Читать интересную книгу Невозвратный билет - Трауб Маша

– Не собралась. Исключительно для примера. СНИЛС нужно найти. А ты, случайно, не помнишь данные моего отца? Его отчество, фамилию, дату и год рождения? – Я все еще надеялась, что будет хоть какой-то толк от моего звонка.

– Кого? – Мама по-прежнему пребывала в настроении «скандал».

– Отца. Моего. У меня же был отец. – Я держала телефон плечом и капала себе дополнительную порцию пустырника.

– Откуда? Не было у тебя отца! – объявила мама.

Я подумала и смешала пустырник с валерьянкой.

– Ты же меня не от святого духа родила! – Я пыталась пошутить, но мама юмор не оценила.

– Почему ты мне звонишь и говоришь гадости? – родительница все же завелась. – Почему нельзя просто позвонить и спросить, как мои дела, как я себя чувствую? Тебе обязательно что-то от меня нужно!

– Мам, это не так. Я звоню тебе каждый день, если ты забыла. И спрашиваю, как дела и как ты себя чувствуешь. Но сейчас мне действительно нужны официальные данные и документы. Мне нужен паспорт. И, поверь, это не прихоть – вдруг потребовать свидетельство о рождении.

– В свидетельстве не указан ни год, ни месяц, ни дата рождения родителей, – рявкнула мама.

– Откуда ты знаешь? Ты нашла свидетельство? – уточнила я с надеждой. Мама говорила слишком уверенно, будто в тот самый момент смотрела в документ.

– Нет! Я сказала, что у меня нет твоего свидетельства и никогда не было! – Она начала кричать. Еще полминуты – и заплачет. Я могла засекать время.

– Можешь мне хотя бы отчество и фамилию отца сказать? – попросила я, пока она не бросила трубку.

– Иванов, Иванович, – ответила мама и все же нажала на отбой.

«Ну да, могла бы и сама догадаться», – сказала я сама себе.

Получалось, что мой отец был Ивановым Иваном Ивановичем. Ну, практически мистер Джон Смит. То есть шансы его найти стремились к нулю. Проще было поверить в непорочное зачатие.

Одним из вечеров – тихих и молчаливых, как сложилось в нашей семье, я все же решила оторвать Степана от прочтения мемуаров Генри Киссинджера. Впрочем, мой супруг находился в начале первого тома, а их, томов, было столько, что я искренне позавидовала Киссинджеру, его богатой событиями жизни. Мои мемуары не потянули бы даже на тонкую брошюрку.

– Ты знаешь, я решила найти своего отца. Думаешь, это хорошая идея? – спросила я.

– Кого? – Степан от книги не оторвался. Я точно проигрывала Киссинджеру.

– Отца. Своего. Родного. Биологического, как сейчас принято говорить.

– Зачем? – спросил Степан. Киссинджер явно был увлекательней моей семейной истории.

– Затем, – буркнула я. – Захотела найти свои корни, узнать предков. Многих посещает такое странное желание.

– Ладно, – ответил Степан.

– Прохладно, – не задержалась с ответной репликой я. Мои ученики так говорят, ну и я от них набралась. Мои любимые одиннадцатиклассники, с которыми я могу шутить, смеяться, дурачиться. Которым могу преподать тот русский язык, который люблю сама. Без тестов ЕГЭ, без нескончаемых галочек и табличек. Я честно у них спросила, что они хотят от меня получить на уроках. И они ответили – чего угодно, только не егэшные тесты. Для этого у них есть репетиторы. Я обожала своих выпускников. Ради этих уроков, наверное, и работала в школе. Эти дети, уже совсем взрослые – умные, серьезные, талантливые, – разрешали мне творить, размышлять, получать настоящее удовольствие от профессии. Ученики щедро делились со мной современным сленгом и аббревиатурами, которые были в ходу у молодежи. Мне с профессиональной точки зрения было невероятно интересно, и они чувствовали мою искренность. Впрочем, многое я не принимала, о чем сразу же предупреждала – звуковые сообщения, игнорирование знаков препинания в переписке в мессенджерах. Особенно в обращениях. Но, например, прилагательное «ламповый» мне нравилось. «Ламповая встреча». Да, уютная, тихая, интимная, под лампой.

– Может, не стоит? – спросила я у Степана.

– Может, не стоит, – пробубнил он.

Прекрасный муж. Очень тактичный и вежливый.

Пока я думала, почему все еще живу со Степаном, позвонила Маруся. Если бы она мне не звонила в момент тяжких раздумий… Настя и ее дети возвращали меня к реальности. Ради них хотелось жить дальше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Тетя Аня! – завопила в трубку Маруся, перекрикивая среднюю сестру и младшего брата. – Опять сочинение на завтра задали! Срочно!

– И что? Тебе тема не понятна? – уточнила я.

– Тема понятна! Как писать непонятно! – орала Маруся.

– Почему ты еще не спишь? Уже половина одиннадцатого, – спросила строго я.

– Заснешь тут с ними! Можно потише? Мне еще географию делать! – Маруся горько расплакалась.

– Так, географию сделаешь на перемене. Спиши у одноклассников, в конце концов. Сочинение я тебе напишу. Утром встанешь и перепишешь. Сейчас спать. Немедленно. Я тебе дарила маску для сна и затычки в уши. Самое время ими воспользоваться. Поняла?

– Спасибо, теть Ань.

Маруся меня любила, я это знала и чувствовала. Я была ей нужна. Только она могла позвонить просто так и спросить, ловила ли я сегодня снежинки ртом. Или валялась ли в опавших листьях, которые собрал дворник. Маруся была романтичной мечтательницей. Она чувствовала язык, красоту выражений. Ей нравилось фантазировать. Она не боялась спрашивать.

– Теть Ань, а почему рассвет румяный? И почему тогда на пироге румяная корочка? Или пирог подрумянился, то есть почти сгорел? Рассвет ведь как румяна розовый, а не как сгоревший пирог, – спрашивала Маруся. – А почему утро прозрачное? А почему…

Я выходила на улицу и ловила снежинки ртом, чтобы потом описать Марусе ощущения. Ложилась на опавшие листья или в сугроб. Делала то, что и Маруся. Мне было важно передать ей краски, эмоции, полутона прилагательных…

– Ну что, звонила? – Настя забрала телефон у дочери.

– Звонила.

– И что? Узнала?

– Ага. Моего отца звали Иванов Иван Иванович.

Настя выругалась.

– Пожалуйста, не выражайся при детях, – попросила я в стомиллионный раз.

– Ну подбери мне синонимы, – хохотнула Настя.

– Блин, ужас, кошмар, жесть, зашибись, – ответила Маруся на заднем фоне.

– Нет, Марусь, иногда ненормативная лексика может быть как никогда уместной, и тетя Аня тебе это подтвердит, – заявила Настя.

– Да, подтверждаю, – ответила я, – но не стоит это повторять в стенах школы.

– Ты сказала Степану? – спросила Настя.

– Сказала. Но эта информация не заставила его отвлечься от мемуаров Киссинджера, – призналась я.

Настя снова выругалась.

Это может показаться странным, но меня действительно никогда не заботило собственное происхождение. Я не искала предков, не пыталась выстроить генеалогическое древо. В детстве я вполне попадала под норму – у многих детей не было отцов. Или они напоминали о себе только алиментами. Скорее, полные семьи, а уж тем более многодетные, считались чем-то удивительным. Даже рождение второго ребенка имело веские причины. Или появление у мамы нового мужа, которого требовалось «удержать общим ребенком». Или если муж рассчитывал на появление наследника, а рождалась девочка. Тогда да, женщины предпринимали вторую попытку. Была, конечно, еще одна распространенная причина – если муж решил уйти из семьи и его опять нужно было «удержать всеми способами». Самый простой – забеременеть. По закону мужчина не мог развестись с женой до того времени, пока ребенку не исполнится год. А за это время многое могло измениться. Не каждая любовница согласится ждать. Настя, например, как раз была вторым ребенком, который выполнил свою миссию – отец не ушел из семьи. Светлана Петровна, Настина мать, нежная, хлопотливая, заботливая с внуками, идеальная бабушка, так и не смогла простить мужу измену – спустя годы и десятилетия пилила его каждый божий день, припоминая, упрекая, проклиная. Настин отец стоически терпел. Однажды признался, что не зря – ради счастья видеть внуков. Он стал замечательным дедушкой – часами гулял с коляской, играл, читал, пел песни, носил на руках, укачивая.