идет о таинственном месте, вроде Кумбалумбы. Но я тебе скажу: на другом конце мира сидят такие же люди. И они могут быть мерзкими. И мне не нравится, что аппараты становятся быстрее и умнее нас. Кто в итоге будет ими управлять? Это все оружие.
Человек, который кажется таким деятельным, будто у него в спине заводной ключ, удивляет неприятием новой техники. Это из-за его ужасного пессимизма, думает Лотта. Недавно он написал странную пьесу. В ней речь идет о газе, который сначала питал невиданные новые технологии, а в итоге убивал людей. Безумная идея! Мир, по его мнению, вращается слишком быстро, даже бешено, но автоматизация, которую он осуждает, приносит много хорошего. Она упрощает работу на фабриках. Позволяет людям преодолевать расстояния, которые убили бы любую лошадь. Зажигает свет там, где царила кромешная тьма.
В своих текстах Кайзер симпатизирует рабочим, но об их жизни он почти ничего не знает. Если у них испачканы руки, он думает, что у них потекла перьевая ручка.
— Ах, дорогой Кайзер, — тихо шепчет Лотта. — Если быть бедным, то лучше при электрическом свете, чем в темном углу, правда? Я думала, что вы больше открыты миру. Тем более теперь, когда вас ставят даже в Токио. — Подмигнув, она поднимает за него тост.
Когда Лотта думает о Японии, то представляет элегантных гейш с белым гримом на лице и красными губами. Интересно, а японские граждане Кале носят макияж?
— Я бы хотела когда-нибудь слетать в Японию. Но пока все мои попытки были неудачными.
Вайль поднимает бровь.
— А вы не знали, что самолеты из Берлина летают не дальше Веймара?
— Да что вы! Какие там самолеты, я пыталась взлететь своими собственными силами.
Она вытягивает руки и изображает звуки двигателя.
Дети Кайзера хихикают.
— Что вы смеетесь? Если захотите, я расскажу историю. Хотите?
Все трое кивнули.
— В детстве я видела в цирке прекрасную бабочку. Вообще-то это была женщина, но она летала. Правда! Ладно, ее держал тонкий канат, но я не могла понять, где он крепился. Дома я взяла подтяжки отца. Зацепила их на кухне на крючок, который держал бельевые веревки. Потом поднялась на стул, крепко прикусила ремни и прыгнула.
— И что? — спрашивает Сибилла с интересом.
Лотта прикрывает большим пальцем передние зубы и продолжает, бормоча:
— Когда я пришла в себя, лежа лицом на полу, рядом валялись два молочных зуба.
В этот раз даже Маргарете не может удержаться от смеха.
CЦЕНА 3 Сомнамбулы — Грюнхайде,
1924 год
В эту ночь Лотта никак не может заснуть. Скомканное одеяло лежит на полу. Она открыла окно и сняла ночную сорочку, чтобы легкое дыхание свежего воздуха коснулось прохладой ее горячего тела. Но и снаружи стоит та же неподвижная духота, что и здесь, внутри. Единственное, что проникает в комнату — смесь запахов. В вязком воздухе аромат лунника становится невыносимо сладким. Он наслаивается на затхлый запах земли и смешивается с аккордом из смолы и сухостоя, в который неожиданно вплетается что-то еще. Запах сигарет?
Лотта встает и подходит к окну. Луна, словно огромный серебряный мяч, висит над верхушками елей. Луч освещает человека, который курит под деревом. При вдохе сигарета светится красным.
Лотта быстро набрасывает легкий халат на голое тело и поддается искушению ускользнуть от бессонницы. Она сбегает босиком вниз по лестнице еще до того, как человек успеет скрыться в недрах дома. Эта ночь так медленно тянулась, что не верилось в утешение утра. Наоборот, было ощущение, что переходное состояние, в котором ей приходится оставаться, лишает всякой осторожности. И накрывают мысли, от которых в реальной жизни при дневном свете легко защититься.
— Вы тоже не можете заснуть? — с сочувствием спрашивает Вайль, когда Лотта появляется перед ним.
Даже если он и удивляется ее наряду, то не подает виду.
Лотта берет у него сигарету. И только после жадной затяжки спрашивает разрешения:
— Вы же не против?
Улыбаясь, он забирает ее обратно. Его губы окрашивает красный след губной помады, который она оставила. Вечером у нее не было сил снять макияж.
— У вас закончился табак для трубки? — спрашивает Лотта.
Он откашливается.
— А что, если я скажу, что сегодня утром трубка выпала за борт, когда мы с господином Кайзером катались на лодке, и мы не смогли ее выловить?
Лотта громко смеется.
— Хорошо, что на этот раз не очки. Трубку заменить легче. Кстати, то, что вы сказали Сибилле, мне показалось очень милым. — Она кладет руку на его плечо и тут же ее отдергивает. — Господин Кайзер иногда по-хамски с ней обращается, но она привыкла. «Я знаю художника, который бы с удовольствием тебя написал» — неплохо.
Вайль смеется тому, как она копирует его голос.
— Если вы думаете, что я это просто так сказал, то ошибаетесь.
— Правда?
— Каждый раз, когда я смотрю на Сибиллу, мне вспоминается Цилле [5].
Лотта смеется, прикрывая рот рукой, чтобы не разбудить других. Окна спален открыты настежь.
— А вы не такой уж и милый. Если бы Сибилла знала, что именно этого художника вы имеете в виду, она не была бы так польщена.
Он пожимает плечами.
— И все же его картины мне очень нравятся. И стихи.
— «Плачь, не плачь, ведь все напрасно, эти слезы жизни, ясно, неизбежно в склеп стекут. Шкуру все равно сдерут». Он прав. И вы тоже. В Сибилле действительно есть что-то от ребенка Цилле. Стойкого и закаленного. Только ей никогда не придется пачкать руки, — отвечает Лотта.
В школе она завидовала таким девочкам, как Сибилла. Ведь детям из очень хороших семей разрешалось сидеть впереди, куда тянулась и маленькая Каролина. Низкое происхождение она компенсировала смекалкой. Утверждала, что у нее плохое зрение, поэтому могла занять место в первом ряду, где ее не могли не заметить.
На улочках Вены Лотта встречала много детей Цилле. Сибилла только на первый взгляд похожа на этих грязных, нахальных и нищих существ.
Всех забавляют рисунки Цилле. Но кто действительно всматривается, у того смех застревает в горле. Цилле прячет свою любовь за насмешкой и издевательством,