поддались манипулированию. Стремления освободительного характера, которым следовала, например, Роза Люксембург, были тем самым, конечно же, лишены базиса. Не быть преданным Советскому Союзу и тем не менее проводить социалистическую политику оказалось в таких условиях более чем трудным вызовом.
Подобно тому, как в Германии 20-х годов национал-социалисты «позаимствовали» у рабочего движения костюм и словарь, сталинисты, исходя из российских условий, приукрашивались идеями и притязаниями, которые каждый, желавший увидеть их воплощёнными в жизнь, оплачивал свободой, а иной раз и жизнью – по крайней мере там, где сталинизм приходил к власти.
Розе Люксембург было не суждено изведать всего этого. Она, не представляя, что ещё предстоит, пережила только самое начало безрассудного развития. Она пыталась вырваться из того противостояния двух фронтов – «марксистов» против анархистов, которому во время Гражданской войны в Испании (1936–1939 гг.), когда советский марксизм полностью превратился в сталинизм, было суждено принять крайне жестокий характер. Вместо этого Роза Люксембург в продолжение всей жизни на словах резко отмежёвывалась от анархизма, причём тем сильнее, чем более она с ним сближалась. Ведь выступление Розы Люксембург в пользу большего действия и меньшей заботы об организации с её растущей бюрократией и вялой самоуспокоенностью, а уже тем более за массовую политическую забастовку обернулось для неё упрёком в намерении контрабандой протащить в социал-демократию анархизм и тем самым поставить под вопрос всё достигнутое.
Роза Люксембург дала отпор всем этим нападкам ценой политической изоляции на многие годы. Это было время перед Первой мировой войной, когда её ближайший союзник в рядах германской социал-демократии, Карл Каутский, изобретал всё новые марксистские теории, чтобы оправдать политику приспособления к режиму Вильгельма II, практиковавшуюся правлением СДПГ. Поэтому они становились друг другу всё более чужими, причём навсегда. Марксизм начал превращаться для Розы Люксембург в бранное слово.
Хотя в социал-демократическое движение она вступила как верная сторонница марксизма, сама себя Роза Люксембург вряд ли называла марксисткой, что и не было тогда обычным в партиях II Интернационала. В первое десятилетие нового века она преодолела многие, хотя, как было показано, и не все догмы каутскианского марксизма и нашла собственный путь к пониманию идей Маркса и применению его метода. При этом едва ли кто-то из современников мог достичь её уровня, не говоря уже о тех, кто после 1923 г. взял на себя руководство партией, в основании которой в последний день 1918 года участвовала Роза Люксембург, – о людях вроде Рут Фишер, Эрнста Тельмана и Вальтера Ульбрихта. С 1910 г. она употребляла слова «марксисты» и «марксизм» преимущественно в кавычках и большей частью для того, чтобы продемонстрировать критическое отношение к соответствующим взглядам.
Когда во время мировой войны Карл Каутский договорился до объяснения на основе марксизма гражданского мира, который заключила СДПГ с империей, ведшей войну, Роза Люксембург была в состоянии лишь желчно издеваться над этим «измом»: «Германская социал-демократия поспешила в момент возникновения войны прикрыть идеологическим щитом из отбросов марксизма разбойничий поход германского империализма, провозгласив его освободительным походом против русского царизма».
Единственным «измом», который Роза Люксембург принимала без каких бы то ни было сомнений, был социализм; и этого было вполне достаточно для её дела. В своем докладе на Учредительном съезде Коммунистической партии Германии 31 декабря 1918 г., в котором участвовали левые различных направлений, в том числе многочисленные искренние приверженцы идей Маркса, она ещё раз вернулась к марксизму. Чтобы никого не отпугивать, она полемизировала иначе, чем обычно – не в общем виде против марксизма, а проводила различие между «официальным марксизмом» и «подлинным, нефальсифицированным марксизмом», но предпочла для новой партии новую точку отсчёта.
Она не заявляла: «Мы снова с марксизмом», а говорила: «Мы снова с Марксом, под его знаменем. Когда мы сейчас в нашей Программе заявляем: непосредственная задача пролетариата – не что иное, как, говоря кратко, претворение социализма в жизнь и выкорчевывание капитализма, мы тем самым становимся на почву, на которой стояли Маркс и Энгельс в 1848 г. и которую они принципиально никогда не покидали».
В XX столетии неисчислимые массы людей жертвовали повсюду в мире своей жизнью ради осуществления идеалов марксизма, то есть ликвидации всякого угнетения и эксплуатации. Они, однако, оказались объектом манипуляции и были преданны теми бессовестными силовыми политиками, практиковавшими в том числе даже массовые убийства, которые обосновывали и оправдывали марксизмом практически всё: от выдвинутого в начале 30-х гг. утверждения о том, что социал-демократы – это социал-фашисты, до пакта между двумя тоталитарными диктатурами в Европе, заговора Гитлера и Сталина против польского народа в 1939 г. и подавления «Пражской весны» в 1968 г.
Не только Сталин, Берия и Молотов, но и Мао Цзэдун и Пол Пот считали себя истинными «марксистами» и осуществляли свою истребительную политику под знаменем марксизма.
Между социал-демократами и большевиками
Роза Люксембург ошибалась…; она ошибалась…; она ошибалась…; она ошибалась.; она ошибалась…
Но, несмотря на эти ошибки, она была и остаётся орлом.
Ленин, 1922
…путь лежит не через большинство к революционной тактике, а через революционную тактику к большинству.
Роза Люксембург, 1918
В отличие от нередко ложно приписываемого Розе Люксембург воззрения, она рассматривала массовую политическую забастовку не как форму борьбы «саму по себе». Напротив, массовая политическая забастовка была для неё синонимом целого спектра действий, с помощью которых пролетарские массы должны были стать свободными в борьбе против господствующего экономического и политического режима, т. е. освободиться и от опеки со стороны своих вождей. Правда, при этом Розе Люксембург были свойственны некоторые иллюзии о «пролетарских массах».
В первой половине XIX в. чартисты[17] в Англии, с одной стороны, и Карл Маркс в Германии – с другой полагали, что в лице пролетариата нашли, наконец, общественный «субъект», который левые искали на протяжении столетий, чтобы осуществить свои идеи, направленные на усовершенствование мира. Как для реформистов, так и для революционеров в рядах социал-демократии на рубеже веков это воззрение в значительной степени было бесспорным. Позже, в условиях сталинизма, оно оказалось доведённым до абсурда. С одной стороны, рабочие, оставшиеся на производстве, а в ещё большей степени сельское население, превращённое в рабочих с помощью мер принуждения, были, как в эпоху раннего капитализма, лишены политических прав, а в некоторых странах подвергались даже усиленной эксплуатации. С другой стороны, на официальном уровне торжественно провозглашалось обожествление «рабочего класса», что сопровождалось на ранней фазе специальной практикой рекрутирования услужливых для всех и каждого «кадров»: на то, чтобы стать человеком первого класса, а следовательно, и подняться в ряды нового господствующего сословия, годился тот, кто мог доказать кристально чистое пролетарское происхождение; всем