Из темноты вынырнул нищий с почтовыми открытками. Мрачный, впавший в маразм, он бормотал:
– Смилуйтесь над старым тружеником, смилуйтесь над старым тружеником. Я сорок лет проработал в одной конторе, месье.
– Ну и зря, – сказал Саксель, – видишь, что с тобой случилось.
– У меня было два сына, их убили на войне, месье.
– Они сами были в этом виноваты.
– Почтовую открытку, месье, почтовую открыточку.
– Спасибо, я никогда не посылаю открыток.
– Эй, бродяга, – сказал неожиданно появившийся официант, – оставишь ты этих господ в покое?
– Слушайте, я вас разве звал? – спросил Саксель. А потом старику:
– Выпьете с нами стаканчик, а?
– С величайшим удовольствием, месье, с величайшим удовольствием.
И сел.
Официант, исчезнув на секунду, вернулся с хозяином.
– Мы сожалеем, месье, но мы не можем обслуживать этого…
– Вы принесете ему то, что он закажет, – сказал Саксель.
– Нет, месье. Мне очень жаль, но…
– Какой позор, – воскликнул Саксель, – это такой же человек, как и мы! Он имеет право пить, если его мучает жажда. Революция 89 года по вас плачет, да, по вас с вашим толстым брюхом.
Вокруг нас образовалась толпа; местные проститутки, шоферы такси с соседней стоянки, разные ночные жители – все нас одобряли. Хозяин капитулировал. Нищему принесли стакан красного вина. Жестикулируя в попытке что-то объяснить, он его опрокинул. Нужно было заказывать другой. Он рассказывал нам, как его выставили за дверь конторы, в которой он проработал сорок лет. Саксель попытался втолковать ему некоторые методы классовой борьбы, но старик к своему бывшему хозяину не питал ничего, кроме любви. Сакселю стало противно. Я встал. Саксель тоже встал. А тот не хотел уходить. Он снова и снова начинал рассказывать свою историю. Саксель бросил деньги на стол, и мы ушли.
На следующий день без всякого конкретного повода я направился к площади Республики. Было около полудня. Я заметил Англареса – одного, на террасе знакомого кафе. Он увидел меня и дружески поприветствовал. Я подсел к его столику. Пока я раздумывал, что бы мне выпить, он улыбался сам себе, протирая стекла пенсне. Потом он взглянул на меня – и снова я заметил странное выражение его взгляда, но он тут же изменил его, словно снял маску, и надел пенсне.
– Ну, мой дорогой Трави, что вы думаете о нас? Несколько мгновений я думал, что я могу ответить на такой вопрос, но он снова спросил:
– Скажите мне прямо, что вы думаете обо мне?
Он спросил об этом очень просто, даже ласково. Я раскрыл рот. Он заговорил снова:
– Саксель мне правильно говорил, что вы не очень общительный юноша.
Он перестал улыбаться и, опять прерывая мое молчание, задал новый вопрос:
– Доктор Брю довез вас вчера вечером?
– Так это был доктор Брю.
– А вы не знали? Вам его не представили?
– Я не расслышал его имя.
– Славный человек, не правда ли?
– Вполне возможно. Я едва разглядел его. Англарес из-за стекол своего пенсне вновь взглянул на меня как-то по-особенному.
– Саксель был с вами?
– Да: Он проводил меня до дома.
– Он не очень любит графиню.
Это был не вопрос, но я удивился не меньше. По инициативе Англареса разговор перешел на новую тему.
– Вы помните текст, который я читал в тот первый день, когда вы пришли ко мне? Но может быть, вы уже его не помните, столько событий прошло с тех пор…
– Ну конечно помню.
– Вы никогда мне не говорили, что вы думаете о толковании Вашоля?
– Замечательно, – сказал я, – а текст удивительный.
– Очень странно, не так ли?
– Странно, – повторил я, – конечно, иногда мне случалось задумываться в недоумении над этой ловкой штукой.
– У каждого из нас есть пророческие возможности, – сказал Англарес, – но не всякому дано умение их открыть. Для этого нужно, чтобы замолчал разум и померкло сознание, нужно соскользнуть в провалы инфрапсихики, тогда и узнаешь будущее.
Он продолжал:
– Это нелегко. Немногие из нас достигают этого. В таких делах нельзя ничем пренебрегать; поэтому мы советуемся с ясновидящими и слушаем, что говорят медиумы.
Он взглянул на меня простым, открытым взглядом:
– И мы в некотором роде, и мы тоже медиумы и ясновидящие.
В его голосе звучала большая уверенность. Я взволнованно рассматривал статую Республики.
– Но, – вновь заговорил он, – может быть, ваше образование заставляет вас презирать медиумов и ясновидящих? Или нет, ведь так? В противном случае вы были бы не правы. Я испытываю глубокое восхищение перед современной наукой, и меня сильно заинтересовали ваши теории. Долгое время я ждал такого человека, как вы, который открыл бы инфрапсихическую природу математики.
Я никогда этого не открывал.
И который очеловечил бы наиболее абстрактную область современной науки. Безусловно, ваше присутствие среди нас – это знамение, великое знамение.
Убежденный в своей дегенеративности и никчемности, я не смог поверить в такое заявление, однако мой собеседник казался уверенным в том, что говорил. И он называл меня «мой друг». Потом он сказал:
– Мне редко удавалось предсказывать с такой точностью, как тогда в отношении вас. Безусловно, это тоже знак. В нашей группе у вас будет совершенно особенная роль, отличная от других, я в этом уверен. Ведь теперь я могу считать вас активным членом нашей группы, не так ли?
– Вероятно, – ответил я с некоторым беспокойством.
Это знамение, это великое знамение веселило меня и одновременно впечатляло: хотя мне казалось комичным приобрести такую ценность, я не мог не заметить серьезности сложившейся ситуации. До тех пор лишенный всяких достоинств, теперь я чувствовал, как на меня давит груз различных ролей: обо мне могли сказать и то, и другое, и бог знает что еще, я же считал себя обязанным все это согласовывать. Каждый день по-новому брал меня в оборот. Словно для того, чтобы развеять это беспокойство, Англарес принялся подшучивать над некоторыми чересчур рьяными учениками, которые хотели бы, чтобы «мы организовали тайное общество с уставами, испытаниями для вступающих, опознавательными знаками, как в каком-нибудь клубе американских студентов».
– Все идет от теософства некоторых из них, – объяснил он, – они еще не научились презирать весь этот старый вздор.
В этот момент появился Вашоль, и Англарес спросил его, поскольку он был главным редактором «Журнала инфрапсихических исследований», фигурирует ли мое имя в списке штатных сотрудников; тот ответил, что нет.
– Ну, теперь вы можете вписать его туда. И повернувшись ко мне:
– Вы ведь согласны?
– Слишком много чести, – ответил я смеясь.