Винокуренный завод стоял недалеко от моря, и предприятие быстро завоевало себе солидную деловую репутацию среди капитанов судов, приходивших в порт Сантьяго.
Моряки покупали его ром бочонками — а при следующем заходе в Саньяго заходили, чтобы купить еще. Мало-помалу слава рома «Бакарди» распространилась по всей Кубе, и к 1868 году его уже продавали в Гаване. Конечно, в ближайшие годы предприятие еще не могло сделаться кредитоспособным, и Факундо Бакарди Массо, неутомимый каталонский делец, понимал, что не доживет до тех времен, когда ром принесет ему богатство, — но дорога к коммерческому успеху на Кубе была наконец проложена.
Специалисты по рому и потомки Бакарди долгие десятилетия спорили о том, какую же тайную формулу открыли Бакарди и Бутелье, чтобы выпускать ром невиданной доселе мягкости и легкости для питья. Отчасти на это повлияло то, что они применяли быстро ферментирующиеся дрожжи, как для коньяка, а не медленные разновидности, как при изготовлении более крепких ромов. Однако гораздо важнее, пожалуй, то, что дон Факундо разработал систему фильтрации сырого дистиллированного aguardiente через уголь.
Изготовители водки применяли угольные фильтры для тех же целей с конца восемнадцатого века, однако применять этот прием к рому, как считается, первым начал Факундо. Угольные фильтры убирали некоторые примеси, придававшие традиционному рому характерный вкус, но поскольку Факундо специально искал рецепт белого, нетрадиционного рома, уголь прекрасно отвечал его целям.
Другой инновацией было использование для выдержки рома бочонков из американского белого дуба. Выдержка — одна из важнейших стадий производства рома, с которой, однако, было связано больше всего загадок и противоречий, поскольку едва ли не каждый производитель рома имел свои представления по этому поводу. Древесина бочонка взаимодействовала с ромом, сообщала ему собственный аромат и при этом экстрагировала из рома часть наиболее сильных вкусовых примесей. Спирты и масла из рома впитывались в древесину и затем испарялись в воздух. Американский белый дуб, твердый, но при этом относительно пористый, оказался идеальной древесиной для созревания рома, и в течение нескольких десятилетий все производители рома перешли на бочонки из белого дуба. Но Бакарди были первыми.
Однако, пожалуй, главные факторы, повлиявшие на возникновение рома Бакарди, не имели отношения к технологии. Как писал один исследователь истории кубинского рома, «Это был результат терпеливых проб и ошибок — чуть тщательнее очистка, чуть дольше выдержка, пристальное внимание к мелочам, к температуре, вентиляции, свету и тени, к степени зрелости тростника, к качеству мелассы, верный выбор древесины, из которой делали бочки для выдержки, а главное — способность найти точное соотношение всех этих тонкостей, нет, даже не способность — искусство правильно ими пользоваться».
Кроме того, сыграла свою роль и главная инновация: Факундо Бакарди оказался блестящим маркетологом. Он пришел в сферу производства рома не из сахарной промышленности, а из розничной торговли и понимал, как важна реклама и связи с общественностью. Он тщательно следил за изготовлением рома и в знак одобрения каждой партии лично подписывал этикетку на каждой бутылке, выпускавшейся на его винокурне. Его размашистая подпись «Бакарди М.» начиналась с заглавной Б, резко поднималась вправо и заканчивалось стилизованной М (Массо) и эффектным росчерком назад, влево. Ее сразу узнавали. В то время многие сорта рома продавались вовсе без этикеток и других отличительных признаков, но Факундо Бакарди Массо интуитивно почувствовал, как важно создать запоминающийся продукт. Он понял это, когда покупатели требовали «ром Бакарди» еще до того, как его стали разливать в бутылки под этим названием. Выпускать качественный ром — одна часть задачи; нужно было еще сделать из него торговую марку, чтобы покупатели запомнили его ром и могли его потребовать. Вот почему яростная защита торговой марки «Бакарди» с тех пор одной из главных задач компании.
Многие потребители рома на Кубе в 1862 году были, разумеется, неграмотными, поэтому запоминающаяся торговая марка рома нуждалась не только в названии, но и в символе. Факундо и Бутелье выбрали своим символом летучую мышь с распростертыми крыльями. Очевидно, отчасти их вдохновил силуэт летучей мыши на галлоновых кувшинах, в которые Махин Бакарди поначалу разливал ром из домашней винокурни брата. В последующие годы среди историков семьи Бакарди получила распространение другая версия — что когда Факундо и Бутелье купили винокурню Нуньеса, то обнаружили среди стропил колонию летучих мышей. Это была разновидность, питающаяся плодами, и зверьков, должно быть, привлекли сладкие испарения забродившей мелассы. Местные индейцы-таино, как и каталонцы, считали летучую мышь доброй приметой, и говорят, будто донья Амалия предложила мужу этого зверька в качестве подходящего символа для его нового кубинского предприятия.
Глава третья
Становление патриота
Факундо Бакарди было уже под пятьдесят, а денег, чтобы нанять работников, у него не было, поэтому, открывая производство рома, он рассчитывал, что ему помогут сыновья. Старший, семнадцатилетний Эмилио, уже достаточно вырос и окреп, чтобы работать на фабрике, к тому же обладал острым умом, позволявшим вести коммерцию, и обаянием и хорошими манерами, необходимыми для работы с покупателями. Дон Факундо немедленно приставил его к делу.
Эмилио предпочел бы учиться дальше. Он скорее унаследовал материнскую любовь к литературе, нежели мрачную отцовскую решимость преуспеть в деловой жизни.
Пять лет, с восьми до тринадцати, проведенные в Барселоне вдали от родителей, оказали решающее влияние на формирование его характера, и зрелостью и интеллектуальной любознательностью он далеко превосходил своих кубинских сверстников. В Европе 1850 годов процветал романтизм, а наставник Эмилио Даниэль Коста восхищался ведущими писателями и художниками своего времени — Робертом Браунингом, Виктором Гюго, Эженом Делакруа. Пока отец на Кубе отчаянно пытался отсрочить банкротство, юный Эмилио изучал царство поэзии, живописи и даже философии. Когда после скоропостижной смерти Косты в 1857 году Амалия отправилась в Испанию забрать своего мальчика, она нашла там широко образованного молодого человека, умевшего держаться в свете.
Вернувшись на Кубу, Эмилио начал видеть и понимать то, чего не замечал восьмилетним мальчиком. Он вырос среди рабов, его родственники были рабовладельцами, но время, проведенное в Европе, научило Эмилио мыслить самостоятельно, и теперь он считал, что рабство — это плохо. Кроме того, он лишь сейчас обнаружил, как много кубинцев уверены, что терпеть испанское владычество над островом больше нельзя. Эмилио читал исторические труды под руководством ученого наставника и жил в Европе сразу после волны революций 1848 года, перекроивших политическую карту. Противопоставление свободы и тирании больше не было для него пустым словом, он видел, какая борьба идет в его родной земле, и понимал, что Сантьяго расколот надвое. Одни горожане по-прежнему считали себя «испанцами», поддерживали рабство и отстаивали совокупные интересы короны, военных и церкви. По другую сторону были либералы, отстаивавшие права человека, протестовавшие против испанского деспотизма, придерживавшиеся секулярных ценностей и мечтавшие о суверенитете Кубы, если не о полной ее независимости. Примирить эти точки зрения было невозможно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});