Читать интересную книгу Освобождение души - Михаил Коряков

— Не американский это пулемет, — объявил лейтенант. — По американски нас учили в Болшеве. Тут и буквы совсем другие.

— Филолог! — позвал меня Шурка. — Есть случай отличиться.

Пулемет оказался польский. На нем стоял герб «Жечи Посполитой». Повидимому, его захватили в Польше осенью 1939 года. Красная армия понесла такие потери оружием, что через четыре месяца войны на фронт стали посылать всякую заваль вроде этого польского пулемета. На производство винтовок переходили заводы, вырабатывавшие прежде кастрюли. Попадались новые, помеченные 1941 годом, винтовки с грубыми нешлифованными стволами, коряво, одним топором вырубленными ложами. Ходили слухи, что плохо выделанные винтовки разрывало при стрельбе; бойцы их бросали. Появился приказ Сталина: за потерю винтовки — расстрел; раненых в госпиталь без винтовок — не принимать. Бойцам, получившим тяжелые ранения и в беспамятстве потерявшим оружие, отказывали в перевязке, первой помощи. Бойцы ползли обратно на поле боя и гибли, истекая кровью, попадая в плен к наступавшему неприятелю.

— Ну его к лешему, — отступился лейтенант от пулемета. — В нем спецоружейник не разберется. Яковлев — отдыхать. Коряков — тоже. Корякова я еще вызову. Комиссар приедет, привезет капсюли — ваше отделение… я вам говорил — вы заступаете Проскурякова… вы обеспечите мосты зажигательными трубками. Понятно?

— Товарищ лейтенант, разрешите мне задержаться, с этим пулеметом покончить, — попросил Шурка.

— Брось, ничего у тебя не выйдет, — ответил лейтенант, говоривший курсантам «вы», когда дело касалось службы, и «ты» во всех остальных случаях.

— Выйдет! Заело меня… инженерная честь моя не позволяет бросить.

— Ну, если заело — оставайся, мне то что.

Жадно-любопытствующими глазами следили бойцы за шуркиными руками. Непонятные механизмы всегда «заедали» Шурку: у него выработалась привычка разгадывать их секреты. Трогая отдельные части пулемета, щелкая рычажками, он понимал их взаимную связь, взаимодействие. Наверное, он был хорошим инженером: погрузился в работу, не замечая ни шума на улице, ни жаркого сапа обступивших его бойцов, ни кислой удушающей вони их шинелей, ни того, что стало темно, опустились густые сумерки.

— Отодвинься, не засти, — сказал он молодому красноармейцу, и тут все увидели, как под умелыми руками пулемет стал распадаться на части. Шурка разгадал машину. Он снова собрал ее четкими уверенными движениями.

— Кто у вас тут голова? — поднялся Шурка. — Покажу, но чтобы с одного раза понял.

— Помкомвзвод, выходи.

Придвинулся сержант, который говорил, что умеет разбирать «Дегтярева» с завязанными глазами. Шурка показал ему устройство польского пулемета, объяснил взаимодействие частей. Помкомвзвод оказался понятливый.

— Научишь остальных, — кивнул ему Шурка.

— Вот спасибо тебе, товарищ, — сказал помкомвзвод. — А то командир роты пошел искать оружейную летучку, да где же ее найдешь в такой каше!

Поздним вечером я пошел к командиру полуроты. По всему горизонту подымались багровыми высокими заревами пожарища. Трассирующие пули — фиолетовые, зеленые, желтые — чертили косые линии на темном беззвездом небе. На цветастую вышивку накладывались искряные шнуры ракет. Полоса грохота и смерти с каждым часом приближалась к Яропольцу.

В избе у лейтенанта сидел комиссар Никонов. На попутных грузовиках он проделал сегодня конец из Яропольца в Москву и обратно. Несколько дней небритая голова его заросла серой щетиной. Опираясь руками о скамейку, он смотрел, морщиня лоб, как лейтенант открывал квадратные картонные коробочки. В коробочках, точно папиросы, лежали алюминиевые капсюли.

— Мензелинск? Где это такое? — спрашивал лейтенант.

— В Татарии. Километров восемьдесят от Казани.

— Далеко… пешком. Как они дойдут?

Открывая дверь, я уловил обрывок разговора. Пока лейтенант распаковывал еще какой-то ящик, привезенный из Болшева, я обратился к комиссару:

— Училище эвакуируют, товарищ старший политрук?

Комиссар поднял усталые глаза и нехотя ответил:

— Да, уезжают наши.

Не требовалось быть психологом, чтобы заметить растерянность комиссара. Давно-ли он вертел языком цитаты из Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина?

Цитаты были его капиталом, на них он строил свое благополучие. И оказалось… построил карточный домик! На фронте происходило такое, чего нельзя было объяснить цитатами.

— Получайте сотню капсюлей, — сказал лейтенант, протягивая мне коробку. — Большой и малый мосты, восемь мостиков на противотанковых рвах, электростанция в доме Павлика Морозова, — все это вы обеспечите мне к утру.

— Есть.

— Выполняйте. Что еще, чего вы стоите?

— Фонарик нужен электрический, товарищ лейтенант. Под мосты ночью лазить. И потом… обжимы.

Лейтенант накрутил на палец рыжий чуб и дернул:

— Обжимы! Фонарик — пустяк, мой возьмете. А обжимы? Товарищ старший политрук, как же так, что они вам их не дали?

— Не дали и все тут, что я с ними драться буду? — ответил комиссар угрюмо. — К полковнику Варваркину ходил, докладывал, ничего не добился. — Ну-у, говорит, не может быть, чтобы вы там, на фронте, не достали. Это нам в тылу теперь ничего не дадут. Все заявки на оборудование срезали, а сосунков еще пять тысяч дали — обучай на пальцах. Так и не дал.

— И вы тоже… подрывник! — посмотрел на меня лейтенант с укором. — Уезжали из училища, о чем думали? Такой пустяк, обжим, не могли в карман спрятать?

— Украсть из ротного имущества? — засмеялся я. — Их всего то на роту было выдано два обжима. Вы же знаете, что пришел начальник технического снабжения, велел сдать.

Техническое снабжение! — буркнул лейтенант. — Я с ним и сам, как собака, излаялся.

Обжим — вещь пустячная, но крайне необходимая в подрывном деле. По форме, это — плоскогубцы, но с полукруглыми, зубчатыми выемками. Выемки образуют маленькое круглое отверстие по диаметру капсюля. Когда в капсюль вставляется детонирующий или бикфордов шнур, необходимо его обжать, чтобы шнур не выпадал, держался вплотную — сердечко шнура к сердечку капсюля. Без обжима подрывник, как без рук. Между тем, обжимов недоставало даже в столичном Военно-инженерном учидище.

— Послать его к командиру роты? — спросил лейтенант.

Комиссар отрицательно покачал головой.

— Неудобно… подполковник Бурков.

— Ничего неудобного! Вот что, Коряков. Домик за церковью, с палисадником, белыми ставнями, видели? Пойдете туда. Это — квартира подполковника Буркова, но вы не теряйтесь, идите смело. Там приехал командир нашей роты. У него есть обжим, личный. Попросите — от меня.

В темных сенях я нашел ощупью скобку и отворил дверь, обитую старым, облохматившимся войлоком. Из избы напахнуло солонцеватым запахом квашеной капусты, подгоревшего сала. Хозяйка стояла у шестка и жарила картошку. Огонь, игравший в кирпичах, под сковородкой, освещал ее простое, усталое лицо,

— Здравствуйте, мамаша, — приветствовал я хозяйку. — Подполковник тут остановился?

— Есть какие то в горнице. А кто они будут, подполковники аль ишо кто, нам не сказано. Военные…

Дверь в горницу была приоткрыта. Виднелись окна, занавешенные полосатыми половиками. В углу, под бумажными кружевами, украшавшими божничку, стоял стол, покрытый серой домотканной скатертью. Широкий в плечах, медвежковатый подполковник и худой, костистый капитан сидели, ужинали. Донесся голос капитана Голодова:

— Подрывники, они будут находиться при своих объектах, действовать в одиночку. Надо им указать место сбора. Прикажу: по выполнении боевого задания направляться… куда? В районе Истры деревню наметить, я думаю.

Глухой смешок подполковника Буркова:

— Место сбора им… на том свете. Это же смертники! Неужели вы не понимаете?

Ноги сделались ватными, я привалился плечом к дверному косяку. Встряхнулся, постучал. Капитан поднялся мне навстречу.

— Обжим? Да я его в Княжьих горах оставил, первой полуроте.

Подполковник крикнул от стола:

— Какие тут обжимы? Зубами! Зубы молодые, крепкие? Так вот, зубами!

Ночной улицей, в отсветах пожаров, возвращался я в избу, где меня ждали товарищи… смертники-подрывники. К груди я прижимал коробку с капсюлями. Алюминиевые трубочки были начинены тетрилом и гексогеном, взрывчаткой необычайной чувствительности и большой разрушительной силы. По уставу предписывалось, обжимая капсюль, держать его на вытянутых руках, потому что он мог взорваться от неосторожного движения. Бывало, что капсюль взрывался неизвестно от чего — от шороха, трения; отрывало пальцы, ранило мельчайшими осколками лицо. Но… обжимать зубами? Ошибиться на полмиллиметра, нажать там, где кончается шнур и начинается заряд гексогена — спелым арбузом расколется голова. Впрочем, если мы смертники…