слишком долго пробыло в воде. Рыбы и саламандры намного опередили полицейских.
5
Мне снилось, что мы с Питой плывем куда-то в гондоле. Уже не по Сочимилько. Может, по Венеции, хотя я никогда там не бывал. Сгущались сумерки; остатки дневного света быстро таяли; все как в ином, нездешнем мире. Берега широкого канала — путаница старых зданий, с декорированными фризами, колоннами, разбитыми карнизами и рассыпавшейся лепниной. Нигде ни души.
Мною владело ощущение, что мы плывем в этой гондоле уже очень, очень долго — много часов или даже дней. Пита все повторяла, что мы почти на месте, подразумевая под «местом» Царствие Небесное. Ей очень хотелось встретить там младшую сестру Сюзанну, умершую в возрасте пяти лет. Они с Питой играли тогда в прятки в большой компании местной детворы. Сюзанна забралась в стоявший перед их домом фонтан и каким-то образом утонула, хотя воды было совсем мало.
Пита никогда не обсуждала со мною Сюзанну. Упомянула лишь вскользь, когда мы только начинали встречаться, но и только. Теперь же, однако, она с радостью болтала о сестричке, перечисляя все то, чем они займутся после воссоединения. Когда я заметил, что Сюзанна могла так и остаться пятилетней — как можно вырасти, прекратив существовать? — Пита затихла, погрузилась в раздумья.
Я был благодарен за эту передышку. Мне и самому было над чем поразмыслить. К слову, я беспокоился, что меня могут не пустить на небеса, потому что я атеист. Все думал, что же буду делать, если Питу пропустят внутрь, а мне дадут от ворот поворот? Скорее всего, она обвинит меня: это ведь я неверующий. Со всеми танцами из цикла «Я же тебе говорила!» И преспокойно бросит там, под воротами, совсем одного. Этого мне совершенно не хотелось — застрять в одиночестве в чистилище, или как там еще называется место, по которому мы плыли.
Дневной свет продолжал угасать, и уже довольно быстро, будто часы побежали вперед в режиме перемотки. Воздух остыл и сделался морозным в предвосхищении встречи со Смертью.
Как по заказу, в воде по правому борту показалось чье-то мертвое тело. Оно качалось в нескольких футах от нашей гондолы, лицом кверху. Глаза — невидящие шары цвета слоновой кости. Кожа местами отсутствует, открывая пергаментную желтизну черепа.
Я показал Пите на мертвеца, и та сразу отвернулась, будто спрятав голову в песок: решила, что если не видит его, значит, его там и нет. Но невдалеке показалось еще одно плывущее тело, а затем и еще. Вскоре мертвецы заполнили всю гладь канала, насколько мне было видно в потемках. Они бились головами и конечностями о корпус гондолы, пока мы протискивались мимо них, но нашего движения не затрудняли, — напротив, мы вроде бы ускорились, словно мертвые сами толкали гондолу все дальше.
Я пытался объяснить Пите, что этот канал не может быть дорогой на небеса, слишком уж здесь мрачно и печально, когда в отдалении послышался тревожный гул, подобный шуму водопада. Нас тут же объял плотный, влажный туман, который заполонил собою все крутом, окончательно ослепив нас обоих.
Пита принялась кричать. Я обернулся к лодочнику, чтобы попросить его развернуться и везти нас обратно, и внезапно обнаружил, что нашей гондолой правил скелет. Его пустые глазницы таращились вдаль, не видя меня, челюсть приоткрыта в застывшей гримасе ужаса, чудом не рассыпающиеся руки размеренно, ритмично толкали нас вперед.
Пита перестала голосить, и я не сразу сообразил почему. Она превратилась в куклу. Ростом с человека, но определенно кукла, извлеченная из пресс-формы полимерная глина, ярко раскрашенная, со стеклянными глазами и синтетическими локонами.
Я пытался подняться, чтобы броситься за борт и поплыть сквозь напичканные мертвыми телами воды канала назад, к безопасности, но не смог сдвинуться с места и решил, что тоже превратился в куклу.
Внезапно туман разошелся в стороны, и впереди на поверхности воды возник черный диск Мною овладело отчаяние: я понял, что это путешествие в один конец, ничего уже не поделаешь и я буду мертв через считаные секунды.
Гондола вплыла в черный круг, в последний раз качнулась над пустотой и опрокинулась в бездонную тьму. Я упал куда-то и все летел, летел…
6
Я проснулся, но понимал, что все еще сплю: теперь я очутился в приемной палате больницы во Флориде, куда меня доставили вертолетом сразу после аварии на гоночном треке. Мое сердце не билось. По сути, я был мертв: ни мозг, ни тело не функционировали. Но затем я поплыл — или мое сознание поплыло, поднялось к потолку, и тогда я смог взглянуть вниз и видел, как медики прижимают дефибриллятор к моей обнаженной груди, впрыскивают мне холодный солевой раствор в надежде спасти мозг и внутренние органы. Я слышал их сбивчивые переговоры, слышал отзвуки песни «Отель „Калифорния”» из далекого приемника, слышал строки ее текста — о постояльцах, которые выписались, да так и не уехали.
Все было в точности так же, как и тогда, одиннадцатью месяцами ранее, когда это по-настоящему со мной случилось… Но затем сон отступил от знакомого сценария. Потолок разверзся, в нем появилась приличных размеров дыра, и я обнаружил, как меня тянет в эту дыру, тащит по сотканному из белого света туннелю. И все-таки это был не тот успокаивающий свет, о котором твердят люди, побывавшие в ситуации клинической смерти. Не было ни всепоглощающего ощущения высшей любви, ни чувства сопричастности всему космосу. Вместо этого меня охватил ужас такой силы, какого я никогда прежде не испытывал и даже не подозревал о чем-то подобном, — ужас, пронявший меня до мозга костей. Потому что в том белом свете, помимо меня, был еще кто-то. И он ждал. Я не мог его видеть, слышать или обонять, но он точно там был и ждал меня. И этот «кто-то» явно не был Богом. Во всяком случае, не тем милосердным божеством, которому молились христиане, мусульмане и иудеи. Этот «кто-то» воплощал собою чистейшее зло. И, достигнув его, я окажусь заключен в объятия, которым уже никогда не суждено разжаться. Я так и проведу весь остаток вечности — всю загробную жизнь, весь рай и ад, называйте как пожелаете, — будучи охвачен абсолютной и неутихающей болью.
7
Я проснулся, весь дрожа. Значит, не мертв. Я был в Сочимилысо, плыл в гондоле и сидел за длинным столом для пикников, с опущенной на сложенные руки головой.
Выпрямился, еще не совсем придя в себя, потер глаза. Увиденный кошмар потряс меня до глубины души, лишил ориентации. Первая часть — где я сидел в лодке