— Ваше Высочество — вы строитель будущего России!
— Я наследник престола российского, как же иначе? — ответил тогда я, вначале не предав значения словам Ламберти.
— Это так стало только недавно, когда Вы побывали там, откуда и выхода в мир живых нет, но Вы нашли, и теперь я уже не могу предсказать будущее, оно туманное и неопределённое. Как будто два человека стоят рядом с престолом — сказал садовник, а я сдал экзамен на стойкость, удерживаясь от того, чтобы не схватить за грудки низенького, но поджарого старичка.
Тогда я перевел ситуацию в плоскость неверия и больше юмора, решил, подальше держать товарища ясновидца. Вот и загрузил работой садовника, дал в подчинение нескольких смышленых парней из моих крепостных, кого посоветовал Петр Евреинов, пусть натаскивает в своем ремесле.
Кроме теплиц в Ропше расположился Первый Воронежский полк, под руководством Александра Васильевича Суворова. Полк превратился в некий учебный центр, где проходят семинары-сборы, на которых обкатываются новыми тактиками офицеры из иных частей. Живут они частью в самом дворце, частью в пристройках. Прибывают офицеры вместе с унтерами, что так же познают свое ремесло.
Да, скепсиса очень много, недовольство и даже презрение царит каждый раз, как только в Ропшу пребывают на учебу представители нового полка. Но свой экзамен Суворов выдерживает, тем более, что он уже не выглядит безусым юнцом, а молодым мужем. Казачки-диверсанты так же разделились и тут сейчас заправляет есаул Степан, в то время, как есаул Кондратий остался в Ораниенбауме. Вот пластуны и демонстрируют новоприбывшим то, о чем они и никогда не думали. Показуха эффектная и она способствует более серьезному отношению к ситуации, когда самоуверенных младших офицеров раскатывают в блин. Но немало было и случаев, что офицеров отправляли обратно в их части, ибо необучаемы вовсе. Тогда Военная коллегия брала таких сибаритов «на карандаш».
*…………*……….*
Блистательная Порта. Константинополь.
28 марта 1748 года
Султан Махмуд сокрушался о перипетиях своей судьбы. Почему ему досталась Османская империя, которую невозможно сделать страной Просвещения? Подлые янычары, крупные землевладельцы, мятежные боснийцы и курды — все против него, уже пришлось подавлять бунт в Стамбуле. Не забыт тот страх, тем более и трех лет не прошло, когда янычары двинулись на дворец султана с одной целью — сместить Махмуда I, который намерился провести реформы. Жители города не допустили кощунства, выгнали янычар, но от этого султану не стало легче, так как активными противниками янычарам на улицах бывшего Константинополя стали армяне, греки и в меньшей степени сами турки. Так почему же нельзя опираться на своих соплеменников? [исторический факт]
А реформы нужны, просвещенный султан это понимал. Изнурительная война с Персией показала отставание османской армии от европейской тактики и вооружения. Персы, имея несколько полков европейского образца, добивались побед над заведомо большим войском турок. Да и война с Россией в тридцатых годах продемонстрировала, что нужно что-то делать, иначе некогда великая Порта потеряет и нынешнее влияние.
Махмуд умел выходить из плена лести, лжи и самолюбования, признаваться себе, что его реформаторская деятельность в области Просвещения больше захватывает умы приближенных, чем военных, что полков нового строя мало, и сложно ломать традиции османской воинской подготовки. Войско жило былыми победами, часто вспоминалось и то, что Вена была османским городом, забывая о незначительной продолжительности данного факта. Приписывали себе и то, что крымские татары, уже давно бывшие вассалами Порты, жгли русских повсеместно, в том числе и Москву. Прутский поход русского царя Петра, прозванного московитами Великим, был сущим позором для России, поэтому османские военные были уверены, что русские им не соперники.
Османские военные находили множество оправданий своим поражениям, а то и вовсе забывали ошеломительные победы русских в недавней войне, всего-то чуть больше десяти лет прошло.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Султан не хотел воевать, он желал, чтобы в столице ставились французский пьесы, чтобы больше горожан посещали не так давно открытую публичную библиотеку, чтобы, наконец, начать печатать не только религиозную литературу. Итак, турки освоили книгопечатание лишь через почти двести пятьдесят лет, как был изобретен печатный станок.
Злила Махмуда и ситуация, сложившаяся со Стамбульским техническим университетом. Духовенство ополчилось на преподавателей и французских инструкторов. «Никакой техники в производстве и сельском хозяйстве, только упование на волю Аллаха» — так говорило, поддерживаемое землевладельцами и янычарами, духовенство. Султан уже решил переводить обучение в этом заведении в подпольное состояние и подальше. Прошли и те времена, когда османская артиллерия была передовой в Европе, сейчас европейцы-пушкари на несколько поколений опережают османов в техническом развитии, и значительно превосходят в выучке топчу [артиллеристы в Османской империи]. Прививки от оспы — болезни, что уже не один миллион подданных султана убила, так же встречают противодействие у духовенства. Султан пытался убедить в пользе вариоляции, но его не понимали даже самые близкие люди.
И только крупные поражения Османской империи могут изменить существующее положение дел, встряхнуть расслабленные элиты, но проигрывать войны султан не хотел, достаточно весьма спорной для Порты войны с Персией [стремления султана описаны с показаний французских посланников в Османской империи].
Сегодня к султану пробился французский посланник, не посол, а именно посланник, не имеющий официального статуса. И Махмуд был недоволен тем, что француз, минуя регламент запроса аудиенции у султана, интриговал с представителями гарема и через жен добился приема.
— Что вынудило Вас, месье, искать встречи со мной? — султан спрашивал посланника на родном для француза языке, демонстрируя свою просвещенность.
Шарль Гравье, граф де Верженн изобразил глубокий поклон в европейской манере, но наедине с султаном такая вольность была позволительна. Вот в присутствии муфтия, тогда пришлось бы гнуть спину более почтительно.
— Великий султан, меня прислал мой король Людовик с заверениями в самых дружеских своих чувствах и пожеланиями процветания и величия Блистательной Порте, — говорил де Верженн, максимально стараясь не показывать своего крайнего скепсиса в отношении султана.
Шарль Гравье прибыл в Константинополь-Стамбул только месяц назад, чтобы усилить французское присутствие при Блистательной Порте [совещательный, исполнительный орган при султане, в некотором роде государственный совет, был еще диван — непосредственно правительство с «министерствами»] он уже смог договориться с аги янычар [командующий янычарами-гвардией султана], а посол Франции Мишель-Анж де Кастеллан и так имел неплохие отношения с Великим визирем. Теперь, когда некоторые договоренности с султанской оппозицией были достигнуты, настала очередь предметного разговора и с Махмудом I.
— Мне говорили, что Франция решила отозвать своего посла, но Вы тут, объясните позицию своего короля, — потребовал султан, не сильно впечатленный приветственными словами француза, при его дворе есть более красноречивые льстецы.
Да, султан просвещен, как он считает, но кто не любит подобострастия и восхваления? Людовик? Фридрих? Всем лгут и всеми восхищаются, не все только, получив удовольствие от слов, умеют отделить зерна от плевел, султан был уверен, что умеет.
— О, нет, конечно, нет! — чуть ли не прокричал Шарль Гравье. — Посла думали сменить в этом году, но, скорее всего, месье де Кастеллан останется, а само посольство возрастет числом.
— На это я не давал своего повеления, — сдерживая себя, сказал султан.
— Безусловно, поэтому я и здесь, Ваше Императорское Величество. Франция предлагает более тесный союз против России. Мы хотели бы с восторгом смотреть на османские войска в Киеве или в Москве, — француз льстил, обращаясь к султану, как к императору.