Читать интересную книгу Авиньонские барышни - Франсиско Умбраль

Дон Мигель Примо де Ривера, вдовец, человек казармы, установил диктатуру с согласия короля, того самого сеньора из маленького шале в Гиндалере. Дон Мигель Примо был партнером по ломберу прадеда дона Мартина, они играли в мадридском Казино, и дон Мартин пригласил его на косидо в четверг, и конечно этот военный ловелас вмиг был сражен иронией и красотой тетушки Альгадефины.

Фанфаронистый солдафон, не то чтобы красивый, но и не уродливый, без тени печали на лице, весь в наградах, со шлейфом побед и неизменно окруженный друзьями. Тетушка Альгадефина решила, что с этим сеньором, который командовал всей Испанией, можно пофлиртовать, и это был ее ответ королю, если, конечно, когда-то она была именно его подругой или невестой, чего она не знала точно, чего не знал никто, чего не знаю и я.

— Сеньорита, вы мадридский цветок, достойный садов Андалузии.

— Для генерала вы несколько банальны, дон Мигель.

— Зубастая девушка, да?

— Но ваш комплимент не слишком оригинален.

— Хотите работать в моей личной канцелярии?

— Нет.

— Кажется, вы начитанны и могли бы помочь мне с текстами моих публичных выступлений.

— Я внучка дона Мартина Мартинеса, мой дедушка — либерал, и я не пойду на службу к диктатору.

— Но вы же не откажетесь пойти со мной на праздник, ведь вы так любите Мадрид[48].

— Я пойду, но не ради вас, а ради Мадрида.

Прадед дон Мартин всех своих знаменитых друзей приводил домой, чтобы продемонстрировать нам, с людьми какого круга он общается, и ему было все равно, кого он ведет — либерала или диктатора. Я в этом видел большую внутреннюю свободу прадеда, а спустя несколько лет неожиданно для себя осознал, что пошел в него. И мне это очень понравилось. Надо знать свои корни. А не знать их, как сказал однажды за обедом Бароха: «Мы, баски, не знаем своего происхождения», — это ведь все равно что расти в приюте, и, возможно, причина плохого воспитания и плохой прозы Барохи именно в том, что он «не знает своего происхождения», хотя как-то он пришел на обед очень важный и показал нам генеалогическое древо, состряпанное ему профессионалами-мошенниками. Бароха был сеньоришкой, я на обедах по четвергам хорошо различал испанских грандов, идальго и сеньоришек: идальго были мой прадед дон Мартин Мартинес, Унамуно, Рубен (возможно, он был идальго индейским), и дон Мигель Примо тоже. Сеньоришками были Гальдос, Бароха и другие подобные типы.

— А Пикассо идальго или сеньоришка, дорогой племянник?

— Пикассо — цыган, и цыган гениальный.

Валье-Инклан был идальго, а вот Асорин — сеньоришкой.

Идальго был король или его двойник, а сеньоришкой — Кановас[49]. Дон Мигель Примо де Ривера несколько вечеров подряд водил тетушку Альгадефину на праздник именно в Ретиро, и случившийся там молодой претенциозный журналист Сесар Гонсалес Руано[50] предрек в своей газете скорую женитьбу диктатора, назвав тетушку Альгадефину его невестой. Он даже явился в дом, чтобы взять у нее интервью, но она отказала, сославшись на повышенную температуру.

На праздничном Растро[51] властитель Испании и тетушка танцевали чотис[52]. В Ретиро они стреляли по мишени в форме домика. Тетушка Альгадефина всегда выигрывала бутылку анисовой настойки и уносила ее дедушке с бабушкой.

— Вы отлично стреляете, сеньорита.

— Все дело в умении сосредоточиться, дон Мигель.

— Я готов хоть сейчас зачислить вас в Легион в Алхусемасе[53].

— Вот только я на стороне берберов, генерал.

— Как вы изысканны и находчивы.

— Я просто говорю то, что думаю. Там слишком много испанцев. А Африка должна принадлежать африканцам.

— А как же империя?

— Эта ваша Империя — просто гадость.

— Такое нельзя говорить человеку, стоящему во главе империи.

— Тогда не надо меня приглашать. Да об этом каждый день все газеты пишут.

— Интеллектуалы, вроде Унамуно? Ясно-ясно, он ведь бывает у вас дома.

— Унамуно тут ни при чем, у меня своя голова есть.

С каждым днем дон Мигель влюблялся все сильнее. Он оказался простым, симпатичным, веселым, любителем хереса и быстро стал своим в доме. Он старался не пропускать обеды по четвергам. Унамуно ему говорил:

— Генерал, все кончится тем, что вы вышлете меня из Испании.

— Бог с вами, вы же национальное достояние.

Дон Мигель Примо чередовал белое вино с кофе и слушал, как тетушка Альгадефина играет на фортепьяно.

— Почему вы всегда играете Шопена, сеньорита?

— А что нравится вам, генерал?

— Вагнер.

— Как всем военным.

— А это плохо?

— Это тревожная музыка.

— Тревожная?

— Да, музыка Вагнера захватывает, но она давит на тебя, а музыка Шопена легкая, она уносит тебя на небеса.

— Превосходно сказано.

— Не мной.

— А кем?

— Одним французским писателем.

— Хорошо, давайте слушать Шопена.

Дон Мигель совершенно потерял голову от тетушки Альгадефины, и она попросила прадеда, чтобы он пореже его приглашал. Диктатура — вещь очень простая, абсолютно незаконная и, как правило, не имеет будущего. Это все равно что уличного регулировщика взять и поставить управлять страной. Тетушка Альгадефина быстро устала от грубоватых ухаживаний дона Мигеля.

— Хороший человек, но возомнил себя Бисмарком, а он далеко не Бисмарк.

— Может, король его скоро уберет?

— По мне пусть убираются оба.

Тетушка Альгадефина отдыхала, мама мерила ей температуру, дон Мартин гарцевал верхом по Мадриду, бабушка и дедушка попивали анисовую настойку, сестры Каравагио не понимали, почему Альгадефина не хочет выходить замуж за диктатора, тетушки, бабушки, кузины, подруги и прочие, в общем вся стайка, окружали заботой Марию Эухению, пребывавшую в трауре по убитому на дуэли французскому шпиону, я пользовал козу Пенелопу, Ино, Убальда и Магдалена распевали по утрам и молились по вечерам, кузина Маэна и кузина Микаэла прохаживались по бульвару Кастельяна со своими мужчинами, первая с немцем Армандом, вторая с неизвестным нам пока молодым человеком.

Тетушка Альгадефина в шезлонге под магнолией читала свою желтую французскую книжку. Иногда я садился возле нее прямо на землю. Она продолжала читать, а я молчал. Но какие-то невидимые, неосязаемые нити крепко соединяли нас.

— Ты сделал уроки, Франсесильо?

— Мне нужна твоя помощь.

— Ты чего-то не понимаешь?

— Просто мне нравится, когда ты помогаешь.

— Ну неси, что там у тебя — помогу.

— Да нет, не надо, лучше посидим молча. Тебе надо отдыхать.

И молчание накрывало нас, глубокое, убаюканное утренними звуками: пением служанок, блеянием козы, ударами копыт лошадей, мяуканьем котов, молитвами бабушки и дедушки, беседой тетушек и кузин на высоком балконе.

— Тетушка Альгадефина.

— Что.

— Нет, ничего.

— Ну скажи, Франсесильо.

— Нет-нет, ничего.

Франсиско Франко был самым молодым генералом в Европе и героем Рифской войны, но у нас никогда не появлялся. Он редко приезжал в Мадрид и не ходил по гостям. Прадеду дону Мартину не очень нравилась африканская кампания, он не верил ни в колониальное, ни в имперское будущее Испании.

— Из-за Франко испанцы и арабы гибнут ни за что, ничего уже не вернуть. И все это ради его личной славы и наград.

Франсиско Франко был сеньором, который прославился в борьбе за то, что уже не вернуть. Вся женская стайка постоянно просила прадеда почаще приглашать на обед дона Рамона Марию дель Валье-Инклана, писателя-модерниста и друга Рубена, он им очень нравился. Вблизи дон Рамон был человеком не столь ярким, каким казался издалека.

Рамон Мария дель Валье-Инклан

— С вашей стороны, благороднейшие дамы и сеньоры, — сказал он, — это не приглашение, а проявление милосердия, поскольку обедать мне удается лишь время от времени.

— Вы хотите сказать, что не едите косидо?

— Я хочу сказать, что не ем абсолютно ничего, потому что я чистый художник, а чистые художники не едят.

Сасэ Каравагио смотрела на автора «Сонат» с нескрываемым восторгом. Дельмирина, сидевшая рядом со своим женихом Пелайо, мелким служащим, работавшим прежде у дедушки Кайо, знала наизусть стихи дона Рамона и даже продекламировала несколько строк прерывающимся от наплыва чувств голосом. Тетушка Альгадефина воспринимала Валье как несколько стилизованное мистическое воплощение Рубена. А самые молодые — кузина Маэна и кузина Микаэла — наивно предпочитали ему Дорио де Гадекса[54] и других подобных подражателей Рубена — но никто из них и рядом не стоял.

— Вы великий художник, дон Рамон, — сказал прадед.

— Не совсем так. Я лишь тень великого художника, которая рвется к свету.