Читать интересную книгу Журнал «Вокруг Света» №12 за 1977 год - Вокруг Света

Научный сотрудник Илья Александрович Солонович внимательно осматривает и обмеряет своих подопытных великанов. На каждом дубе несмываемой краской нанесены цифры: номер дерева, диаметр ствола, дата. Наблюдения рассчитаны не на один год. На стационарной опытной площадке устроен смотровой колодец, что позволяет регулярно замерять уровень грунтовых вод. Сопоставление и анализ многочисленных и многолетних данных (диаметр, интенсивность роста, общий прирост на площади, естественное отмирание, уровень грунтовых вод) помогут расшифровать язык дерева, услышать его рассказ о своей жизни. Данные, полученные в заповеднике, можно будет сравнить с результатами опытов, проводимых за пределами заповедника, в зонах интенсивной мелиорации. И тогда мы узнаем, как влияет она на гидрологический режим края, на продуктивность леса, луга, поля. Определить это можно только методом сравнительного анализа, систематически наблюдая природу в заповеднике и вне его, там, где сотни корчевателей, бульдозеров, кусторезов наступают на «непрактичные» полесские ландшафты, изменяют их и приспосабливают к нуждам человека. Надо бы остановиться и прислушаться, остановиться и разобраться — как дышит природа в заповеднике, насыщенном болотами, и как на берегу мелиоративного канала где-нибудь под Пинском или Мозырем, Речицей или Туровом...

Остановиться и прислушаться... Но это так трудно. Подняв с земли острый камень и срубив им дубинку для охоты, пещерный человек не знал, что вступил в конфликт с природой. Сегодня границы этого конфликта сильно расширились.

Канал Винец впадает, в речку Ясельду. «Общее протяжение реки Ясельды в естественном состоянии 230 километров. Предусматривается регулирование реки от устья до 127-го километра путем отдельных опрямлений, а со 127-го километра путем решительного спрямления. Проектная длина реки при этом составит 191 километр». Это записано в проекте. Проект исполняется. Я был в тех местах и видел, как бульдозеры сровняли с землей тридцать километров Ясельды. Пылинки торфа мчатся с бешеной скоростью в широком и мелком канале. Ясельда впадает в Припять, а Припять — в Днепр... Что же останется на Полесье, если по многочисленным каналам в моря уйдет бесценное богатство нашего края — вода и торф?

От Днепро-Бугского канала едем прямо на юг, к Украине. Глубоко ошибается тот, кто представляет Полесье как царство бесконечных болот. Это односторонне книжное представление уже принесло Полесью много бед. Благоустраивая болотный край, мы порой не замечаем, что он одновременно песчаный. Сыпучие полесские пески встали за нашей машиной двадцатикилометровым пыльным хвостом, а болота все нет, воды все нет. По прогнозам, уже в 1985 году на Полесье будет большой дефицит влаги. Рассматриваются возможности переброски на Полесье вод Немана и Западной Двины...

Болото на Полесье всегда начиналось неожиданно, граница песка и торфа была отчетлива, как линия моря и берега. Когда-то для полещука это была граница сытости и голода, совсем коротенькая граница, ибо освоить большие площади торфяников он не мог. Теперь же пески и болото разделяет канал, уходящий к горизонту. Резкой границы не видно, торф как бы растворился в песке — получилось нечто серое. Видимо, торфяник здесь долго и беспощадно, эксплуатировали, снимая с него пенки, пока его не выдуло ветром, не вымыло водой.

Мои предположения подтвердило замечание главного лесничего Пинского лесхоза Андрея Васильевича Ткачева:

— Осушено лет восемь назад. Это не наш канал — колхозный. И угодья не наши, — уточнил он.

Проехали еще немного. Поле по обе стороны канала кончилось, и началось... непонятно что: выкорчеванный лес был свален в высоченные кучи, но не хотел умирать и пышно зеленел; между кучами торчали неубранные пни, уже поднялись маленькие березки, и лишь кое-где приютились узкие грядки картофеля.

— Что это? — вырвалось у меня.

— Наш участок, лесфонд, — спокойно пояснил Ткачев. — И канал наш, года четыре, как мы впустили его в колхозный.

— А картофель чей, Андрей Васильевич?

— Лесники себе сажают, не пустовать же земле...

Дальше водитель ехать не рискует: дорога вдоль канала — месиво грязи. Выходим из машины и, глядя на высокий густой лес — береза, осина, ольха, ведем такой разговор:

— Непроходимое место было, — вспоминает Ткачев. — Деревья стояли в воде.

— Значит, после осушения они будут лучше расти?

— Нет, — ответил Ткачев. — Этот лес больше не вырастет. После осушения он, наоборот, начнет сохнуть. Его срочно рубить надо.

— Почему же не рубят?

— Леспромхоз неохотно берет такие участки: древесина малоценная. Но никуда не денутся, вырубят!

— А что же будет здесь, когда вырубят?

— Лесокультуры.

— Значит, осушение оправдается лет этак через сто, когда вырастет новый лес?

— Да, лет через сто, — вздохнул Андрей Васильевич.

Я старался представить себе, как будет выглядеть здешний лес через сотню лет, и не мог. Я не понимал, почему в одном месте лес свалили в кучу, а в другом — осушили, но не хотят рубить, хотя он вот-вот рухнет. А какая судьба ждет так называемую нелесную площадь лесфонда, зачем ее осушили, если никакого окультуривания (дискование, подсев трав, удобрение) не провели?

— Руки не дошли, — объясняет Ткачев. — Мы же лесхоз, а тут траву сеять надо. Учиться будем.

—. А зачем учиться, Андрей Васильевич? Траву сеять умеют колхозы.

— Но это ведь наша площадь, лесхозная.

— Зачем же лесхозу трава? Вам дают план по поставкам сена?

— Нет, — ответил Ткачев. — Плана сенопоставок у нас нет. Но мелиорация позволила решить проблему кормов для личного скота лесной охраны.

— Выходит, весь эффект мелиорации лесфонда пожирает буренка лесника?

Андрей Васильевич шутки не принял и обиделся: затронута честь его профессии...

И мне, честно скажу, было не до шуток. Было обидно за тех специалистов, которые видят в природе только ведомственные границы, свои и чужие каналы и поля. Осушенные торфяники соседних колхозов соприкасались с лесфондом, заходили внутрь его. Такое тесное соседство было взаимно полезным и необходимым. Лес надежно укрывал колхозные торфяники от ветров, от паводков, лучше всякого водохранилища выполнял функции накопителя и распределителя влаги в засушливое время. Теперь этот лес осушили, значительного прироста древесины он не даст, поскольку в зрелом возрасте, как установили ученые, деревья плохо переносят осушение — начинают сохнуть, их вырубят. Не встретив зеленой преграды, на поля ворвется ветер — и над торфяниками повиснет черная буря...

Это все надо и можно было предвидеть. Но люди словно забыли, что в природе не существует ни стен, ни границ; течет в земле одна и та же вода, общая для заболоченного леса, для колхозного торфяника; главный виновник заболачивания, она принадлежит всему ландшафту, и осушительный канал должен выполнять общую для всего ландшафта функцию. Значит, строить такой канал надо не отдельно для колхоза и лесхоза, а для всего местного водосбора в целом.

В Витебской области в Дисненском лесхозе осушили более пяти тысяч гектаров лесфонда. Заболоченные участки располагались на возвышениях (верховое болото), на водоразделах, они питали многочисленные ручьи и речки, в том числе Западную Двину. Теперь этих источников не стало... Болото примыкало к гидрологическому заказнику «Ельня», усиливая его водорегулирующую роль. Теперь эта роль отпала... Переувлажненные леса окружали озеро Илово, поддерживая в нем уровень воды. Теперь озеро осталось без поддержки... Нет, не пройдет бесследно для природы осушение этого огромного лесного болота!

Белорусская земля идеальна в том смысле, что вся она может быть окультурена. Нет у нас ни голых скал, ни скованных мерзлотой тундр, ни безжизненных пустынь. Урожаи зерновых в республике за последние годы утроились, достигнув 26 центнеров. Но если говорить об успехах в земледелии республики, то приходится констатировать: достигнуты они в основном благодаря химизации и повышению общей культуры земледелия. Это тем более очевидно, если учесть, что урожаи в 50—60 центнеров передовые хозяйства собирают на старопахотных землях. Осушенные земли, увы, не дают пока того, что хотелось бы от них получить. О том, как повысить продуктивность мелиорированных земель, думают сейчас, и партийные работники, и хозяйственники, и ученые.

Нигде так не заметны перемены, как в родном краю. Я ощущаю себя органической частью его, потому что здесь, в маленькой деревушке Горек, родился и здесь, на тихом зеленом кладбище, слившись с природой, спят мои прародители, спит отец...

Я ходил во второй класс, отцу был тридцать один год (столько сейчас мне), когда односельчане выбрали его своим бригадиром. Он не хотел, знал, как это трудно. Но односельчане его упросили, потому что со старым бригадиром на клочках песчаной пашни, затерянных среди болот и лесных чащоб, не собирали даже пяти центнеров хлеба. Объезжая эти клочки на своей бригадирской повозке с мягким сиденьем, отец часто брал меня с собой. Я помню, как он шагал по полю с двухметровым циркулем, что-то мерил, что-то подсчитывал в ученической тетрадке, покрикивая на нетерпеливого, застоявшегося жеребца. Затем мы ехали на другое поле, дорога была узкой и темной, с обеих сторон густо стояли ольха и лоза, жеребец бежал резво, не тормозя на поворотах. И вот однажды циркуль зацепился за куст и сломался...