Эрдман. Я уже объяснял следователю полтора года назад. Я для себя составил список лиц, которые пришли бы на мои похороны.
Шиваров. А эти фамилии внизу?
Эрдман. А это те, кто пришел бы даже в дождь.
Пауза.
Шиваров. Это такая шутка?
Эрдман. Не каждая шутка смешна.
Шиваров. А мы полагаем, что это фамилии членов контрреволюционной организации. Врагов народа. Некоторые ваши сообщники уже признались. Мейерхольд, например.
Эрдман возвращается на место.
Эрдман. Товарищ, это просто недоразумение. Иной раз напишет человек какую-нибудь глупость… но клянусь вам, клянусь, что это всего лишь дурацкая шутка — не более того. Какая там организация!
Шиваров. А Булгакова в этом списке нет?
Эрдман. Не помню.
Шиваров. Нет. Видите как получается: он на ваши похороны — нет, а вы на его — да. Что-то тут у вас не складывается.
Эрдман. Я написал фамилии нескольких коллег и знакомых. Просто так.
Шиваров. Ладно. Так как же вы докажете мне, что невиновны.
Эрдман. А вы?
Шиваров. Это что еще за наглость?
Эрдман. Извините, конечно, но доказать невиновность, наверное, невозможно.
Шиваров. Иначе говоря, вы признаетесь?
Эрдман. Товарищ Шиваров, вам хорошо известно, что я — безответственный шут, к тому же достаточно трусливый, чтобы из страха перед болью обвинить кого угодно, даже вас. Так что если вам требуется от меня что-то конкретное, то начинайте меня пытать целенаправленно, а не столь неопределенно. Я сделаю все, что только захотите.
Шиваров (после паузы). Как вы узнали, что это я?
Эрдман. Внимание! Это шутка. По отсутствию лица.
Шиваров разражается смехом.
Шиваров. В молодости я тоже мечтал стать писателем. Мне казалось: искусство дает необычайную власть над людьми. Изменяет их внутренне. Делает лучше. Ну, хорошо. Поменяйте свет.
Включается рабочий свет, обнаруживая троих следователей и Эрдмана.
Предлагаем вам прочесть нечто вроде либретто. Это первоначальный проект концертной программы. Скетчи, песни, сатирические монологи.
Эрдман. То есть, все-таки — пытки?
Шиваров. Эрдман! Не паясничайте! Товарищ Берия поручил создать ансамбль песни и пляски НКВД. Это задание высшей государственной важности. Мы набираем коллектив профессионалов. К сожалению, возникли осложнения со сценарием. Вот это, (Указывая на папку.) не совсем то, что нам нужно. Даже типичное не то.
Эрдман. Но почему?
Шиваров. Не во всем отвечает нашим пожеланиям. И вообще… Отсутствует прочная связь с самым главным. Да и не смешно совсем. Понятно?
Эрдман. Как будто.
Шиваров. Садитесь за этот стол и все прочитайте. Вот вам перо и бумага. Делайте замечания на каждой странице.
Эрдман. На поезд опоздаю. Я действительно только проездом.
Шиваров. Договоримся так — сейчас вы посидите над этим текстом часа два-три, а потом переночуете в нашем общежитии. Завтра утром я вас допрошу и тогда решу, можно вас отпустить или пока что нельзя.
Эрдман. Понятно.
Шиваров. Принимайтесь за дело.
Эрдман садится за стол на место Шиварова
Мы не будем стоять у вас над душой. Слишком много дел. Можете здесь спокойно сидеть и работать. Вам никто не помешает.
Эрдман. Спасибо.
Шиваров (смотрит на часы). Часа, скажем, через два к вам заглянет товарищ Чертов и проводит в общежитие. Если к этому времени вы еще не закончите, он подождет.
Правдин. Только ничего не трогайте в том помещении. Там сложная техника.
Чертов. Оставим вам только этот свет. Достаточно?
Эрдман. А если мне захочется, например… в туалет?
Шиваров. Так сходите.
Чертов. Тут рядом, по коридору направо.
Шиваров. А я буду работать в комнате шестьдесят шесть. Только нигде дальше не бродите, а то мы вас опять потеряем. Ясно?
Эрдман. Все ясно.
Шиваров. Тогда принимайтесь за работу.
Чертов. До встречи.
Выходят. Эрдман раскрывает объемистую папку, оставленную на столе Шиваровым и заглядывает в нее без особого интереса. Вздыхает. Немного погодя начинает насвистывать мелодию «Легко на сердце…» Стук в дверь.
Эрдман. Войдите.
Входит Берков.
Берков. Товарищ Шиваров здесь?
Эрдман. Нет. То есть, он здесь. Где-то в здании.
Берков. Я бы хотел передать пластинки лично ему.
Эрдман. Пластинки? Что за пластинки?
Берков подходит ближе.
Берков. С музыкой Рахманинова. Товарищ Шиваров просил доставить как можно скорее. Для товарища Берии.
Эрдман. Ах да, да, совсем забыл, что товарищи еще и меломаны.
Берков подходит к столу и внимательно разглядывает Эрдмана. Начинает смеяться.
Над чем вы смеетесь?
Берков. Над самим собой. Я уже начал думать, что мне привиделся призрак, потому что встретил вас, товарищ, в театральном буфете, а все меня убеждали, что никого там не было.
Эрдман. Не хотели признаться, что знают меня?
Берков. Нет, это не так. Видимо, из врожденной деликатности.
Эрдман. Вы правы. Советскому народу свойственна некая чрезвычайная тонкость в обхождении.
Берков. А я, глупец, даже принимал вас за Воланда.
Эрдман. Как, как?
Берков. Ну, Воланд. Немец. Впрочем, не стоит вам надоедать моими фантазиями.
Эрдман. Почему же. Это весьма интересно.
Берков. Есть один драматург — Булгаков. Так, человек как человек, а вот пишет очень интересно. Остроумно.
Эрдман. Я кое-что слышал.
Берков. Возможно, вы также слышали, что это я с полгода тому назад убедил его написать пьесу о товарище Сталине. Прекрасная пьеса. Мы еще поставим ее. Нужно только внести мелкие поправки и тогда сыграем. Только он не хочет править. Считает, что эта пьеса — самоубийство для него.
Эрдман. Отчего же?
Берков. Откуда мне знать? Может, из-за того, что коллеги станут над ним смеяться. Мол, подхалимничает.
Эрдман. Преувеличение.
Берков. Мои слова. А он: «Нет, Паша, какое там преувеличение. Просто очередная попытка самоубийства, только на этот раз увенчавшаяся успехом».
Эрдман. Так и сказал?
Берков. Да. И умирает. Но старается дописать странный роман. И как раз в нем выступает Воланд.
Эрдман. И вам показалось, что я — это Воланд?
Берков. Нет… да. Начитался о волшебнике, которому известно будущее, он разгадывает человеческие судьбы, чревовещательствует, способен исчезать. Вот и вы так — то появлялись передо мной, то исчезали. Появлялись и исчезали.
Эрдман. Мне знаком этот роман.
Берков. Знаком? Значит, я зря пытался делать выписки.
Эрдман. Покажите.
Берков показывает листки.
(Читает). Рукописи не горят… он не заслужил света, он заслужил покой… Трусость — самый тяжкий порок. Пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат.
Берков. «Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви?»
Эрдман. Послушайте-ка, товарищ… как ваша фамилия?
Берков. Берков. Павел Петрович Берков.
Эрдман. Послушайте, товарищ Берков. Отнеситесь к моим словам как дружескому совету от человека, которого вы не знаете и никогда не должны узнавать.
Берков. Слушаюсь.
Эрдман. Не надо раздувать историю из этого романа. Сейчас не его время. Роман прочитан и поскольку он не завершен, то никому и не интересен. Поняли?
Берков. Да.
Эрдман. Это всего лишь набор фрагментов. Некие видения больного человека. К чему морочить этим голову товарищу Шиварову или даже товарищу Берии? Пусть лучше спокойно слушают Рахманинова. А роман пусть ожидает своего часа.
Берков. Слушаюсь.
Эрдман. Я вас не выгоняю, но у меня еще очень много работы.
Берков. Благодарю сердечно за совет, товарищ. Мне и самому так же казалось.
Эрдман протягивает ему руку, Берков почтительно ее пожимает.