Они снова принялись сверлить друг друга взглядами. Из ее глаз исчезло виноватое выражение, он забыл, как любовался ею несколько минут назад.
- Хорошо, - первой сдалась она. – Перечислите деньги в благотворительный фонд.
- Какой?
- В фонд помощи брошенным невестами басам.
После паузы Федор расхохотался. Улыбнулась, в конце концов, и Лола. У него шикарный смех, под стать голосу – низкий и рокочущий. И заразительный.
- Скажите, кто это? – задал Фёдор занимающий его уже какое-то время вопрос. Лола повернула голову, проследив направление его взгляда. – Это… Лайза Миннелли, да?
- Нет, - безмятежно ответила она. - Это мой отец.
Она явно наслаждалась его изумлением. А Фёдор принялся внимательнее разглядывать черно-белый портрет на стене. В роскошной диве в диадеме и боа было совершенно невозможно заподозрить мужчину.
- Вы не шутите?
- А вы шокированы?
- Не слишком, - после паузы серьезно ответил Фёдор. - Для оперы это не такое уж удивительное дело. Есть брючные и юбочные роли.
- Что это такое? – округлила глаза Лола. Она никак не ожидала, что будет говорить с ним о своем отце и об опере. И никак не предполагала, что этот разговор будет для них обоих интересен.
- Брючные роли – это мужские роли, чьи партии написаны для высоких голосов, и, соответственно, их исполняют женщины в мужских костюмах. Юбочные – обратная ситуация. Правда, ради справедливости стоит сказать, что юбочные партии – вещь довольно редкая.
- Правда? – она выглядела заинтригованной и заинтересованной. - Женщины играют мужчин? В опере?
- Правда, - кивнул Фёдор. – Например, паж Керубино в «Свадьбе Фигаро». Или Октавиан в «Кавалере Розы», - Лола страдальчески наморщилась, а Фёдор рассмеялся. Как же он забыл. Гвидо рассказывал, что его босс совершенно равнодушна к опере. – «Снегурочку» помните?
- Помню, - осторожно ответила Лола. – В общих чертах.
- Леля поет женщина.
- Как?! – ахнула Лола. – Это же… там же у них любовь… со Снегурочкой… кажется.
- И тем не менее, - с довольным видом кивнул Фёдор. Ему льстил ее неподдельный интерес. А говорят – не любит, не любит. – Это партия для меццо-сопрано. Это женский голос.
- Удивительно, - покачала головой Лола. – Просто удивительно. А есть ли… юбочные… правильно?.. юбочные партии для баса?
- Есть, - Фёдор с удовольствием пустился в объяснения. – Юбочные роли - как правило, комические.
- Например?
- Например, у Прокофьева в «Любовь к трем апельсинам» - кухарка.
Лола звонко рассмеялась.
- Кухарка! Какая прелесть. А я ведь предлагала вам платье! Вот в каком образе надо было выходить на подиум! А не этот ваш страшный Аттила! Я себе представляю вас в переднике.
Теперь уже Фёдор заразился ее весельем и улыбался.
- Ну значит в следующий раз буду кухаркой.
Веселье тут же и стихло. Они оба понимали, что следующего раза не будет. Его выступление на показе «Лолику» останется одноразовой акцией – только тогда оно имеет смысл.
- Ваш отец выступал на сцене? – чтобы сгладить неловкость, Фёдор вернулся к началу разговора.
- В молодости, - девушка серьезно смотрела на него. – Теперь он продюсер.
Фёдор лишь хмыкнул. Судя по всему, отец Лолы Ингер - незаурядная личность.
- Это от него у вас такая роскошная фамилия?
Лола несколько секунд пристально смотрела на него, словно оценивая – была ли ирония в его вопросе. Пожала плечами.
- От обоих родителей. Ингер – девичья фамилия моей матери. Отец настоял, чтобы, став взрослой, я взяла двойную фамилию.
- Почему?! - по этой логике и у самого Фёдора должна быть фамилия Петерсон-Дягилев. Ужас какой.
- Папа считал, что так будет справедливо, - Лола снова пожала плечами. – В честь отца моей матери, основателя продюсерского центра «Ингер Продакшн».
- Кажется, - Фёдор нахмурился, вороша память. – Кажется, я что-то о нем слышал.
- Возможно.
Тема явно не принадлежала к таким, на которые Лола Ингер-Кузьменко готова разговаривать с удовольствием. И Фёдор пошел ей навстречу.
- А это кто? – он перевёл взгляд на второй портрет, тоже черно-белый. В гендерной принадлежности этого человека сомнений не было. Как и в его профессии. Лысина в венчике темных волос, очки на кончике тонкого, с горбинкой, носа и портновская лента на шее. Наверняка, какой-нибудь Кристиан Диор за работой. Но почему-то дополнил свой вопрос иначе: - Ваш дедушка, надо полагать?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- Почти, - невозмутимо кивнула Лола. – Прадед.
И снова она наслаждается его изумлением.
- А я думал, это какой-то известный модельер, ваш кумир.
- Это и есть мой кумир. Мой прадед по линии отца, Константинас Георгадис. Он был грек. И лучший мастер по мужскому костюму города Ейска.
- Где это?
- Сразу видно, что вы не носили в жизни хороших костюмов, - рассмеялась Лола. – Все больше шкуры и кожаные куртки.
Он не обиделся.
- Это правда, вне сцены я предпочитаю одеваться как можно проще. Так где этот ваш Ейск?
- На берегу Азовского моря. Прадед был и в самом деле прекрасным мастером своего дела, он одевал людей из парткома. Вы представляете себе, что такое партком, Фёдор?
- Смутно, - улыбнулся он. – В самых общих чертах.
- Лола, там пришел синьор по поводу дыхания крота, - в проеме двери показалась голова секретарши. – Помнишь, которого ты хотела видеть?
- Дыхание крота?! - у Фёдора сегодня день изумления, не иначе.
- Это так называется цвет, - она встала со своего места. – Цвет ткани. Шелка, если вас интересует.
- Я с вами просто расширил свои горизонты, - Фёдор встал вслед за ней. Пора уходить. Но вдруг кольнула жалость, что этот разговор окончен. И нового не будет. Их пути с этой взбалмошной, но такой живой и искренней девушкой расходятся. А завтра он улетает в Нью-Йорк.
- Я тоже, - кивнула она и протянула руку. – Приятно было с вами поработать, Фёдор.
- Взаимно, Лола.
Целовать руку здесь, в офисе, было бы нелепо. И ее маленькая, но твердая ладонь на секунду утонула в его большой и горячей. А потом он поехал готовиться к последнему из серии выступлений в Милане, а она – разбираться с кротами и шелком.
Картина пятая, экспрессивная. Костюмы, декорации, оркестр – все на нерве.
«Две премьеры в год – это перебор», - мрачно думал Фёдор Дягилев, встряхивая листы с либретто. Явный перебор, особенно с учётом его плотного графика выступлений. Он еще не до конца выучил то, что ему предстоит петь через две недели, хотя работает над этой партией с начала года. А в ноябре – премьера в «Ла Скала». Убиться можно. Но Сол говорит: «Надо ковать железо, пока горячо». Сол прав, и Фёдор сам все отлично понимает. Карьера пошла на взлет, он востребован, с контрактами проблем теперь нет. Зато есть проблемы со временем, но они – решаемы. Просто отсечь все ненужное. Вон, Джессика сама… отсеклась. Почти.
Загорелось световое табло. Если все будет по расписанию, через полчаса они сядут в аэропорту Мюнхена. Поняв, что в голову не влезет ни то, что ни одной строчки – даже больше уже ни одного слова, Фёдор убрал пачку листов в рюкзак и уставился в иллюминатор. Одна оперная дива на вопрос о том, где ее дом, ответила: «В самолете». И это чертовски правильный ответ. Фёдор бы ответил точно так же.
***
- Что это?!
- Это ваш костюм, Теодор.
- Какого… у него розовый гульфик?! И почему он такой огромный?!
- Это символ неуемной сексуальной энергии Генриха, его мужского начала.
- Это не символ мужского начала, это какое-то издевательство! Над мужчиной, костюмом и оперой! – продолжал бесноваться Дягилев. Он был очень консервативен и в корне не признавал попыток, как это называли, «осовременить» оперу. Опера - искусство вне времени. И Герман в белом полупрозрачном трико или Дон Карлос в майке-алкоголичке – это всего лишь дурновкусие и дешёвый эпатаж. – Ни за что это не надену!
Костюмер лишь развел руками. И был прав. Претензии следует предъявлять не костюмеру. А тому, кто это придумал. Фёдор с раздражением принялся стаскивать это золотисто-розовое безобразие. Если штанишки-фонарики хоть и выглядели смешными, но соответствовали эпохе, то огромный розовый гульфик…ну это что-то из ряда вон. А ведь Сол клялся, что постановка классическая, без вот этого всего… новаторства.