Сегодня я получила самое настоящее искреннее удовольствие от наших бултыханий в лагуне, потому что чувствовала себя в безопасности. Но мое позорное падение все перечеркнуло. Всю радость от этого дня, все то доверие, которое я вроде начала испытывать к нашему капитану, весь тот восторг, что, казалось, наполнил меня от макушки до пят.
Мой позитив был беспощадно перечеркнут приступом паники, накрывшей меня, как только я погрузилась с головой в воду и, открыв глаза, не увидела дна.
Я что-то орала, вопила, судорожно колошматила руками, по-моему, ругалась на Марка, вдруг вынырнувшего рядом со мной со своим дурацким аквабайком. Я слышала, как он что-то говорит, но не понимала слов, будто он перешел на иностранный язык. Я воспринимала только интонацию — примерно так, мне помнится, разговаривают с испуганными животными ветеринары — ласково, спокойно, негромко, поглаживая по голове и периодически даже прикрывая пасть, чтобы трясущаяся на столе собачонка случайно не тяпнула своего спасителя.
Я и была той самой трясущейся собачонкой, готовой выть, скулить и одновременно кусаться. Мои мозги начали немного проясняться, только когда я почувствовала под ногами земную твердь.
Мы выползли на теплый песчаный берег уже в сумерках. Солнце почти село, а темнеет в тропиках быстро — кто-то мне недавно говорил об этом. Я без сил рухнула прямо у самой линии прибоя, не в состоянии доползти дальше. Марк молча сгреб меня в охапку и оттащил под пальму, а сам вернулся к своему плавсредству.
И тут я разрыдалась.
Я рыдала взахлеб, не переживая о том, как я выгляжу, как звучу, кто меня слышит и как на меня смотрит мой товарищ по несчастью. Меня трясло и колбасило, зубы лязгали, руки ходили ходуном, а ноги ощущались реально ватными. Накатило все и сразу: горечь предательства, оказавшегося в большей степени надуманным, нежели фактическим, стресс от длительного перелета и смены часовых поясов, непривычный климат, долгий день на солнце, от которого все же немного пощипывало кожу, но самое ужасное — пережитый кошмар от длительного нахождения в темной воде.
А Марк… А что Марк? А ничего. Он сновал туда-сюда где-то рядом, что-то делал, что-то разворачивал и сворачивал, стучал, насвистывал, вроде что-то говорил или спрашивал, но я не отвечала — просто не могла. Он кивал, улыбался и снова куда-то отходил.
Не знаю, сколько времени прошло, но вокруг уже царила непроглядная темень, как вдруг сквозь опухшие до тонюсеньких щелочек веки мелькнул какой-то яркий свет.
Огонь?
Серьезно?
Тут есть люди?
— Нет, Белоснежка, людей тут нет. Это я развел костер. Иначе мы бы околели за ночь. Хоть и тропики, а перепады, да еще так близко у воды, бывают нехилые. Ну вот. Теперь мы сможем тебя хоть немного согреть. Раздевайся. — И он протянул руку ко мне.
Как это «раздевайся»? В смысле? Ты меня жарить собираешься?
— Я бы тебе, конечно, предложил обмыться от песка, в котором ты вся извалялась, но я уверен, что к воде ты сейчас побоишься подойти.
Чертовски верно! И не только сейчас! Вообще к ней не подойду!
— З-з-зачем раз-з-здеват-т-ться? — стуча зубами, переспросила я.
— Затем, что ты до сих пор сидишь в холодной мокрой рубашке, которую я хочу поскорее просушить над костром. Мою, увы, не могу предложить, она точно такая же неуютная. Но начинать надо с тебя. Так что снимай рубаху, я за пятнадцать минут обеспечу тебя сухой одеждой, а потом займусь собой.
— А я что, все это время голая буду сидеть перед тобой?
— Полин, слушай, нам не до политесов и пререканий по поводу дресс-кода. Нам с тобой надо постараться пережить эту ночь с максимумом возможного комфорта. Одно из условий — хотя бы сухая одежда, раз уж теплой у нас нет. И потом, ты же в купальнике, что тебя смущает?
— Я сняла верхнюю часть, потому что мне натерли лямки. — Блин! Вот вынуждает признаться в своем маленьком секретике, хотя я не собиралась говорить об этом. Ну сняла и сняла. Кто бы узнал, если бы не это дикое происшествие. В купальнике я бы еще смогла посидеть, но не в одних плавках, и те на завязках — смех один. Хотя разве это не странно? Мы так спокойно воспринимаем собственное тело в купальнике на пляже, но даже представить себе не можем, как обнажиться до нижнего белья где-нибудь, к примеру, в центре города. Почему? В чем разница-то?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Эй, бледнолицая трусишка, долго мне ждать? Ну, хочешь, я тебе какой-нибудь лист большой сорву, чтобы ты им прикрылась?
— Хочу, — с облегчением выдохнула я. А сразу предложить не мог?
— Ну и зря. Я слышал, женская грудь катастрофически нуждается не только в дозированных солнечных ваннах, но и вообще в… эм… как бы так сказать… свободе от стесняющих ее предметов одежды. И потом, поверь опытному человеку. Лучше всего женская грудь смотрится в двух случаях: в мужских руках и в мужских же губах. А все остальное — от лукавого. Да, и, кстати, ты в курсе, как Господь Бог понял, что Адам с Евой вкусили от запретного плода? — И он, нимало не смущаясь, начал стаскивать с себя рубаху. — Адам, дурашка, вздумал прикрыть срамное место фиговым листом. И ведь даже не задумался, что так легко спалится. Хотя, если уж откровенно, что там срамного?
— Эй, эй, ты что это творишь? — Я вспыхнула, заметив, что после пуговиц рубашки Марк резво принялся за ширинку.
— Раздеваюсь, — невозмутимо ответил бесстыдник, подскакивая на одной ноге. — Мне свою одежду тоже надо просушить, как ты понимаешь. Так, вот тебе задание: я ставлю распорки рядом с огнем, ты следи, чтобы мои рубаха и штаны на них не подгорели. А я пока схожу тебе листик подберу. Помягче. Чтобы ты свои красивые розовые сосочки не натерла.
— Что ты мелешь? Да прикройся ты уже чем-нибудь! — не выдержала я вида его крепких загорелых ягодиц. О-па. А где след от плавок? Он что, загорает совершенно голым?
— Ага. Только голышом. А кого мне стесняться на яхте, когда я выхожу на ней в море один, — подмигнул мне этот… равномерно загорелый паразит и уперся в темноту, бросив меня одну! То есть я еще и вслух это сказала?
Да ладно сказала, какие картинки одна ярче другой в голове помчались! Марк и в одежде-то сегодня притягивал мой взгляд постоянно, творя свое неторопливое волшебство по управлению яхтой или готовя фантастически вкусный обед, а позволить себе представить, как он делает то же самое, но уже голышом… Нет, это очень-очень неправильно — разрешать своему воображению поплыть в таком направлении…
Ну, а с другой стороны, во-первых, никто не знает, что происходит у меня в голове, во-вторых, мое воображение никогда мне особенно и не было подконтрольно, так что, чего уж тут поделаешь. И в последних. Полина, вспомни, зачем ты сюда приехала! Хватит быть трусихой, отказывающей себе в удовольствии. Вот, посмотри на Ланку. Они с этим Каспером ведут себя реально как два перманентно озабоченных кролика, и ничего!
В том смысле, разве подруга хоть слово говорила о чувствах, совместном будущем, каких-то реальных отношениях? Не заикалась даже! Просто милуются вовсю без оглядки на потом и окружающих, получая максимум удовольствия в процессе. А я? Взираю со стороны с унылой физиономией. Хватит! Надо хоть с чего-то начать.
Не дожидаясь возвращения Марка с листьями, я поднялась и сдернула с себя его мокрую рубашку.
— Ох ты ж-ж… — выдохнул он где-то прямо за моей спиной, и я таки не сдержала порыва прикрыться хоть одной рукой.
Скосив глаза на него, сунула ему льняную ткань.
— А я-то думал, мне придется еще какое-то время тебя поубеждать, речь с железными аргументами готовил о возможном вреде здоровью.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Мое тело покрылось мурашками, и не только от того, что прохладный воздух омыл с ног до головы. Пристальный взгляд Марка ощущался ничуть не менее отчетливо, чем реальное прикосновение легкого ветерка.
— Я же не настолько глупая, чтобы предпочесть скромность здоровью, — огрызнулась я.
— Давай ближе к огню, но только осторожно. Могут искры выстреливать.
— Эй, а листья мои где?
— Прямо сейчас испытываю острое желание соврать, что не нашел ни одного, ибо прикрывать такое — чисто кощунство. Но вот, держи. Обещал, так обещал.