— Ты — простая наложница, а покорила сердце господина! Законную жену — в сторону, а сама спишь с ним до позднего утра, сколько душе хочется? Этого я тебе не спущу! — и я стала гневно таращить на нее глаза и скрипеть зубами, как будто ненависть прожгла меня до самого мозга костей.
Я угадала самые заветные мысли своей госпожи.
— Все верно! Все верно! Князь, забыв меня, вывез из провинции одну красотку. Я невыразимо страдаю, а ему и дела нет, точно нет меня на свете. Печали женского сердца бесполезно изливать в пустых словах. Я приказала сделать куклу, похожую на ату негодяйку, и вот так я ее терзаю!
И не успела госпожа кончить своих слов, — о чудо! — кукла открыла глаза, протянула вперед свои руки, обвела всех взором и встала на ноги.
Никто не остался смотреть, что будет дальше, все кинулись врассыпную, не чуя ног под собой. Кукла вцепилась в подол госпожи. Еле-еле госпоже удалось вырваться и спастись.
С той поры напал на нее недуг. Она стала бессвязно бормотать что-то жуткое. Домашние решили:
«Всему причиной эта кукла. Если оставить ее, госпожа не избавится от тревоги. Спалить, и делу конец!»
Порешив так, сожгли куклу в самом дальнем углу сада и пепел весь без остатка в землю зарыли. Но скоро все стали бояться этой могилы. Каждую ночь из нее доносились жалобы и стоны. Пошли об этом толки и пересуды, и наконец дело дошло до ушей самого князя, который жил в ту пору в другом малом дворце.
Князь, пораженный этим, решил узнать правду и созвал к себе всех домашних вплоть до последних служанок. Делать нечего. Повинуясь долгу службы, явилась и я перед княжеские очи и доложила без утайки, как дело было. Когда я, рассказывая о сборище ревнивых сплетниц, дошла до того, как ожила кукла, то все присутствовавшие вассалы князя от удивления всплеснули руками.
— Какие отвратительные мысли бывают у женщин! Несомненно, ненависть госпожи так велика [89], что она поразит проклятьем девушку, и жизнь несчастной долго не продлится. Расскажите ей обо всем и отошлите на родину! — приказал князь.
Явившись по зову, девушка грациозно опустилась на колени. Она была во много раз красивее куклы. Я немного горжусь своим лицом, но даже и я, женщина, была ослеплена ее прелестью. Как ужасно, что такая несравненная красавица могла бы погибнуть из-за злого нрава госпожи, пораженная проклятием ее ревности.
Князя это, видно, тоже устрашило. С той поры он перестал посещать покои госпожи, и ей при жизни мужа выпала участь вдовы.
После всех этих событий служба моя мне опротивела, я попросила отпустить меня и вновь вернулась в Камигату с намерением постричься в монахини.
Отсюда видно, как страшна ревность. Это один из тех пороков, которых женщинам надлежит более всего избегать.
Любовные забавы с певицами на лодках
Хоть и было написано, что пыль и мусор не досаждают взору, сколько бы их ни скопилось [90], а все же что может быть противнее в доме? Даже залив возле города Нанивы — и то постепенно исчезает, засыпанный мусором, так что водомерные столбы скрылись из виду, и чайки напрасно носятся над сушей в поисках моря. На берегу вместо раковин сидзими теперь собирают свежую зелень. Вид на Новую реку [91] уже совсем не тот, что раньше. Только храм, основанный Тэцугэном в честь Сакья Муни, неизменно высится еще и в наше время, когда буддийская вера клонится к закату.
В вечерний час, после того как кончились театральные зрелища, веселая компания села в лодку для прогулок, крытую шатром. Все принялись пить вино и уже к западу от моста Эбису, захмелев, оставили лодку на волю течения. Не успела лодка проплыть и половины одного те [92], как вдруг села на мель. Сколько ни бились, она ни с места.
Веселье тоже сразу обмелело, все удовольствие от прогулки пропало. Решили ждать прилива. Не сбылись надежды на хорошее угощение. Как говорится, из тридцати пяти досталось лишь восемнадцать. Подсчитали, сколько штук жареной рыбы придется на человека, и, перед тем как подать, мелко искрошили и кое-как заправили.
— Чем ехать в такую даль, в Сангэнъя [93], давайте полакомимся рыбой здесь!
Тем временем дневной свет стал меркнуть. Мимо сновали взад-вперед лодки с низкими бортами, гребцы на которых работают длинным шестом.
— Смотрите! Смотрите! На этих лодках вывозят теперь городской мусор подальше от берега. Это хорошо придумано! Видна мудрая забота. Гавань не будет больше засоряться. Какими приятными станут в будущем прогулки по воде, — порадовались все.
На плывшей мимо лодке в куче мусора можно было разглядеть старое письмо, как видно, делового содержания. К счастью, до него можно было дотянуться. Гуляки схватили письмо и стали читать. Оказалось, что это очень забавное послание из столицы с просьбой одолжить денег. В нем говорилось:
«Покорнейше прошу дать мне в долг восемьдесят моммэ серебром без поручительства. В залог впредь до уплаты я оставлю чтимое мною изображение Будды работы Кобо-дайси [94], которому я поклоняюсь каждое утро и каждый вечер.
Любовь в нашем суетном мире должна быть обоюдной. Долго я обманывал одну женщину, и вот в воздаяние за это попал в бедственные обстоятельства: нужны деньги на роды. Очень прошу вас не отказать мне в ссуде.
Послано почтенному Хираноя Дэндзаэмону от Камоя Хатибэя.
За доставку письма мной уплачено десять мон перевозчику рыбы».
Нужда, видно, в самом деле неотложная, ведь из столицы до Осаки далеко, целых тринадцать ри, адресат титулован самым почтительным образом, а между тем, раз уж бросили письмо в мусорную кучу, значит, отказали наотрез.
Все принялись хохотать до упаду, держась за животы:
— И в столице тоже, когда в чем нужда, одна беда: денег нет.
Был в этой компании один писец городской управы, и он, с чашкой и ложкой в руках, задумался над тем, как идут дела у самих насмешников.
— Каждому из вас грозит худшая беда, чем этому жителю столицы. У одного скоро дом заберут за долги, срок заклада кончается в последний день будущего месяца. Другой строит дома по дешевым подрядам, а третий скупает рис, когда цена на него падает. Весь капитал у вас — обман, кривда и корыстолюбие, тем только круглый год и пробавляетесь. Вот как дела обстоят у вас, а вы сходите с ума по бабам, легкомысленные вы люди! — ворчал он.
При этих справедливых словах весельчаки устыдились и решили отныне оставить распутство, не соответствовавшее их состоянию. Но увы! Нелегко сойти с этого пути тому, кто раз встал на него.
Вот к примеру. Есть в тех местах монахини-певицы [95]. Они только и ждут, чтобы корабли из западных провинций стали на якорь в гавани, и продают свою любовь заезжим людям, которые, тоскуя по своим оставленным на родине женам, одиноко спят, можно сказать, на подушке из волн.
В гавани все время снуют взад и вперед гребные лодки. На корме правит рулем какой-нибудь старик, убеленный годами, а посредине сидят монахини-певицы. Все они обычно наряжены на один манер. Светло-желтые халаты из бумажной ткани, пояс средней ширины из белого шелка повязан узлом спереди. На голове монашеский капюшон из черного шелка и тростниковая шляпа, сплетенная на улице Фукаэ, какую любила носить девушка О-Си-ти. На ногах уж непременно нарядные носки «межи в поле», простроченные шелковой ниткой. Шелковое косимаки с коротким подолом. В переносном ящике амулеты из храма Кумано и раковины сугай [96].
Монахини оглушительно пощелкивают бамбуковыми кастаньетами. Юные монашки с большими чашками в руках во весь голос неотвязно клянчат подаяние и поют модные песенки, стараясь завлечь мужчин. Без всякого стыда они на глазах у всех переходят из лодок на корабли и, закончив дела, прячут в рукава связку монет в сто мои. Не правда ли, странные нравы?
Иногда монахини берут в уплату охапку дров, а то и две соленые макрели. Конечно, вода в сточной канаве всюду грязна, но все же быть певицей-монахиней особенно низкое ремесло. Однако так как в тех местах оно повелось с давних пор, то никого уж не удивляет.
Кому дано предугадать свое будущее? После многих превратностей судьбы я сбрила свои прекрасные черные волосы и пошла в один жалкий домишко с тростниковой крышей на улице Такахара, что к северу от храма Такацу-но мия. Там я попросила о покровительстве старую монахиню, которая стояла во главе этого дела.
Есть ли на свете более жалкое занятие? И в дождливые и в ветреные дни одинаково надо было платить этой старухе одну меру риса да полсотни медных мои. Даже у девочек и то она вымогала полмеры риса, и они постепенно погрязали в разврате. В старину это было бы делом неслыханным, но сейчас подобные монахини просто обыкновенные потаскушки.
Самые красивые из них бродят по богатым улицам, а те, что похуже собой, скитаются по деревням провинций Кавати и Сэтцу. Счастливым временем для любви они считают время сбора пшеницы в четвертом месяце и хлопка в восьмом месяце.