– Вы самый мудрый человек из всех, кого я встречал, патер.
Люпус в знак признательности прикрыл глаза.
– Ицхак сказал, – продолжил Филипп, – «на это пойдут ваши деньги, а также мои, сколько успею собрать». А соберёт он, безусловно, сумму незаурядную.
– Да, с запасом.
– И взять её нужно в последнюю ночь, перед самым началом Ицхакова дела.
– В его хранилище железная дверь? – припоминая, спросил Люпус. – Без замка, без ключа? Тогда что же, взрывать?
– И камни, и раствор между ними – старинные, прочные. Время не тронуло их. Дверь кована вполне добротно. Конечно, взрывать.
Глава 2
Око вампира
Помещение старой тюрьмы совсем не трудно преобразить. Из камер и коридоров нужно вынести старый хлам. Потолок и стены очистить от копоти и покрыть их белой или слегка подсиненной известью. Привезти новую мебель – желательно тяжёлую, долговечную. В зарешёченные оконные проёмы вставить рамы со стёклами. Проверить и смазать запоры. В итоге получится не тюрьма, а приличный и строгий пансион для благонамеренных девочек.
И, чтобы завершить приятное превращение, в пансион следует привезти достойную во всех отношениях пожилую метрессу.
Донна бригитта
Ранним осенним утром, наполненным невысоким и тихим солнцем, к воротам бывшей тюрьмы приблизился неторопливый эскорт. Кто-то глянул на него из бойницы над воротами. Видно было, что ехали всю ночь, кони устали, всадники выпрямленными руками тяжело упирались в луки сёдел.
Небольшая карета и трое всадников остановились возле высоких, окованных железными плашками створок.
– Кто и зачем? – долетел из бойницы хрипловатый, простуженный голос.
«Голос женский, но с показной грубостью. Боятся они кого-то, что ли?» – подумал тот, кто был ближе всех к воротам; и, вскинув голову, зычно крикнул:
– Привезли сиротку на воспитание! Патер Люпус прислал метрессе письмо! И деньги!
Спустя минуту из бойницы на верёвке опустили корзинку. Один из всадников, подъехав, положил в неё кошелёк и бумажный свиток с печатью. Корзинка, подёргиваясь, полезла вверх.
– Ещё немного подождём, – сказал всадник, возвращаясь от ворот к спутникам.
– А сколько это «немного»? – недовольно спросил один из них, тяжело наваливаясь животом на луку седла.
– Ну, сам считай. Сейчас привратница отнесёт письмо к метрессе. Та прочитает, сочтёт деньги. Отдаст распоряжение. Привратница вернётся – и впустит нас. Думаю, через полчаса мы напоим лошадей и отдохнём.
– Через полчаса! Ехали весь день и всю ночь! Я к этому седлу припёкся, как к сковородке…
– Заткнись, приятель, – негромко бросил предводитель эскорта. – Ты что, терпеть не умеешь?
«Приятель» промолчал. Всадник подъехал к карете, заглянул в окно, резко постучал в дверцу.
– Просыпайся! – приказал он. – Приехали.
Карета едва заметно качнулась. Дверца раскрылась, в её проёме показалась маленькая Адония в своём мальчишеском одеянии. Присев, она осторожно опустила одну ногу на ступеньку, потом вторую – и спрыгнула на землю. Верховые, страдальчески кривясь, тоже стали слезать с лошадей. Разминали затёкшие ноги, переговаривались:
– Всю ночь тащились без отдыха.
– Да. К чему бы такая спешка?
– Наверное, за этой девчонкой могла быть погоня. Не зря же в мужское одели. Кто она, кстати, такая?
– Не твоё дело.
– Ну да, конечно. Я просто так, без интереса спросил. Не доноси патеру.
– Ладно, забудем.
Ждать, действительно, пришлось полчаса. Дрогнула и медленно отошла высокая створка ворот. Из-за неё на полтуловища выступила рослая служка в чёрном балахоне, неприветливо взглянула на прибывших.
– Донна Бригитта распорядилась впустить сиротку! – крикнула она деланно грубым голосом.
– А нас? – не без недовольства спросил предводитель эскорта. – Хотя б лошадей напоить!
– Только сиротку! В женский пансион мужчины не входят.
Шёпотом выругавшись, посланник повернулся к Адонии.
– Иди, тебя ждут.
– Я хочу к маме, – сообщила, уставившись на посланника ясными синими глазками, Адония.
– Ну, так иди! Мама там.
Адония поспешно, стуча мальчишескими, с железными пряжками, башмачками, затопала к воротам и неприветливой, в чёрном балахоне, служке. Торопливо вошла в безлюдный, тщательно выметенный двор. За её спиной с грохотом затворились ворота.
– Где мама? – спросила, обернувшись, с радостным томлением в голосе, девочка.
– Вон туда иди, – махнула рукой служка.
Адония посмотрела в сторону, указанную жестом. В рыжей кирпичной стене приземистого длинного здания с узкими зарешёченными окнами – крашеная коричневой краской дверь с округлым верхом. Над дверью – венок из белых и синих цветов. Цветы! Ну конечно же, мама там!
Добежав до двери, Адония попыталась её открыть, но та не поддалась. Тогда она стала тревожно и часто бить носком туфли в коричневый деревянный планшир. Ей открыла пожилая женщина, тоже в чёрном, с пугающей волосатой бородавкой над бровью. Грубо схватив Адонию за ворот камзольца, она, приподняв, перенесла девочку через порог и, толкнув в сторону раскрытой неподалёку двери, громко крикнула:
– Новенькая!
На звук её голоса торопливо вышли две молодые служки, также в одинаковых чёрных одеждах. Одновременно низко склонились. Одна пробормотала:
– Слушаем, сестра Ксаверия…
– Ты – к госпоже метрессе, – распорядилась Ксаверия, – а ты – отведёшь новенькую в мыльню.
Адонию привели в гулкое, с холодным каменным полом помещение. От двери протянулся ряд осклизлых, тёмного дерева лавок, дальше стояли несколько невысоких бочек, и наконец, у дальней стены, где была ещё одна дверь, высился огромный железный котёл, под которым горел огонь. Стылую, несмотря на огонь, мыльню наполнял запах дыма, дёгтя и сырого застарелого дерева. Над котлом, на деревянной площадке с лесенкой и перильцем стояла согнутая, хотя и без явного горба служка и медным, на длинной и толстой ручке, красновато поблёскивающим черпаком доставала из котла дымящуюся горячую воду и сбрасывала её в чан с белым бельём.
– Раздевайся, – приказала Адонии приведшая её в мыльню девушка. – Одёжку сложишь вот здесь.
Она указала на мокрую лавку и, сменив на помосте горбунью, принялась лить воду в порожний, меньший по сравнению с бельевым, чан. Разбавив воду до приемлемо тёплой, она обернулась и ободряюще произнесла:
– Что же ты не раздеваешься? С дороги обязательно вымыться надо.
– Где мама? – вместо ответа спросила Адония.
– Ах, вот как, – послышался вдруг от двери холодный, низкого тембра, неласковый голос. – Маму ей захотелось… А что это за мерзость такая?! Ты почему в мужской одежде?! Быстро снимите с неё эту мерзость!