Читать интересную книгу Публичное одиночество - Никита Михалков

Как беллетристику, конечно.

Но это занимательно. Это подробно. Это интересно читать. Очень ясные и выпуклые характеры, лихо закрученная интрига, и конечно, это трудно сравнить с тем детективным чтивом, которое мы видим в последнее время. Акунин – все-таки писатель.

То есть лет через сто его, возможно, будут воспринимать более серьезно, чем при жизни, как произошло с Дюма каким-нибудь?

Дюма, мне кажется, как воспринимался, так и воспринимается.

Ну, а Агата Кристи? Она тоже классика, и в своем жанре. Или Конан Дойл… Трудно сказать, что «Шерлок Холмс» – глубинное, серьезное исследование человеческой психологии и жизни. И тем не менее – это классика. И главное, что фигура Шерлока Холмса стала как бы знаковой.

Фандорин, Вы думаете, туда же?

Это уже произошло.

Сегодня Фандорин для читателя уже во многом стал знаковой фигурой.

И экранизации, которые сейчас идут и которые еще впереди, из него, думаю, могут сделать такого комиссара Мегрэ.

Вы ведь с Акуниным придерживаетесь противоположных воззрений на историю. Он западник в классическом, девятнадцативековом понимании.

У нас были с ним по этому поводу какие-то разговоры, разногласия, но они не носили кровавого характера. И, кроме того, я сумел его кое в чем убедить.

Скажем, в финале «Статского советника» Фандорин уходит. Я попытался объяснить Акунину, что если он настоящий офицер, настоящий мужчина, если в нем есть стержень, то для него не может быть таких понятий: ах, я обиделся, я ушел. Он служит. Он должен служить. И когда ему говорит старичок камердинер: «Ну на кого ты нас оставил?», то, мне кажется, несмотря ни на что, он должен вернуться к этому отвратительному человеку и сказать: «Ну что делать, будем служить. Вы на своем месте, я на своем». И это не компромисс. Это не то, чтобы он просто сдался и пошел за сильными. Наоборот, он себя переломил. Сломал, но ради дела. Чтобы не бросить тех людей, за которых он отвечает…

Понимаете, он каждый день имеет дело с тем, с чем людям иметь дело не хочется. Как говорил Иван Ильин (не цитату говорю, а смысл): никогда не жалуйся на время, ибо ты для того и рожден, чтобы сделать его лучше.

Для меня Фандорин по-человечески симпатичнее, и я его больше уважаю, если он возвращается и продолжает служить.

Но это очень странно. Акунин кропотливо, из книги в книгу создавал образ человека, который не хочет быть частью несправедливой системы, переживает, дистанцируется от нее.

А я и не думаю, что ему надо мешать испытывать моральные неудобства. Он же не принял это. Но как считать: главное, чтобы моей душе было спокойно, или я буду пытаться все-таки, стиснув зубы, что-то улучшить, чтобы более слабые, чем я, не страдали от этих мерзавцев? Ну и потом, Акунин ведь такой человек, если он не соглашается, он не сделает этого. И, видимо, мне все-таки удалось привести какие-то достаточные аргументы. (II, 47)

«АЛЕКСАНДР»

(2005)

Я придумал абсолютно точное определение этому фильму.

Это когда прапорщик прочел четыре страницы учебника по истории, обалдел и решил пересказать их своим солдатам.

Вот на таком уровне снят фильм о Македонском! (III, 6)

АЛЛИЛУЕВА СВЕТЛАНА (2005)

Мне задали вопрос: правда ли, что Светлана Аллилуева, посмотрев мои картины «Обломов» и «Механическое пианино», возвратилась в Россию из эмиграции?

Я на это ответил: да, но ведь вскоре она уехала…

Интересно, что она посмотрела из нашего кино, чтобы опять уехать? (II, 49)

«АЛХИМИК»

(2004)

Вопрос: Я слышал, Вы хотите снимать фильм по книге Коэльо «Алхимик»?

Да, хотел и еще хочу.

Это очень красивая история о поиске Бога. В ней действует мальчик-испанец, но, если бы это я снимал, я бы перевел все это вообще в кавказскую тему.

Может быть, так и сделаю. (I, 104)

АМЕРИКА

(1998)

Разве не демократичная страна Америка?

Но я был потрясен, когда я показал свою картину < «Сибирский цирюльник» > американскому актеру и режиссеру Кевину Костнеру и попросил его высказать свое отношение. Я получил четыре страницы соображений, из которых две страницы – это были дифирамбы, а дальше, по пунктам, предложения, которые, как считал мой американский коллега, были бы интересны для американских зрителей.

Я прочел его замечания – это наше Госкино двадцатилетней давности. (И это самая демократичная страна!) Например: так как ваша героиня намекает на то, что она была раньше проституткой, то было бы неплохо, чтобы она была не американкой. Пусть она будет приехавшей в Америку англичанкой. А американский сержант грубовато обращается со своими юнкерами, было бы неплохо это смягчить. И так далее…

Что это значит? Они что, боятся цензуры?

Нет, но у них есть свои правила, которые они не перешагивают… (VI, 1)

(1999)

Меня пугает одна вещь.

Мы уже замечательно знаем законы Америки, нравы Америки, лица Америки, героев американских. Мы знаем замечательно устои жизни Америки, основные ценности Америки.

Но мы абсолютно перестаем знать, что такое мы.

Моя дочь или ваш ребенок, дети сегодняшние, которым уже шесть, семь, восемь, десять лет, будут знать о войне по фильму Спилберга. Они будут знать, что американцы спасли мир от великой Второй мировой войны.

Все это серьезно, и это называется идеология. И очень грамотная идеология.

В американском кино есть и проститутки, и наркоманы, и нехорошие люди, и коррупция, и преступники. Но там существует нечто такое, что перешагнуть нельзя: уважение к своей стране, уважение к своему народу, уважение к закону. И всегда появляется полицейский рано или поздно, который, рискуя жизнью, спасает. Это не значит, что всегда так.

Но американцы, которые доказывают, и американская власть, которая доказывает, что она защищает своего гражданина на любой территории, в любой точке земного шара, это дает людям надежду, что они не зря живут.

Они гордятся тем, что живут в великой стране. (VI, 2)

(2001)

Америка следует своему кино.

Американцы похожи на героев своих фильмов. Но не народ создал это кино, а кино создало этот народ – с невероятной наивностью и верой в происходящее на экране и с абсолютным отсутствием необходимости какого бы то ни было объяснения психологических ситуаций. Только что убили восемь человек и тут же, на месте преступления, занимаются любовью. Или почему-то никого не волнует, почему у героя никогда не кончаются патроны, сколько бы он ни стрелял?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});