Читать интересную книгу Алмаз Чингиз-хана - Сергей ГОРОДНИКОВ

Борис вмиг оценил обстановку, убедился, что они отбились от этой своры преследователей, и схватил поводья кобылы скинутого с потёртого седла врага, придержал ее, пока не подбежал нервно оживленный подьячий. Подьячий живо взобрался в непривычное седло и устроился в нем со своей тяжёлой сумкой, как будто её содержимое было ему дороже собственной жизни. Ему все еще не верилось, что удалось выжить в такой передряге, он был излишне суетлив, и даже ужасная гибель коня не омрачала его настроения.

Они долго скакали между гор и пригорков, не встречая по пути ни своих, ни чужих, и вернулись к холмистой предгорной степи без каких-либо признаков того, что за ними продолжалась разбойничья погоня. Борис уверенно направлялся по следам копыт на земле. Подьячий и Мещерин покорно следовали за ним, нигде не приставая с расспросами, точно и сами не испытывали желания разговаривать. Сколько же их осталось? Этот вопрос мучил растревоженную совесть Мещерина, он был непривычно угрюм. В одном месте Борис отстал, что-то изучал вокруг, искал причины, по которым следы разделились, потом нагнал своих спутников, однако ничего не сказал, а спрашивать его они не решились. Вскоре после этого с гребня холма увидели чахлый кустарник, вокруг него трех лошадей, губами теребящих уже объеденные ветви, и немного в стороне красные одежды стрельцов, поведение которых вызывало смутную тревогу.

За их приближением, будто не доверяя своим глазам, с ружьем в руках настороженно следил Петька и, когда они подъехали и он убедился, что это именно они, то утер слезы и опустился на землю. Радость от встречи была омрачена, — на жёлтеющей щетине травы лежал смертельно бледный стрелец. Под мышкой у него торчал обломок стрелы. Трудно было понять, как она туда вонзилась. Видимо он рукой прикрывал голову от обстрела в расщелине, и стрелу, что поразила его, сразу же обломал. В лихорадке погони он потерял много крови, — рубашка пропиталась ею насквозь. Мучимый бессилием чем-то помочь, рядом с ним стоял на колене Румянцев, в руке у него была кожаная емкость с водой, и он смачивал оторванную от нижней одежды полоску тряпки, увлажнял ею воспалённые губы раненого.

Тень человека накрыла лицо бедняги, веки его дрогнули, и он узнал наклоняющегося Мещерина. Хотел что-то сказать, но смог только беззвучно, как выброшенная на берег рыба, приоткрыть и закрыть рот. После этого передернулся от предсмертной судороги в теле, вытянулся и затих.

Сидящий на земле Петька заплакал в грязные ладони. Смахнул со щеки слезу и Румянцев. Подьячий отошел за куст, плечи его вздрагивали. Мещерин избегал смотреть на них и угрюмо, до крови прикусил нижнюю губу.

Только Борис, как будто его это не трогало, взял из рук Петьки ружье, вскинул прикладом к плечу, щелкнул курком. Выстрела не последовало. Петька обнял возвращённое незаряженное ружье и, продолжая всхлипывать, отвернулся, словно у него остались силы лишь на такой способ выразить неодобрение подобным действием в столь скорбную минуту.

В отличие от других, этого погибшего они смогли предать земле. Срубленные ножом четыре неровные ветки кустарника связали полоской кожи, сделали подобие крестовины.

— Джунгар осталось с дюжину бойцов, — промолвил Борис, когда они стояли вокруг могильного холмика с укреплённым на нём жалким и недолговечным крестом. Никто, казалось, не услышал в его голосе предупреждения о том, что их могла ожидать такая же участь. Румянцев держал поводья лошади, которая осталась без седока. Петька гладил ей морду, но она дико косилась на холмик. Подьячий с наклоном головы бормотал какую-то молитву. А Мещерина не покидала угрюмая озабоченность.

Мещерин первым направился к лошадям. Их поводья были привязаны к веткам кустарника, и понурые животные, как бы сторожили нехитрый скарб из сваленных в кучу походных мешков и котомок.

— Всех людей погубил, — голос, каким он осуждал себя, прозвучал бесцветно и глухо. С тем числом спутников, сколько их осталось, и при царившем настроении растерянности, тревоги и подавленности теряло смысл предприятие, на которое его толкали мысли, связанные с золотой плашкой. Он вынул из-под рубашки платок, развернул его и показал остальным то, что скрывал от них, словно именно плашка была виной потери и гибели половины отряда.

— Золото? — удивился необычному виду плашки Румянцев и остановился рядом.

Мещерин безмолвно опустил ему плашку на ладонь, как будто избавлялся от жгущего руку предмета. Румянцев прикинул её вес и уставился в странные знаки, потом большим пальцем сильно протёр их, как если бы от этого они стали понятнее. Глянуть на золотой предмет молча подошли всё ещё всхлипывающий Петька и подьячий. Лишь Бориса не привлекала эта плашка. Он хранил сосредоточенное молчание, вслушивался в отдалённые звуки и посматривал в сторону гор, беспокоясь пустой тратой времени; по их следам наверняка идут Бату и джунгары, и лучше им было удалиться подальше от этого места. Но он по привычке держал беспокойство в себе, не показывал его. Уехать на разведку, оставить спутников в таком малом числе он тоже не решался.

Задать Мещерину вопросы о плашке не успели: все разом обернулись на слабый перестук копыт устало скачущих коней. Доносился он оттуда, откуда прибыли и они. Борис пальцем тронул курок своего ружья. Остальные чего-то ждали. Судя по становящихся отчётливыми звукам, всадников было только двое, и Борис опустил пищаль.

— Они! — повеселел Петька, когда показались головы наездников, которые вроде жуков перемещались за холмами.

Кроме Мещерина, все забыли о плашке, и, не привлекая внимания, он забрал ее у Румянцева, завернул в платок и опять спрятал на груди, в карман под кафтаном. Уверенность, что сможет продолжить задуманное, снова возвращалась к нему.

Вскоре к ним подъехали атаман и казачок. Борис заметил, что казачок чем-то смущен, и сделал для себя кое-какие выводы. Но другие, кто как мог, выражали искреннюю радость вновь прибывшим, словно их возвращение давало всем надежду на благополучное достижение цели похода на север.

Оживляясь новыми заботами, наконец-то двинулись в путь. О разбойниках не говорили. Борис не сомневался, что те следуют за ними, однако больше не решаются нападать в открытую, однако не поднимал эту тему. Ехали, подгоняя лошадей, пока не стемнело.

На ночлег устраивались готовыми ко всяким неожиданностям. Всухомятку доели последние из захваченных в Бухаре запасов продовольствия, беспечно руководствуясь русским житейским правилом: даст Бог день, даст и пищу. Стрельцы и подьячий с вздохами сожаления вспоминали о многом, оставленном и брошенном за последние сутки. На месте предыдущей ночевки Мещерин закопал свой шатер и все, что показалось по обстоятельствам лишним, и на этот раз лежал у костра, как остальные, прямо на траве. Он уставился в низкое небо с бессчётной россыпью сверкающих звёзд, и ему пришло в голову, что таким же это небо было и сотни лет назад, когда их видел тот, кто сейчас незримо руководил его поступками…

За низким пригорком осторожно приподнялись головы двоих джунгар. Оба лазутчика убедились, что ближе к стоянке отряда подобраться незамеченными трудно, а напасть врасплох на настороженных путников очень сложно. Привал окружало большое открытое пространство, а ночь предстояла безоблачная, светлая. Они видели, как стрельцов на часах сменили Борис и подьячий. Затем у костра поднялся Мещерин.

Мещерин неторопливо подошел к Борису. Он не знал, какими словами может объяснить завтра оставшимся в живых стрельцам и подьячему, зачем ради царской службы надо повернуть в горы, и послушаются ли его. Казалось, только Борису всё равно, куда направляться дальше. Мещерин хотел и не решался признаться ему в своих тайных замыслах. Глянул на сидящих у костра спутников, чтобы убедиться, что его там никто не слышит и, как бы невзначай, полюбопытствовал:

— Не могу понять… Отчего ты бросил службу у китайского императора?

Борис вместо ответа вскинул ружье, и нарушаемую только ночными сверчками тишину вспугнул звучный выстрел.

— Дьявол! — вздрогнул от неожиданности Мещерин, разом теряя желание продолжать разговор.

Оба лазутчика скатились с вершины пригорка. Один из них тряс головой, прочищал глаз от взбитой пулей земли. Они побежали прочь, трусливыми шакалами пригибаясь в низинах, и у них росло недовольство от поручений нового главаря. Они не видели, ради какой такой добычи рискуют жизнью.

6. "Проклятье на тебе в этих местах!"

Ранним утром с пригорка, на котором накануне побывали лазутчики, Бату и джунгары наблюдали за семерыми всадниками. Те удалялись от места привала, но не в степь, а вдоль предгорий, и последний, в яркой красной одежде стрельца, уводил за собою лошадь без седока, поводья ее были привязаны к его седлу. Взгляды джунгар были угрюмыми, они толпились в нескольких шагах позади Бату, и их настроение ему не нравилось.