Читать интересную книгу Тезей - Валентин Проталин

- Что б ни случилось, самим-то собой я останусь всегда, - произнес царь.

- Да, мой Тезей, - убежденно откликнулась Герофила.

Под сводами афинского мегарона слова эти "мой Тезей" звучали странно, хотя Герофила не вкладывала в них ничего, кроме доверчивой близости: ни какого-либо особенного признания, ни какого-либо права на того, к кому они адресовались.

- Так говорят за Западным морем, - улыбнувшись, пояснила пророчица.

- А что такое, собственно, дельфийские жрицы? - перевела разговор на другое Лаодика.

- Особенности есть, а особости чаще всего никакой, - ответила Герофила. - Мало быть чем-то отмеченным, надо еще быть избранным.

Мусей понимающе хмыкнул, но Лаодика таким ответом не удовлетворилась.

- Но ведь боги тоже приблизили их к себе, - рассудила она.

- Музыкант тоже приближает к своим губам авлос, - объяснила Герофила, однако играет ведь он сам, а не эта трубка с дырочками.

- Разве предвидение - не дар богов, - пожалуй, даже обиделась за незнакомых ей жриц Лаодика.

- Конечно... Я их люблю, - согласилась Герофила. - Некоторые из них даже нутро человека видят, если сосредоточатся... Как сердце бьется, желудок, печень...

- Неужели!? - живо заинтересовался Поликарп.

- Распарывают взглядом человека, как курицу ножом, - подтвердила Герофила. - Некоторые из них видят даже душу человека, свет, исходящий от нее... Вокруг головы, от рук... Я тоже это могу видеть.

- Ну вот! - почти обрадовалась Лаодика.

- Видят, но ничего в этом не понимают... не чувствуют, - продолжала объяснять Герофила. - И поговори с ними - дурочки-дурочками. Каждая только и думает, чтобы замуж выйти и на том успокоиться... Предел желаний.

- Что ж тут такого, это наше призвание, - опять не согласилась Лаодика.

Поначалу две эти женщины обрадовались друг другу. Одна - скиталица ясновидящая. Другая - тоже странница, покинувшая для Поликарпа свой город, родных. Теперь же какая-то трещина пролегла между ними.

- Подруга, - заволновалась Герофила, - хорошо, когда у тебя Поликарп умница. Ищет истину, и вы вдвоем, как свободные птицы. Но в других случаях затворять себя в четырех стенах для чего? Хозяйка в доме - вот и все женское царство...С другой стороны, кому служить, кому помочь? Существу, которое и в мирное время готово бороться с другими за лишний кусок, уповая на силу, будь то богатство, знатность и даже ум. А если - неудачник или обездоленный, вынужденный признавать силу другого и гнуться под ее напором?... А под небом войны, под небом многослезного Ареса, когда сила откровенно оскаливается, когда могучий убивает слабого, обольщается так или иначе могуществом силы, да и сам погибает... И победитель, и побежденный. Сила ведь - это цепь, на которой мы все сидим. Но души, отлетая от тела, одинаково смиряются, принимают равную честь. Может быть, тогда-то человек и становится самим собой... Тот, кто про это создаст песню, будет гением, подобно богам.

- В твоем неприятии силы больше гордости, чем у всех воинов, вместе взятых, - почти восхитилась Лаодика. - Однако я - женщина, и для меня с Поликарпом и четыре стены - весь мир.

- Я тебя понимаю, - вздохнула Герофила. - Любить - это наш долг. И я бы, может, хотела забыть себя для любви.

- Но при этом не хочешь оставаться только женщиной, - проницательно заметила Лаодика.

- В этот момент я хочу забыть, что я женщина, - призналась Герофила.

- Я об этом никогда не забываю, - сказала Лаодика.

- И опять я понимаю тебя, - согласилась Герофила. - Мы принимаем правила их игры... А вообще, мужчины, - обратилась она сразу ко всем троим молодым людям, безмолвно слушавшим напряженный женский разговор, - не кажется ли вам, что человек не знает еще своего призвания или забыл о нем... Может быть, в золотом веке Сатурна люди про себя больше понимали. Не зря ведь назывался век золотым... Ты, Тезей, немного ведь встречался с космофеями, когда был у великого кентавра. Может быть, они все еще пребывают в младенчестве, потому и чище, и лучше нас, и счастливее.

- Они знают, что такое оружие, Герофила, - подумав, сказал Тезей.

- Что ж, дети тоже дерутся иногда, - рассудила пророчица.

- Кто же, по-твоему, мы? - спросил Тезей.

- Кто бы ни были, но и до зрелости нам далеко, - ответил за Герофилу Поликарп.

- И до юности тоже, - заметила Герофила. - Подростки, пожалуй.

- И уже испорчены, - добавил Мусей.

- Какими же люди дальше-то будут? - вслух подумала пророчица. - О боги, что их ждет, несчастных!

- Если внять твоим словам, Герофила, - мягко произнес Поликарп, - так и будут опираться на силу, как на трость.

- Вот именно, - обрадовалась Герофила сравнению. - ...Тебе бы тоже песни сочинять, Поликарп.

- Спой нам какую-нибудь твою песню, - поощрила пророчицу Лаодика, которой нравилось, когда Поликарпа хвалили.

- Для тебя с удовольствием, - согласилась та.

Тезей хотел было снять со стены кифару, но Герофила остановила его:

- Не надо, я и без кифары сумею.

Она встала, отошла несколько в сторону от присутствующих, помолчала, запрокинула голову:

Ио пэан! Воспою я опять Аполлона.

Тот его слышит, кому не чужда моя песня.

Избранность это иль просто судьба, отвечайте?

О, небеса, на земле не нашла я ответа.

Двое влюбленных лишь станут единым порывом,

С этою жизнью в единстве никак не сплетутся.

Все рассудили, и только любовь вне закона.

Будто ничья: никому и ни в чем не послушна.

Светоч зажжется, и тут же - от тьмы отделился.

Станешь любовью и сразу же что-то разрушишь.

Может быть, избранность только богам и доступна.

Бог песнопений, зачем ты гонимым лишь внятен.

Знаем ли то, что зовем безоглядно любовью?

И отчего не чужда она только молитве?

- Замечательно! - восхитился Мусей.

- Но можно ли так жить? - вздохнул Поликарпик.

- Тебе это, пожалуй, доступно, - сказал Тезей брату.

Лаодика промолчала, с интересом глядя на Герофилу, потом - благодарно на Тезея.

- Я это как-то не так слышал, - встрепенулся вдруг Мусей.

- Разве я могу отвечать за то, как мое исполняют? - рассудила Герофила.

- Надо записывать тексты, - огорчился Мусей.

- В храмах есть чудаки, которые записывают, - заметила пророчица. - И все-таки я предпочитаю, чтобы мои песни запоминали. То, что по-настоящему сделано, люди запомнят... Представьте, - рассмеялась она, - что всякий кто сочиняет, начнет записывать свои словеса. Сколько же людям придется читать всякой чепухи.

И все дружно рассмеялись вместе с нею, представив, что из этого получилось бы.

Легко, привыкнув, повторять: "Во имя!"

Мечта прекрасна, как небесный свод.

И он не только дышит - он живет

Меж звезд... Мы тоже выросли под ними.

Почувствовать их отзвуки родными

И сделаться чужим клочку земли.

Дни дальше в русле жизни потекли,

А ты застыл в дурацкой пантомиме.

Ты, словно некий царь, лишенный власти.

Всем явленной и столь высокой страсти,

Такой понятной снова не понять.

Кто гасит эти звезды в нас, ревнуя?..

Здесь свой, я принимаю жизнь земную,

Но надо же и голову поднять.

Уйдя к себе, Тезей уносил с собою и облик Герофилы, и голос ее. Не столько даже необычные речи пророчицы, сколько певучий их груз, который и не снимешь, и нести все-таки странно. В словах этой женщины о силе было столько правды. Однако такой правды, с которой не знаешь, что делать. Правда никуда не годилась. Ею никак нельзя было воспользоваться. Эта правда вообще была какая-то не мирская. И все-таки существовала. Иногда даже в людских обликах виделась. Тезей понимал это. И уж точно она существовала в облике Герофилы. И тогда, когда на одухотворенном лице пророчицы в моменты сосредоточенности проступала мягкая вертикальная складка на лбу, отзывающаяся и в переносице, и углублением на подбородке. И в том, что все это совпадало с ложбинкой над верхней губой, поднимающейся к переносице... И в меняющемся свете глаз. И в тонком росчерке профиля с горбинкой носа.

Образ этой женщины стоял перед Тезеем, словно сновидение, от которого пропадает всякое желание спать. Тезей вышел на открытую площадку под легкой крышей на столбах. И оставался тут, дыша глубоко и неслышно, пока спиной не почувствовал света. Вернулся в комнату и увидел Герофилу с факелом в руках.

- Лаодика прекрасна,- сказала гостья, - и я пришла освободить тебя от нее.

Тезей взял факел из рук женщины.

- Зажги все светильники, какие у тебя есть, - произнесла Герофила.

Тезей зажег несколько светильников, какие нашлись в его комнате, и хотел было устроить факел в подставке на стене.

- Нет, - остановила его женщина, - у ложа, в изголовье.

Он исполнил и это ее желание.

- Теперь отнеси на ложе меня, - сказала Герофила.

Тезей взял ее на руки, и она, свернувшись, устроилась в его объятьях, словно давно знала, какие у него руки. И ноша стала уже частью самого Тезея.

- Какие у тебя сильные руки! - выдохнула Герофила, когда он опустил ее на ложе.