Читать интересную книгу Смерть отбрасывает тень - Владимир Безымянный

Голиков настолько глубоко задумался, невидяще уставившись в окно, что не услышал, как щелкнул замок. Вошла жена. Он вздрогнул, услышав знакомый голос:

– Как же это ты умудрился раньше меня оказаться дома?… Чудеса да и только… А вот чайник у тебя, как всегда, выкипел! – она выключила газ и поставила сумку с покупками около холодильника. Александр Яковлевич никак не отреагировал на упрек жены. Он только вздохнул и полез в карман брюк за очередной папиросой.

– Не надо так часто, – попросила Марина, укоризненно посмотрев на мужа, и легко забрала из его рук пачку «Беломора».

Голиков повернул жену к себе и, заглянув в ее большие черные глаза, устало сказал:

– Понимаешь, Мариночка, никак не могу разобраться в происходящем вокруг меня… Такое впечатление, будто проспал много лет подряд, а сейчас вдруг проснулся – и волосы на голове дыбом… До чего мы докатились!

– Так вот что мучает, – почему-то шепотом сказала Марина. Честно говоря, она давно ожидала откровенного разговора с мужем, но постоянно мешало то, что он, как правило, приходил домой поздно, а то и вовсе на несколько дней исчезал в командировках. Особенно она беспокоилась о сыне, который жил без отцовского присмотра. Да и в семейном бюджете едва удавалось сводить концы с концами. Не хватало денег на самое необходимое. Вспомнив про это, она нерешительно добавила: – Тебя беспокоит наш быт?…

Александру Яковлевичу показалось, что голос Марины слегка дрогнул, и он тут же пожалел о минутной слабости, но было уже поздно. Марина перехватила инициативу:

– Да о чем я тебя, глупая женщина, спрашиваю? Ведь тебя кроме работы ничего не интересует. Ты нас с Мишей можешь в упор неделю не замечать. Стыдно слушать, как соседки толкуют, что у нашего Миши брюки уже давно малы, да и не только брюки… А ты посмотри на свой костюм или на пальто. Их в химчистку неловко уже сдавать… Да что это я пристаю к тебе с такими мелочами – у тебя ведь дела глобального значения, – с горькой иронией подвела итог Марина.

Голикову было больно и непривычно выслушивать от жены упреки, хотя, чего греха таить, он и сам частенько задумывался над семейной жизнью, тысячу раз давал зарок круто изменить свое отношение к ней, но потом работа затягивала, и он все откладывал и откладывал планируемые изменения. Вот и сейчас Голиков поймал себя на том, что мысли его заняты анализом разговора с Конюшенко. Просто наваждение какое-то. Он крепко обнял жену и с грустью в голосе заговорил:

– Ты права, Мариночка. Сто раз права… Что мне, больше всех нужно?… Хватит!.. Сыт… Вот возьму и совсем уйду из органов! – сказал и испугался своих слов. Но слово не воробей. И он с беспокойством начал ждать ответа Марины, которая знала, что муж, если решил, то от своего не отступится. Но на сей раз предложение Александра Яковлевича было настолько неожиданным и нелепым, что даже Марина, несмотря на подавленность, невольно улыбнулась.

– Куда же ты пойдешь? Что ты умеешь?… Если бы ты слышал, с какой гордостью Миша в садике детям рассказывает, что его папа бандитов ловит, то не говорил бы глупостей. Уйду, уйду… И все-таки ты не ответил, что у тебя там случилось? – она выдвинула из-под стола табуретки и они сели, прижавшись друг к другу. За окном густела серая мгла, иногда тишину вечера нарушал сигнал автомобиля, шаги и голоса случайных прохожих.

* * *

Воскресенье, как и было обещано Марине, Александр Яковлевич провел с семьей. Они долго кружили по зоопарку, потом поехали в лесопарк на детскую площадку, где Миша – главное действующее лицо – перепробовал все качели, карусели и аттракционы. И, только изрядно проголодавшись, они вернулись домой.

Пока Марина накрывала на стол, Александр Яковлевич не утерпел и позвонил дежурному по городу, затем дежурному следователю и разговаривал с ним минут десять, в течение которых Марина подала обед, и они с Мишей, нетерпеливо переглядываясь, ожидали его. По выражению лица мужа Марина попыталась определить, хорошие или плохие вести сообщили ему, но так и не смогла. Александр Яковлевич спокойно бросал в трубку ничего не значащие для непосвященного фразы. Наконец он закончил разговор и отправился в ванную, а вернувшись, с широкой улыбкой, озорно блестя глазами, спросил:

– А кто у нас еще не мыл руки?

Марина с Мишей, вытянув перед собой ладошки, смеясь, хором закричали:

– Чистые!.. Чистые!..

Ели молча. Голиков, изредка встречаясь глазами с женой, отводил взгляд в сторону.

– А компот где? – вдруг нарушил тишину Миша, отодвинув пустые тарелки. – С пирожным и конфетами! – требовательно добавил он.

Марина с удовольствием выполнила просьбу сына, незаметно подмигнув Голикову – мол, обрати внимание, как полезны для детского организма длительные прогулки на свежем воздухе. На что тот ответил жестом, который означал примерно следующее: «Ничего не поделаешь, сам вижу, но – обстоятельства!»

Переговорив друг с другом жестами и мимикой, каждый занялся своим: Миша громко пил компот, Марина убирала со стола грязную посуду, а майор погрузился в путаницу размышлений: «Так-так… Значит, нашли паренька, которого старушка Марья Ивановна встретила возле своего дома. Плохо, что задержали его еще вчера вечером, а опознание произвели только сегодня утром… Вечные, ничем не оправданные нарушения. Хорошо еще, что Березина сразу его опознала. А паренек-то раньше был судим за соучастие в краже, а с судимыми обращаются известно как. Так сказать, граждане второй категории, ради которых соблюдать закон вовсе не обязательно… И все-таки придется повторно вызвать Селезнева, Леонова и прочих… Закон должен быть для всех одинаков… И с условной помощью Конюшенко, как ни печально, а придется согласиться…»

– Так что там у тебя за новости? – перебила его мысли Марина.

– Ты же обещала, Мариночка, что никогда не будешь спрашивать меня о работе.

– Ох, я опять нарушила конвенцию, – улыбнулась она.

Голиков поднялся, на минутку привлек к себе жену, и, словно извиняясь, шепнул:

– Пока ничего не ясно.

– Можно подумать, что ты всегда охотно делишься со мной, когда даже все ясно, – отпарировала Марина.

Глава шестая

Острая обида и недоумение расслабили крепко сбитое молодое тело Виктора Никулина. Плечи его безвольно опустились. «За что?… Почему я здесь?… Почему он мне не верит? – он сел на лавку, свесив круглую, коротко подстриженную голову. – Я же честно рассказал, что действительно видел старуху и даже предлагал ей поднести сумки, но она сама отказалась… Обидно, что Тоня будет ждать сегодня вечером, а я здесь торчу… Но в чем меня обвиняют? Что они от меня хотят?… Должен следователь сказать… Правда, я от кого-то слышал, что обвинение предъявляется в течение десяти суток, а на сегодня только сутки прошли…»

Виктор Никулин находился в комнате для задержанных Московского райотдела со вчерашнего вечера. Водворил его сюда районный участковый.

Целую ночь камера наполнялась задержанными, в основном это были пьянчуги, попавшие за разную мелочь: матерную брань в людном месте, драки и прочее. Виктор старался избегать разговоров, но волей-неволей вынужден был слушать их косноязычный бред. Лавки, а их в камере было две, были донельзя засаленными, но бороться со сном сидя не хватило сил, и он, стянув с себя голубую куртку, сделал из нее изголовье и улегся на жесткие вонючие доски, время от времени переворачиваясь с боку на спину. Глаза были закрыты, но сон не шел.

Утром он начал старательно приводить себя в порядок. Отряхнул брюки и безуспешно пытался разгладить смятую куртку, служившую ему подушкой…

Сейчас Никулин находился в камере один. Еще рано утром каждый из задержанных получил свое. Начальник райотдела построил их в дежурной части и определил дальнейший маршрут. Большинство отвезли в суд, кого за пятнадцатью сутками, кого за штрафами. Никулина следователь повел к себе в кабинет, где уже сидели двое ребят, совершенно не знакомых Виктору.

Усадив всех троих под стенку, следователь предупредил, чтобы сидели молча, пока он сам не заговорит с ними. Потом подошел к двери и, просунув в нее большой хрящеватый нос, что-то сказал, и тотчас в кабинет вошла старушка, которую Виктор узнал, но никак не мог припомнить, откуда она ему знакома. Следователь спросил, не знает ли она кого-либо из сидящих здесь. Старушка внимательно осмотрела каждого, пожевала губами и отрицательно покачала головой. И дернул же Виктора черт спросить, не узнает ли она его. Старуха оживилась, подошла к нему поближе и, долго не раздумывая, указала на него… Откуда же ему было знать, что его и после этого не выпустят. Вины за собой он никакой не чувствовал, но поневоле мучительно копался в памяти, стараясь припомнить, где и когда встречался со старушкой… Бесполезно. Его попытки здесь, в камере, трезво разобраться во всем перекрывала назойливая мысль, что он так и не встретился с Тоней и что она может подумать…