Читать интересную книгу Сияние предметов и людей (сборник) - Лидия Филановская

Я вернулась домой. Уж и не знаю, развеялась ли я, отвлеклась ли. Может быть, и отвлеклась от себя, но не так, как хотелось бы. Снимаю одежду, вытираю собаку. Нужно выполоскать тряпку, вытереть пол. Ничего делать не хочется. Я чувствую, как вновь захлопывается моя раковина. Я буквально физически ощущаю, как смыкаются створки, и я остаюсь в темноте, без воздуха. Смешно и жалко, что я считаю себя жемчужиной и, конечно, не понимаю, как ограничен мой мир. Мне кажется, что я не в душной жесткой скорлупе, а царю в волшебном прекрасном мире. Да, я царица, иду рука об руку с тобой.

С детьми сейчас мама, я могу побыть в покое. Отдыхала бы и отдыхала от всех дни напролет. Попью чаю. Возьму самую любимую свою чашку белоснежного немецкого фарфора. Она расписана нежными голубыми цветами, эти выведенные кистью, прозрачные цветы как будто прикасаются к моему лицу. Такая грустная чашка, а от прикосновений цветов хочется плакать. Я опустила в кипяток пакетик с чаем. Чай медленно заваривается, наверное, ему тоже тяжело от грусти. Я немного поболтала пакетиком в воде, потянулись темные струи, вода становится темно-терракотовой, вкусной. Положу в чай сахар, хоть чем-то подслащу свое горе.

Моя бабушка очень любила пить чай… Отчего в той комнате, в которой мы с тобой, молодая чета, поселились, старая мебель? Откуда там старинное зеркало, платяной шкаф в стиле модерн, чудесная железная кровать, спинка которой украшена шишечками? Я говорила, что нам даже в самых смелых своих мечтах не уйти от своей памяти, от себя. Моя грусть, моя вечная ностальгия по тебе… И как это сложно объяснить, как эта тоска связана в моей душе с другой тоской, вечной ностальгией по моему детству, по бабушке, ведь именно в ее комнате стояла эта мебель. Что это такое – тоска, грусть? Некое болезненное чувство, где из одного корня, одного ствола идут ветви разных воспоминаний и впечатлений, но суть в одном, потому что на все одна причина? Нужно искать ту причину, по которой в твоей душе завелся этот корень. Кто-то его, может быть, заботливо посадил в плодородную, легкую и пушистую почву твоей молодой души – и теперь ты неизменно страдаешь, путешествуя, как одинокая птица, с ветки на ветку.

Моя грусть сегодня настолько сильна, что я чувствую шелест, горькое благоухание многих веток. Они качаются передо мной, возникая из тьмы, и тут я оказываюсь в старинном саду.

Мне трудно объяснить логику своих аллюзий. В них нет никакой иной логики кроме самих моих чувств. Сюжет – я ужасно беспокоюсь, что в этом произведении нет сюжета, фабула только в переживаниях, – в неразделенной любви к бесконечно далекому человеку.

Извини меня, несовременную дурочку, романтичную идеалистку, за то, что я позвала тебя в этот сад. Я так люблю бывать в старинных садах. Как жалок мечтатель сегодня, он, кажется, теперь никому не интересен, но что же мне с собой делать? Я должна прожить свою жизнь, но в то же время мне обидно, что я ничего больше не могу в своей ностальгической немощи, кроме как мечтать. Может быть, эти мечты будут хоть немного оправданы хилыми строчками, что время от времени появляются на бумаге.

Я присела на скамейку. Мне грустно, мне хочется видеть тебя – и вот сию секунду ты передо мной. Ты очень аккуратно одет, неброско, но изысканно и, это видно, дорого, как подобает быть одетому человеку твоего положения. Ты, мне кажется, сейчас был занят чем-то, а я, вызвав тебя, отвлекла от важных тебе, интересных дел. Я не знаю, как начать разговор. Я вдруг растерялась, хотя столько раз тебя видела, общалась с тобой (конечно, в своих мечтах), и спрашиваю твое мнение о погоде. Ты улыбаешься, понимая мое замешательство, растерянность, ты снисходительно соглашаешься поддержать беседу. Ты ничего не знаешь о сегодняшней моей сильной меланхолии. Это так интересно, что ты, в общем-то, из нее возникая, рождаясь, сам о ней ничего не ведаешь; ведь появляешься ты как раз в утешение: я с тобой становлюсь другой – энергичной, говорливой, смешливой, может быть и неглупой, но все равно обыкновенной, нормальной бабенкой.

Но я не знаю, что сегодня со мной, мне ужасно грустно; я начинаю говорить с тобой о моей бабушке. Все понятно: память о моей бабушке Леле, моей ненаглядной и незабвенной подруге – очень важная тема моей души. Она золотой ее фонд. Наверное, я хочу показать тебе свои богатства, описать подробнейшим образом, что невероятно дорого для меня, что является основой моей личности.

Мое трепетное, страстное отношение к тебе и память о моей бабушке несомненно имеют один оттенок – святости. Память о бабушке так же значима для меня, как твое присутствие в моей душе, моем сердце. (Но все же как мне объяснить, как мне самой почувствовать и понять это, что я пытаюсь говорить о своей вечной тоске и грусти, не просто говорить, а доискаться ее причины?)

Я сейчас рассказываю тебе о том, откуда взялась наша с тобой комната, об этой чудесной, самой светлой и уютной в мире комнате, где вся мебель, каждая вещь, мне кажется, расставлена с самым тонким и точным пониманием гармонии и красоты. Как описать эту чудную, похожую на воздушный торт, кровать? Восхищение от этих, вышитых бабушкой бордюров «ришелье», наволочек на подушках (их на кровати по старинной моде целая кипа – чем выше, тем меньше). Кровать высокая, я маленькая на нее забиралась с разбега. Как чудесно, упоительно было тут очутиться, на этом сонном корабле безмятежного покоя, рядом с теплой, милой, недавно проснувшейся бабушкой. На стене над кроватью висит удивительно уютный ковер, а сверху еще картина – романтичный, не яркий, но очень заманчивый сельский пейзаж – пастушок, пасущий овец. Возле кровати, накрытая так же вышитой, чистейший салфеткой, тумбочка, на ней изящная, витая бронзовая лампа, фотографии дочерей, моей мамы и ее сестры, моей тети Нины, ни с чем не сравнимые часики. Они круглые, в матовом металлическом корпусе, хорошенькие, как игрушка, и стрелки у них с красной прожилкой. Все здесь так чудесно, прекрасно, так бывает только в раю.

А чего стоит бабушкин буфет! Он кажется мне восхитительным, романтичным старинным замком. Сколько прелести в нехитрых его резных завитушках и, конечно, главная тайна – внутри. Как интересно, заветно все, что содержится в этом великолепном буфете-замке. Как опьяняюще прекрасны хрустальный графин, керамический желтый в зеленую точку кувшин, чудесная старинная сахарница с изящным бронзовым мальчиком, поднимающим бронзовую же ложечку. Я даже теперь не могу понять, что вся эта утварь была в сущности бедной, обыкновенной, она мне, как в детстве, кажется самой заманчивой и удивительной.

Моя милая Леля, какие у нее были руки, как штопала она ими и зашивала свои скромные износившиеся вещички, ведь жила она до смерти в бедности, получая крошечную пенсию. Но как она гордилась своей работой, и с какой радостью, самозабвением, как искренне я за нее ее хвалила. Никто никогда не лишит меня уверенности, что моя бабушка самая лучшая, самая умелая, самая добрая и веселая.

Я рассказываю тебе о своей бабушке, о ее удивительном жилище, и сама не понимаю, почему вдруг начинаю плакать. В этих слезах так много: мне жаль ее, мою голубушку, умершую через несколько лет в страшных муках, до последних дней верившую в выздоровление, в свои силы, мне жаль ее жуткой доли, жаль ее рук, постоянно штопавших ветхую от старости одежду, жаль ее бедных вещей, которыми она так дорожила, и мне почему-то жаль себя.

Хорошо, что пошел дождь. Я делаю вид, что стираю капли с лица, но на самом деле стираю свои слезы. Ты внимательно смотришь на меня, лицо твое очень доброжелательное, ты даже чуть-чуть улыбаешься. Я оглядываюсь. За нами стоит твоя охрана – внушительного вида серьезные парни, они ждут тебя, они наготове, они привыкли заниматься серьезным, ответственным делом. Поодаль, на дороге – машины. Одна из них твой роскошный представительный лимузин. Сейчас ты встанешь, тебе мгновенно откроют двери машины, и ты исчезнешь, умчишься по своим важным делам. Слезы предательски текут из глаз, я не могу их остановить. Все время пытаюсь улыбаться, но видно, что я плачу. Мной всецело овладело сиротское чувство, я не могу уже удержаться от слез.

– Давайте пройдемся, – вдруг говоришь ты и решительно встаешь.

Я тотчас вскакиваю. Ты берешь меня под руку, я замираю от счастья, платком, нашедшемся в кармане пальто, пробую незаметно стереть соленую влагу со щек. Что я там только что тебе говорила о своей бабушке, о ее милых вещицах, все это не стоит… не стоит… не стоит… Но все же мне так грустно… Лица твоих ребят очень серьезны, в них неприступность другого мира… Что на меня нашло, что я вся в слезах…

Я не понимаю, как это вдруг получилось, что ты стал нежно и бережно меня целовать…

Мне не хочется общаться с отцом, я не умею с ним говорить, но бывать в родном доме мне нравится. Конечно, я думаю, дело в любимой маме. Я до сих пор цепляюсь за нее, как детеныш обезьяны за свою мать – ни за что нельзя отпустить, в любом положении изо всех сил держаться. Ну как же не держаться за это ни с чем не сравнимое душевное спокойствие? Это чудесная райская бухта, а я тот корабль, который навечно остановился здесь.