Читать интересную книгу Номах. Искры большого пожара - Игорь Малышев

До заката оставался ещё час – полтора.

Майское солнце садилось в молодую, пахнущую резко и свежо, как малосольные огурцы, листву ближайшего перелеска.

Соловьи, дурея, изнывали по балкам. Далеко по округе разносились их раскаты и трели. Заслушаешься, и голова идёт кругом не хуже, чем от самогона.

– Доброе место, – огляделся Номах.

Нестор любил песни истомлённых весной соловьев. Слушать их он готов был часами. Другое дело, что ему, командиру войска в десятки тысяч штыков, нечасто удавалось вот так запросто послушать их пение.

Номах разложил шинель на дне тачанки и улёгся, подложив под голову папаху.

Завечерело. Скрылось солнце, взошла луна. Свет её поплыл половодкой по степи, сделал вокруг всё неверным, чуть дрожащим, словно действительно видимым сквозь лёгкую прозрачную воду. Ветер доносил запах цветущей черёмухи, смешанный с дымом. Соловьи изводили небо и землю песнями. Сердце билось в груди, словно у пятнадцатилетнего, в голову лезла восторженная чепуха о любви, тёплых руках, качающихся косах, податливой мягкости девичьего тела…

Номах сам не заметил, как уснул.

Проснулся он от прикосновения к плечу.

– Батька, хлопцы картошек напекли. Будешь?

– Картошки-то? Давай…

Номах тяжело кивнул головой, просыпаясь. Потёр руками лицо. Увидел яркие, как глаза волков, звёзды высоко над собой. Луна уже скрылась за горизонтом, тьма поглотила степь.

– Долго я спал?

– Часа четыре, должно.

Батька сошёл с тачанки, сел на попоны рядом с бойцами. Тут же на лопухах лежали крупные обугленные картофелины. В чёрной шкуре их кое-где светились дотлевающие искры.

– Где пекли-то? Там? – Номах указал в сторону танка, на четверть зарытого в неистово- красные раскалённые угли.

Углы брони, пушка, стволы пулемётов, остывая, нежно отсвечивали алым.

– Там, – подтвердил мосластый. – Я все брови себе спалил, пока картохи закладывал, да вытаскивал. Жар невозможный.

– Ну и как там? Было чего?

– Когда дрова взялись, колотился, вроде, кто-то, – неохотно ответил Шимка. – Хотя, хрен его маму знает, треск же стоял, как на пожаре. Да и далеко…

– Долго колотились?

– Да не. Не очень…

От разломленной картофелины, из масляно-желтой сердцевины её валил густой и влажный, словно банный, пар. Батька откусил, задышал открытым ртом, остужая картофельную мякоть.

– С сольцой её, с сольцой…

Мосластый подвинул белеющую в темноте тряпицу с горкой крупной соли.

– Мы с братáми, когда в ночное ходили, всегда картошку в золе пекли. Жили-то так себе, бедовали, только что не христарадничали. Так для нас вкусней этой картошки и не было ничего. С солюшкой как навернёшь её, родимую, и уж так доволен! А если с чёрным хлебушком, да с редькой, да с огурчиком, так и вовсе будто на свадьбе побывал. Эх!..

Мосластый густо посыпал дымящуюся половинку картофелины солью и проглотил вместе с кожурой.

– Ты чисто хряк. Как есть, так и ешь.

Он обстоятельно прожевал, сглотнул.

– Ничего, грома бояться не буду.

Номах поднялся и пошёл в тачанку досыпать. В этот раз уснуть не мог долго. Не давали соловьи и звериные глаза звёзд.

Разговоры о Солнце

Номах, поставив себе на грудь банку из-под французских консервов, лежал на кровати, курил, попеременно глядя, то за окно, где светили с чёрного неба звёзды, то на огонёк своей самокрутки, красный, раскалённый.

Синяя ночная темнота наполняла хату.

Дым самокрутки клубился облаками.

Тишину нарушал лишь стрёкот сверчка под половицами.

На соседней кровати заворочался Аршинов. Вполголоса сетуя на темноту, тоже свернул цигарку, закурил.

– Люблю ночь, – сказал Номах. – Моё время.

– Ночь – время хищников. Труженикам день нужен. Солнышко…

– Так мы сейчас и есть хищники.

Сверчок, напуганный голосами, снова завёл свою песню.

Аршинов повернулся на кровати, стряхнул пепел себе в ладонь.

– Солнце, Нестор, огромное значение в человеческой жизни имеет. Слышал я где-то про интересную научную теорию, которая видит историю развития народов как череду таких всплесков энергии, что ли. Это когда народы, прежде тихие и спокойные, вдруг начинают тысячами и даже десятками тысяч рождать людей невиданно деятельных и агрессивных, которые увлекают эти народы на великие свершения. Вот, например, жили в монгольских, китайских, сибирских степях пастухи-кочевники. Жили, ни о чём великом не помышляли, и вдруг появился среди них такой деятельный товарищ как Чингиз-хан, он же Темучин, и увлёк он сотни тысяч, если ни миллионы тех кочевников на завоевания. Покорили Китай, Среднюю Азию, потом Русь. Нас-то, правда, уже не он покорял, а его потомки, но сути дела это не меняет. Так вот, теория утверждает, что среди монголо-татар было великое множество тех самых деятельных и агрессивных людей. Оттого и смогли они половину мира на колени поставить.

– Что-то я не пойму, к чему ты клонишь.

– Да к тому, что появление большого количества этих энергичных товарищей теория связывает с активностью солнца.

– Интересно. Ну-ка поподробней.

– Я сам не очень пока разобрался, но суть такая, что Солнце звезда непостоянная. Бывают у неё периоды спокойные, а бывают такие, когда она… не знаю, как сказать… закипать начинает. Сильнее светить. И не только в плане тепла, но и в смысле невидимых неощутимых излучений, которые и порождают у нас на Земле появление энергичных людей.

Номах задавил окурок о стенку банки, тот угас, испустив напоследок белёсую, как ствол берёзы, струйку дыма.

– Если я тебя правильно понял, Петро, то у нас сейчас тот самый взрыв и происходит. Смотри, сколько отчаянных хлопцев появилось. Куда там Запорожской Сечи! Вся Россия, как одна Сечь!

– Очень на то похоже.

Несколько минут прошло в тишине, лишь сверчок вскрикивал в подполе.

– Где-то прям тут зараза верещит, – вздохнул пытающийся уснуть Аршинов.

Номах достал из-под подушки револьвер, откинул барабан, ощупью обежал плоские затылки патронов, улёгшихся в каналах. Установил барабан на место.

– Петро, ты свой револьвер давно испытывал? – как бы между прочим, осведомился Нестор.

– Я уж и не помню.

– Что так?

– Повода не было.

– А ну как будет повод, а пистоль у тебя нерабочий?

– Да с чего это он нерабочий?

– Ты бы всё одно попробовал.

– Ладно. Завтра тогда.

– Чего до завтра ждать? Рубани в пол.

– Перебужу всех.

– Кого ты перебудишь? Брось. Или, если ты такой вежливый, подушкой накрой, да стрельни. Прямо сквозь матрас и лупи.

– Не пойму я тебя, Нестор. К чему это ребячество?

– Да ладно тебе! – Номах сел на кровати. – Давай, шмальни.

– Придёт кто, скажу, ты стрелял.

– Вали, как на мёртвого. Пошлю подальше, да и весь сказ.

– Ну, смотри…

Глаза Номаха горели в темноте, как звёзды. А может, то и были звёзды, что отражались в его глазах.

Выстрел укрытого подушкой револьвера прозвучал глухо, будто кто ударил поленом о полено.

– Работает…

Номах почти разочарованно откинулся обратно.

– Странно, сверчка теперь не слышно, – сказал Аршинов после нескольких секунд тишины.

– Ты не убил его часом? В пол ведь стрелял.

Хата без его стрёкота вдруг показалась пустой, словно обнесённой ворами.

Аршинов вдруг подскочил, откинул подушку и принялся колотить по ней и матрасу руками.

Запахло горелым пером и жжёными тряпками. Хату заволокло дымом.

Номах захохотал.

– Ну, ты, Пётр Андреевич, молодец. Трохи хату не спалил!

– Да иди ты к бесу, Нестор, со своими шутками.

Аршинов чертыхаясь, затушил тлеющие огоньки, распахнул все окна и снова улёгся.

Они снова закурили.

– И ещё интересный момент, – сказал Аршинов, возвращаясь к своему рассказу. – Помнишь, я тебе про Томазо Кампанеллу и его книгу «Город Солнца» рассказывал?

– Помню, да я и сам читал.

– Так вот, смотри, какое созвучие: «Город солнца», вспышки на Солнце. Видишь, а? Мы, дети Солнца, строим Город Солнца. Ты же по части романтики чувствительный. Чуешь красоту?

Не дождавшись ответа, Аршинов, затушил об пол цигарку, проверил предохранитель на револьвере, скомкал подушку и закрыл глаза.

Номах слушал сверчка, доселе испуганного выстрелом и молчавшего, а теперь осмелевшего и снова верещавшего на всю хату. Стрёкот его напоминал многоголосие степного полдня, и Нестор плавал в нём, как в меду.

Соловьёв и ребёнок

Соловьёв вошёл в деревню. Судя по всему, богатую, не изведавшую ещё ни немецких «requirierung», ни красных продразвёрсток. Крестьяне почти не интересовались им, лишь отмечали мимоходом, как часть пейзажа.

Откуда-то вынырнул и увязался следом пацан, лет десяти, в коротких не по росту штанах, с дырками от молочных зубов во рту. Топал некоторое время позади, потом, присматриваясь, забежал вперёд.

– Дядька, что это у тебя вся голова в крови? Ранили тебя?

Соловьёв покачал головой.

– Говоришь, не ранили, а у самого весь потылок в коросте.