Читать интересную книгу Вторая жена Пушкина - Юрий Дружников

В голове у Тодда был туман. Он уже перестал удивляться Дианиным прихотям.

-- Здесь? -- шепотом спросил он.

-- Здесь...

Диана сняла плащ, бросила на стул, села на диванчик возле полки с книгами, стиснув коленки, ждала.

-- Тут он умер? -- продолжал шептать Тодд.

Она кивнула.

Тодд сделал несколько шагов по комнате и вернулся обратно. Что-то его беспокоило.

-- У меня к тебе просьба, -- вдруг решился он. -- Если тебе не трудно... На всякий случай... Напиши на бумажке, что ты сама этого хотела.

-- Как это? -- она закрыла лицо руками. -- Господи, стыд какой! Какой стыд!

-- Не обижайся. Просто у нас в Америке все сошли с ума, и с сексуальными домогательствами очень строго. Я бы не хотел сидеть за изнасилование в тюрьме, если ты утром передумаешь и пойдешь в полицию...

-- В милицию, -- поправила она.

-- Да, конечно, в милицию.

-- Ни в какую милицию я не пойду.

-- Знаю! Но пожалуйста... На всякий случай.

Диана хмыкнула, решительным шагом подошла к выключателю. Вспыхнул свет. Она наклонилась над письменным столом с фигуркой негритенка на нем и ларцом, в котором поэт держал свои рукописи. Сейчас там валялся всякий конторский мусор. Она вытащила из ларца листок бумаги.

-- Что писать? -- охрипшим вдруг голосом спросила она.

Тодд молчал, не зная, как по-русски пишутся официальные бумаги. Да и на английском он таких бумаг не видел.

-- Напиши что-нибудь... Ну, что добровольно...

-- Может быть, после?

-- Нет, до...

Лицо ее вдруг озарилось.

-- "Я, Диана Моргалкина, гражданка Российской Федерации, -- медленно произнесла она казенным голосом и написала, -- вступила в интимные..." Как лучше -- "в интимные" или "в сексуальные"?

-- Лучше "в сексуальные", -- посоветовал Данки. -- Интимные -- это может быть все что угодно...

-- Значит, "вступила в сексуальные отношения с гражданином США Тоддом Данки по собственному желанию. Никаких юридических и материальных претензий я к мистеру Данки не имею". Годится? Подпись... Как будто это у нас уже было, да?

Она расписалась, Тодд сложил и спрятал бумажку в карман пиджака.

-- Раздеваться не будем, -- строго сказала она. -- Отвернись, я сниму колготки. Просто сблизимся, и привет.

-- Как сблизимся? -- не понял он.

-- Тебе лучше знать, как...

-- А твой boy-friend Пушкин? -- Тодд не то чтобы пошутил, просто вырвалось.

-- Он мне разрешил...

Диана опять села на диванчик, ждала. Тодд все еще медлил.

-- Смотри! -- она расстегнула две пуговицы и руками подала ему груди. -- Неплохо смотрится при свете луны, да? Ну что же ты стоишь, как истукан? Делай что-нибудь!

-- Что это -- "истукан"? -- он не знал такого слова.

Ее немного знобило, и она не ответила. Подняла руки, положила ладони ему на уши и держала так, пока он не ожил и не решился действовать.

-- Ты что же? -- через некоторое время спросил он, коснувшись губами ее уха. -- Никогда?

-- Никогда.

-- Эх ты, а еще древнеримская богиня любви!

-- Ну и что? Диана -- символ девственности.

-- Зачем же хранить девственность две тыщи лет?

-- Дурак ты! Неужели все американцы такие? Понимаешь, сим-вол...

-- Символ-то ладно. Но реально зачем?

Диана закрыла глаза и долго не отвечала. Потом прошептала:

-- Так получилось...

Диванчик оказался скрипучим. Не понятно, как Пушкин на таком неудобном отдыхал. Диана ничего не почувствовала, кроме сопения Тодда возле своего уха.

-- Ты что, не умеешь? -- удивилась Диана.

-- Не знаю, не пробовал, -- пробормотал Тодд.

-- Таких мужчин нету.

-- А я есть.

-- Выходит, и у тебя так получилось?

Получилось быстро, неудобно, нескладно, нелепо, глупо, противно, грязно, мерзко, вообще отвратительно. Но ведь это был не он, не ее Пушкин, успокаивала она себя, а только минутный его заместитель. Она быстро натянула колготки и опустила платье.

-- У тебя есть пять долларов? -- спросила она.

Донор усмехнулся, вытащил из бумажника, протянул ей.

Диана погасила свет, взяла Тодда за руку и, держа в другой руке зеленую пятерку, повела в полутьме к выходу. Милиционер спал, она хлопнула его пятеркой по фуражке. Он встрепенулся, выключил сигнализацию и открыл дверь. Она сунула ему в руку купюру.

-- Я тебя доведу до метро, -- Диана взяла Тодда под руку, но тут же, вспомнив Пушкина, отпустила. -- Иди за мной, а то еще заблудишься...

По тротуару они шли молча, на некотором расстоянии друг от друга. В сквере у Казанского собора Моргалкина остановилась, поглядела на небо, начала что-то бормотать.

-- Ты что, молишься?

-- Видишь, какая луна? Это я сама с собой разговариваю, ведь Диана -это богиня Луны. Я -- Селена.

В метро "Невский проспект" в этот поздний час спешили редкие прохожие. Протрезвев от холода и дождя, поеживаясь, Данки смотрел на Диану настороженно. Зря я с ней спутался: странное она существо. Не лицемерная, тут что-то другое...

-- Извини меня, -- сказал Тодд.

-- Нет, это ты извини меня, -- возразила Моргалкина, глядя в сторону. -- Мне не следует тебе этого говорить... Я хотела, чтобы ты помог мне родить ребенка.

-- В каком смысле? -- он испугался.

-- Боже, какой ты недогадливый: в прямом. Я хотела от тебя забеременеть. Наверно, я отвратительная любовница и вообще никудышная баба. Как только свет терпит таких, как я?

Она резко повернулись и побежала. Тодд постоял еще минуту, тупо глядя ей вслед, в растерянности пожал плечами и вошел в вестибюль метро.

На следующее утро Данки улетел рейсом "Аэрофлота" в Сан-Франциско.

11.

Моргалкина вернулась домой в полном разладе с собой, а почему, не понимала. Ведь все получилось, как она хотела. Только гармония в душе ее нарушилась. Червь проник в душу, точил ее, а душа и без того раздиралась сомнениями. Пушкин встретил ее молча, глядел с осуждением. Но ведь сам виноват! Сам вынудил, подтолкнул к такому шагу. Ей не хотелось ни оправдываться, ни вообще с ним разговаривать. Первый раз она не почувствовала радости, когда осталась с Пушкиным наедине. Она решила, что ляжет спать одна. Диана постелила постель, разделась, укрылась одеялом, а он, одетый в зеленый с красным камер-юнкерский мундир, стоял и смотрел. Тогда она сжалилась: поднялась, раздела его и уложила в постель.

-- Я тебя ненавижу, -- сказала она.

Повернула его лицом к стене и сама легла спиной к нему.

Что-то в ее счастливом браке с Пушкиным с той ночи разладилось. А ему все равно. Диана больше не говорила за себя и за него, молчала. Она сердилась и, сердясь, перестала плакать, когда на экскурсии говорила о его смерти. Так продолжалось месяца полтора, до того дня, когда она наконец поняла, что беременна.

Все вернулось на круги своя. Моргалкину словно подменили. Она ожила, снова спешила домой к своему Пушкину. Она уверила себя и стала уверять его, что он и никто другой -- отец ее ребенка. Скоро у меня будет живой маленький Пушкин. Он обязательно тоже станет великим поэтом! Я так хочу!

-- Ты рад? -- спрашивала она мужа.

Пушкин отвечал ей, что он в восторге.

-- У тебя было четверо, -- говорила она ему, а это пятый, еще мальчик.

-- Откуда ты знаешь, что мальчик? -- спрашивал Пушкин.

-- Знаю, знаю! Назовем Сашей, ладно?

-- Но сын Сашка у меня уже был, -- сказал Пушкин.

-- Ну и что? Ведь тот Саша умер...

В общем, он согласился, что будет Саша. Диане осталось только выносить и родить.

Женщины в музее посплетничали вокруг нее немного. Между собой посмеивались, а у нее спрашивали:

-- Ну, скажи хоть от кого?

-- От Пушкина, -- отвечала она.

И это была ее правда.

Впрочем, сослуживицы просто так, для вида приставали: все и без нее знали, что от того приезжего американца.

С животом экскурсии ей стало водить труднее, но она почувствовала особую гордость, когда стало заметно. Блондинкой она быть перестала и даже не заметила этого. Зато важная тайна сделалась явью. Если забыть маленькую неувязку, то вот факт: она носит его ребенка, того, кто хозяин в ее комнате, самого умного и самого великого человека в России, носит нового Пушкина.

Беременность протекала тяжело. Два раза Моргалкина ложилась в больницу на сохранение. Но в больнице было еще хуже, чем дома: полуголодный паек, ухода никакого и лекарств никаких, разве что самой через знакомых удается достать. Работала она до самого конца, водила экскурсии, несмотря на летнюю духоту, боялась только, как бы в тесноте шустрый экскурсант с ног ее не сбил.

Проснулась Диана утром затемно, почувствовав, что надо идти, а то дома сама не управится: на помощь-то мужа надежды никакой. Он лежит или стоит, облокотясь на стол, и в одну точку смотрит.

-- Эх, Пушкин, Пушкин, -- только и произнесла она. -- Жди меня, да смотри, никого сюда не приводи!

В роддом Диана по пустынным улицам, поеживаясь от утренней сырости, дошла пешком сама. Принимать ее не хотели, так как все переполнено, посоветовали ехать в другой роддом. Ноги у нее подкосились, и она села на пол в приемной. Позвали дежурную акушерку, та на Моргалкину накричала, мол, нечего прикидываться, не ты первая, не ты последняя рожать просишься. А где на всех на вас место найти? Беременеют и беременеют, как кошки. Но, обругав и поиздевавшись, выгнать почему-то побоялась, и санитарка бросила Диане халат и шлепанцы.