Читать интересную книгу Поцелуй богов - Адриан Гилл

— Да нет, взгляды.

— Я не замечаю. Иногда, наоборот, бесит, когда не удается перехватить посторонний взгляд. Я с детства привыкла. Обычно ношу защитные очки. Но сейчас оставила в машине.

Зал смотрел, словно ожидая некоего события, развития повествования, сценария, музыки, света и работы оператора. Подтверждения. Коллективный взгляд не доставлял удовольствия. Он балансировал на грани угрозы и недоверия. Кто эта девица, что прикидывается Ли Монтаной и хочет, чтобы мы ей поверили? Настоящая Ли Монтана? Если так, какого черта ей здесь надо: нечего удивлять, когда они не готовы — не захватили фотоаппаратов, не побрились, не подмыли задниц, не купили презервативов, не взбодрились выпивкой. Просто ехали по своим делам. Безумная дорожная история, смущающая их буйную фантазию. Они смотрели и ждали. Джона пробрал озноб.

В противоположном конце зала поднялась девочка лет семи-восьми, не больше. Мать вдохнула ей в ухо вместе с дымом приказ и толкнула в спину так, что та споткнулась и меж столиков двинулась в их сторону. Но на середине пути растерялась и с жалобным видом повернула обратно к родителям. Отец, наверное, из здешних завсегдатаев, чертыхнулся и рубанул воздух ребром ладони. И девчушка продолжила вверенную ей миссию. Ее никто бы не назвал симпатичным ребенком — чрезмерно раскормленная, с выпирающим животиком и толстой попкой, в грязно-розовом неказистом комбинезончике. Она носила пластмассовые серьги и красила крохотные ногти. Девочка подошла к их столику и уставилась на Ли.

— Вы Ли Монт?.. — Она нахмурилась, вспоминая фамилию, и чуть не расплакалась.

— Да, милая.

— Напишите! — Девочка хлопнула на стол салфетку и обгрызенный карандаш для глаз. Жирный грифель приставал к салфетке и рвал бумагу. Девочка схватила трофей и бросилась обратно к родителям. — Это она, мама!

Показалось, что находящиеся в зале выдохнули все разом. Вернулся с подносом Хеймд. Парни поднялись на дыбы и тянули шеи, как вынюхивающие дичь борзые. Кто-то, безбожно фальшивя, принялся мурлыкать песенку Монтаны. Кто-то рассмеялся. Родители посылали детей по двое и по трое.

Рядом внезапно оказалась взвинченная, взбудораженная женщина с длинными прямыми волосами, в выцветшей темно-красной юбке, прикрывавшей блеклые, жирные, помятые ляжки.

— Я тебя люблю! — взвизгнула она. Бесцветные глаза пристально смотрели на Ли. — Ты изменила мою жизнь. Ты — мое вдохновение. Я бы умерла, если бы не ты.

Она выставила вперед два грязных кулака. Джон подумал, что женщина собиралась ударить Ли, но та в последний момент перевернула руки и жестом мольбы протянула к своему кумиру. На запястьях белели перекрещенные шрамы.

— Если бы не ты, я была бы мертва. Я тебя люблю. Люблю.

— Думаю, нам лучше уйти. — Хеймд взял Ли под локоть и повел от столика.

— Люблю! — В отчаянном голосе послышались упрекающие нотки.

Джон неуклюже вскочил на ноги. Поднос соскользнул со стола и шлепнулся на пол.

— Господи!

Его движение взорвало зал. Отодвигаемые стулья скрежетали ножками по полу и опрокидывались, брякали вилки и ножи. Все вокруг наполнилось криками:

— Ли, сюда, к нам!

Они двигались к выходу, к солнцу, но люди преграждали им путь, толкались и пихались.

— К нам, сюда!

— Ой-ой-ой, — послышался рев за спиной. — Ли, пососи мою шишку. А я тебя трахну в зад. В твою красивую задницу.

Люди давили и напирали. Хеймд обнял одной рукой Ли, а другой ладонью вперед отталкивал толпу. Ли опустила голову, уперлась взглядом в пол, ссутулилась и скрестила на груди руки, стараясь казаться как можно меньше.

Джон работал локтями сбоку. Но тут его пребольно ударили по почкам. Что-то пыталось пролезть у него под мышкой. Джон скосил глаза и понял, что это очень маленький и очень древний старикашка. Он пер вперед, а его рот растягивала похотливая ухмылка. Джон оттолкнул его прочь, но сам споткнулся о бровку тротуара. У ног свалился ребенок. Он попытался его поднять, но не смог.

— Ли! Ли! Дай я тебе задую!

Прямо перед Джоном женщина сжимала ручки кресла-каталки так, словно это был стенобитный таран. Передние колеса наезжали на щиколотки.

— Извините, извините, извините.

Калека в каталке сгибалась почти под прямым углом, огромная голова на слабой шее моталась взад и вперед, глаза выкатились, из разинутого рта вывалился язык, скрюченные лапки сучили по сторонам.

Хеймд наконец добрался до машины, и Джон испытал приступ страха, потому что решил, что его бросят посреди этой безумной оргии и толпа, разъяренная тем, что богиня дематериализовалась в немецком авто, от любви и преданности раздерет его на куски.

— Ли! Ли! Подождите! — закричал он и, как все остальные, начал энергично действовать локтями, ударив при этом девочку-подростка по шее. Тело, извиваясь, приближалось к машине. Хеймд заметил его и, помогая, дернул к себе. Джон открыл дверцу, ввалился внутрь и, рискуя размозжить кому-нибудь палец, резко захлопнул дверь за собой. Ли откинулась на коричневую кожаную спинку, сморщила нос и улыбнулась:

— А я решила, что ты потерялся. — Она расправила волосы.

Хеймд завел мотор. Внутри «мерседеса» было темно: окна загораживали прижатые к стеклам и пятнавшие их лбы, щеки, ладони и ноздри — этакое маленькое брейгелевское полотно. Рядом с Джоном черноволосый мужчина средних лет широко разинул рот и, словно вурдалак, присосался вывернутыми губами к окну. Слюняво-желтый язык кругами лизал стекло. Рядом безумно подмаргивала еще одна рожа. Машина сотрясалась и громыхала, как сбившийся с ритма барабан. Бух! Бух Ли! Ли! Ли! Они медленно ползли сквозь толпу. Хеймд умело пробирался между припаркованными автомобилями.

— Ну как, Хеймд, выкрутились?

— Вполне.

«Мерседес» прибавлял скорость, и толпа отставала. Джон обернулся и смотрел через заднее стекло: люди, раззявив глотки, орали сальности, лица кривились, изображая непристойный семафор. Автомобиль вывернул на съезд, и позади осталась только одна из бегущих — та самая покалечившая себя женщина. Яростно мелькали жирные ляжки, по щеке протянулась дорожка соплей. «Мерседес» повернул на шоссе. Она остановилась и, задохнувшись и выкрикнув что-то в последний раз, задрала юбку и выставила треугольный лобок с густыми черными волосами.

— Неужели такое творится всегда?

— Что? Фанаты? По большей части — да, если выхожу без охраны. Но знаешь, я не так уж много времени провожу на станциях техобслуживания. — Ли держалась невозмутимо.

А у Джона от выброса адреналина кружилась голова.

— Не самое худшее, что нам пришлось испытать. Правда, Хеймд?

— Бог мой, конечно, правда. Здесь еще вели себя вполне пристойно.

— Простите, что держал себя так трогательно-наивно, — заметил Джон. — Это было ужасно.

— Не извиняйся, дорогой. Мне даже нравится, что ты потрясен. То, что случилось, в самом деле нервирует. Просто я привыкла. — Ли сняла пиджак. — Хуже всех итальянцы. Они пытаются трахнуть тебя на ходу — все, даже женщины и дети. Пиццей, чем угодно. В Италии тебе того и гляди засадят. Bellissima, bellissima! — Она расстегнула молнию на юбке. — Но испанцы еще хуже. От них воняет. Они агрессивны. Не мелют языком — сразу начинают лапать. Такое впечатление, что попала к миллиону гинекологов-недоучек. — Она стянула юбку через голову. — Но это еще ничто по сравнению с аргентинцами. Ах, Аргентина… Однажды я высунула нос из гостиницы, но тут же заказала бронированный фургон и убралась в аэропорт подобру-поздорову.

Ли разделась, заложила руки за голову, демонстрируя Джону свое обнаженное тело.

— Послушай, пока я не превратилась в обыкновенную девчонку, почему бы нам не заняться любовью.

— Как, здесь? Прямо сейчас? — Джон стрельнул глазами на Хеймда.

— Хеймд видел вещи похуже. Правда, Хеймд?

— Вообще не замечаю, что происходит сзади, — рассмеялся шофер. — Даже когда вожу Дефа Леппарда и черных блядей.

Джону, конечно, и раньше приходилось заниматься сексом на заднем сиденье — в отцовской «кортине» с Эллен Диббс, до зуда в мошонке умной подружкой на один университетский семестр. Он загулял с ней, потому что Эллен было наплевать на чувственные и, самое главное, экономические последствия их связи. Дочка епископа, она оказалась охочей до секса не меньше, чем до церковной латыни тринадцатого века. Мать настояла на разных спальнях — Эллен положила в его, с пластмассовыми «спитфайрами» и ночником, а сына — на армейской раскладушке в кладовке. Но после ужина Эллен затащила Джона в гараж, и они вдоволь накувыркались в «кортине». Джону запомнился запах газонокосилки, собачьей шерсти и прилипших к ее заднице крошек.

Память отдавала унижением. Мать радовалась и приходила в ужас от его университетских сожительниц и от того, каким беспутным стал ее сын. В выцветшем переднике, на пахнувшей хлоркой кухне она спрашивала, хорошо ли они прогулялись. А Эллен с ухмылкой отвечала: «Очень мило, миссис Дарт, Джон показал мне округу». Мать поминутно извинялась и все время повторяла: «Не эти бокалы… Не эти салфетки». И положила в туалет новый кусок «Империал ледер»[14]. А отец любую фразу начинал с рассуждений об университете жизни и цитировал Кеннета Кларка.