Это случилось в середине марта, в один из тех солнечных, звонких, капельных дней, когда даже самые хмурые люди начинают улыбаться. Жена позвонила мне на работу и коротко сообщила: «Егор отравился!»
— Чем? В смысле зачем? — не понял я.
— Подробностей не знаю, он в Склифе.
— А ты откуда…
— Мне Настя позвонила.
— Ну он хоть живой? — переспросил я.
— Живой… вроде… — не очень уверенно ответила жена. — К нему пока не пускают, мы договорились завтра пойти. Настя вечером у нас будет, расскажет.
Вечером к нам пришла не только Настя, но и Саня Локтев. Сидели, поглядывая друг на друга. Настя нервничала.
— Это подло… подло… — бормотала девушка. — Это шантаж!
Оказалось, Егор забросил учебу, сессию не сдавал, дни и ночи проводил у Насти, ходил за ней повсюду, встречал, провожал, и так она от него устала, что, не выдержав наконец, прогнала от себя. Уйти-то он ушел, но продолжал звонить.
— Это ужасно! — Настя нервно сжимала и разжимала пальцы. — Он все время ныл и жаловался: и в пед его мама засунула, а он никогда не хотел быть учителем, и задолбал его постоянный контроль, он хочет сам принимать решения, бла-бла-бла, но ничего, — заметьте! — ничего не делал! Только торчал все время на глазах и разглагольствовал. Я так от него устала! А теперь, выходит, я же и виновата? Да?
— Настя, успокойся, никто не собирается тебя винить… — неуверенно начала Аня.
— Да?! — вскинулась Настя. — Правда? А знаете, что сказала мне его мамочка?
— Нашла на кого обижаться…
— А я не обижаюсь! С чего бы это мне обижаться? Егор же не умер, он таблеток наглотался, а потом испугался и мамочке позвонил.
— Ну что ты городишь!
Настя отмахнулась:
— Ох, ребята, я и сама не знаю… Конечно, я виновата… Мы в ответе за тех, кого приручили, так, кажется? Вы ведь тоже так думаете? Да?
Мы с Аней синхронно покачали головами.
— Нет.
— Он еще и записку оставил, — вспомнила Настя и усмехнулась. — Мол, просит никого не винить, представляете! Господи! Что теперь будет-то?! Если все обойдется, то все равно на учет в Кащенко…
— Насть, давай ты не будешь гнать волну раньше времени, — мягко попросил я.
— Все равно, — обреченно произнесла она.
— Завтра мы все вместе сходим к Егору, — пообещала Аня. — Все узнаем, даст бог, все обойдется… — Она еще что-то ворковала успокаивающее. А я думал. Разумеется, эта попытка самоубийства — чистой воды шантаж. Егор не справился с собой и своими чувствами и решился на такой неприятный трюк. Он надеялся привлечь к себе внимание или рассчитывал на то, что Настя сжалится и станет для него второй мамой.
Я потом говорил с ним на эту тему. Конечно, ни о какой смерти Егор не думал, Настя прогнала — обиделся. Дома за несданную сессию пилят, в институте пилят… Куда ни кинь, везде клин. И подумал, а напьюсь-ка я таблеток… что будет потом, он не представлял. А когда хлопнул горсть, вдруг дошло, что вот прямо сейчас он перестанет быть! Эта мысль оказалась так ужасна, что Егор, дрожа от страха и плача, набрал номер матери.
Мать примчалась вместе со «Скорой». Егора молниеносно отвезли в Склиф, а там быстро привели в чувство.
Мы были у него на следующий день. Он смог спуститься к нам. Ему было стыдно. Он все время отводил глаза, хотя никто его не упрекал. Настя вообще молчала. А мы поговорили о чем-то нейтральном: весна, солнце, птички, скоро на море поедем, и все такое… Пожелали скорее выздороветь.
Когда вышли во двор, подняли головы и стали смотреть в окна на третьем этаже. Садилось солнце, и стекла горели огнем, до слез в глазах. Я тогда взмолился про себя: «Слава богу! Слава богу, Егор жив!» Вдруг представилось, каково нам всем было бы, если бы он умер… Скоро Егора выписали. Он приходил к каждому из нас и просил прощения.
Но! Самое главное, своего парень добился.
Как ни ругалась на него Настя, все же его поступок произвел на нее сильное впечатление. Ее романтическая натура против такой любви не устояла.
Как раз окончился Великий пост, Настя повела Егора в церковь, они отстояли праздничную службу. Исповедались, причастились. Насте тогда казалось, что каждый ее шаг исполнен глубокого смысла. На Пасхальной седмице они зачали ребенка. Настю поразила эта беременность, первая в ее жизни. Свадьба была назначена на август.
Сильная страсть, как взрыв, — мгновение, и нет ее.
Сговор, обручение и запой
После смотрин обыкновенно назначался день сговора (в Европе — помолвки). Родители и родственники жениха являлись в дом невесты, где их принимали с особыми почестями, сажали на почетные места, в красный угол.
Сговор считался очень важным событием. После него отказаться от свадьбы было уже немыслимо. Во время сговора принимались окончательные решения по всем связанным со свадьбой вопросам, родственники с обеих сторон старались уладить все даже самые мелкие разногласия, окончательно подводилась черта в составлении рядной записи (брачного договора). После чего сваты — отцы жениха и невесты — били друг друга рука об руку, обменивались крепким рукопожатием, одаривали друг друга пирогами и приговаривали: «Будь ты мне сват да нова родня».
Приводили жениха и невесту, молодые при всех троекратно целовались и обменивались кольцами. После обручения будущих супругов уводили, а родня устраивала «запой» или «пропой», как ни назови, а суть одна — сделали дело, надо обмыть.
Во время запоя к гостям по очереди выводили невесту и жениха, те одаривали собравшихся, подносили вино. Гости, в свою очередь, дарили молодым деньги. За общий стол жениха и невесту не сажали, кормили отдельно.
После сговора невеста нарекалась «сговоренкой» и «пропитой-залитой». До самого венчания она почти не выходила из дома, освобождалась от всех домашних работ, в ее обязанности теперь входило только приданое да подготовка к свадьбе. Правильная невеста все время причитала да плакала, слезно обращаясь к родителям, чтоб те не отдавали ее чужим людям. В избе постоянно собирались ее подруги и родственницы, они помогали невесте подготовить приданое: пряли, ткали, шили, вышивали. Работы было много. Ежели ты крестьянская девушка, то венчальное платье должна сама себе сшить, и не только себе, а еще и будущему муженьку. Не говоря уже о подарках многочисленной родне: вышитые полотенца, платки, рубахи, сарафаны и прочее. Перед свадьбой надо было тщательно осмотреть приданое, выяснить, нет ли в чем недостатка, и немедленно пополнить.
Ох, забот — полон рот! А угостить подруг сладкой молочной кашей! А повыть, сидя на пороге и держась за дверную скобу? А попрощаться с вольной волюшкой да девичьей косой, а пропеть все жалостные песни прощальные?