер, начальник внешней разведки службы безопасности В. Шелленберг, посол В. Шуленбург, высшее командование сухопутных сил Вермахта и военно-морского флота (Кригсмарине), руководство ряда экономических ведомств, промышленники и др. За союз с СССР выступала также значительная часть партийного аппарата, в том числе многие гаулейтеры.[24]

Всех этих людей объединяло опасение, как бы осторожничающий в отношении сталинских реверансов Гитлер не втянул Германию в войну на два фронта, начав боевые действия против Польши и ее западных союзников, не заручившись предварительно обещанием советского нейтралитета. Экономический блок сторонников «промосковской линии» интересовали, в первую очередь, поставки советского сырья, особенно в случае установления Англией блокады после начала войны на Западе. «Промосковской партией» был разработан т. н. «план Шуленбурга». Он предусматривал планомерное улучшение советско – германских отношений путем отказа от враждебной пропаганды друг против друга, развития экономических и культурных связей и, в итоге, заключение широкого политического соглашения. (Как видим, этот план целенаправленно и методично претворялся в жизнь). Дело дошло до того, что Геринг в апреле специально выезжал в Рим с целью уговорить Б. Муссолини повлиять на Гитлера в «промосковском» духе. Миссия оказалась успешной, и в мае дуче сообщил Гитлеру, что поддерживает идею достижения договоренности с СССР.

Если в Берлине ликовали по поводу отставки наркома, то в Лондоне и Париже новость произвела тяжелое впечатление. «Смещение Литвинова ознаменовало конец целой эпохи, – писал У. Черчилль. – Оно означало отказ Кремля от всякой веры в пакт безопасности с западными державами и возможность создания Восточного фронта против Германии» [141, с. 166]. И. М. Майский сообщал из Лондона в НКИД: «4 мая, т. е. на другой день после того, как уход т. Литвинова стал известен в Англии, в Форин офисе царила настоящая паника… 6-го утром Галифакс счел необходимым совершенно официально меня спросить, остается ли в силе та внешняя политика, которую СССР вел до сих пор» [22, док. № 333]. Определенно, это подталкивало союзников к более активному поиску компромисса с Германией.

Еще одной причиной недостаточного энтузиазма Лондона и Парижа по поводу московских переговоров стали их сомнения в способности СССР оказать им эффективную военную помощь и в том, стоила ли она тех территориально – политических уступок, которыми пришлось бы за нее заплатить. В одном из личных писем, написанном в марте 1939 г., тогдашний премьер – министр Великобритании Н. Чемберлен высказался на этот счет так: «Я не верю, что она (Россия. – Ред.) сможет вести эффективные наступательные действия, даже если захочет» [цит. по: 25, р. 403]. На Западе это было общей и, как показал опыт финской войны, не столь уж далекой от истины точкой зрения на тогдашнюю боеспособность Красной Армии. Однако в данном случае значение имело даже не действительное положение дел, а его восприятие лицами, принимавшими политическое решение.

Если в начале переговоров намерения обеих сторон выглядели схожими, то при рассмотрении их в динамике обнаруживаются прямо противоположные тенденции: заинтересованность Москвы в успехе предприятия постоянно падает, а Великобритании и, особенно, Франции – только растет.[25] Причина ясна: советской дипломатии удалось нащупать почву для сепаратной договоренности с Берлином, а англо-французской – нет. И дело заключалось не в ловкости одной и нерасторопности другой, а в том, что этой «почвой» была Польша. Купить для себя сепаратный «мир» с Германией ценой согласия на уничтожение ею Польского государства мог только СССР.

Таким образом, создание системы коллективной безопасности отнюдь не являлось изначальной целью участников трехсторонних переговоров, а было последним, в смысле желательности, вынужденным средством сдерживания Германии. Коалиции видела оптимальный выход из европейского кризиса 1939 г. в сохранении мира ценой сравнительно малых жертв, вроде удовлетворения требований Гитлера в отношении Данцига (Гданьска), и только если это окажется невозможным, – путем достижения договоренности с СССР. Промежуточным решением было, шантажируя Германию перспективой создания англо – франко – советского альянса, дать ей увязнуть в переговорах с Лондоном и Парижем по польской проблематике до поздней осени, когда по погодным условиям Берлину придется отсрочить нападение на Польшу до следующего года.[26]

Кремлю же был нужен мир на своих границах и война на западе Европы, что достигалось сепаратным соглашением с Германией; и только если оно окажется невозможным, – собственная безопасность, обеспеченная союзом с англо – французской коалицией. К 20-м числам августа модель советско-германских отношений в условиях грядущей мировой войны была выстроена. Для согласования последних