Читать интересную книгу Изгнание Изяслава - Игорь Росоховатский

"С червоточиной парень, – думал Славята. – Из таких получаются боярские блюдолизы, настоящие рабы…"

А рабов староста ненавидел. Не тех, кто силой был обращен в рабство, но не смирился, а таких, кто по нраву своему был рабом.

"Говорят, яблоко от яблони недалеко падает, а поди ж ты, куда это вот яблочко закатилось, – с обидой думал староста. – Сын Микулы, да не в отца и не в мать пошел…"

Узнав, что Верникрай – житель Новгорода, Славята расспрашивал его о тамошнем законе-ряде. Слушая рассказ о вече, на котором новгородцы изрядно напугали бояр, он ласково глядел на Верникрая и приговаривал:

– Вот это по-нашему! Молодцы! Червь древо тлит, а боярин – людей.

Староста искоса взглянул на Изяслава и сказал:

– А вреднее бояр псы боярские. Нет ничего хуже для человека, чем псу уподобиться.

– Верно, – кивнул Верникрай. – Сколько псу не хватать, а сытым не бывать.

– Оттого и люты, – продолжал Славята. – За чужим погонишься – свое потеряешь. А у нас своя гордость должна быть. Махать мечом, на коне красоваться да корзно носить всяк сможет, а ты кожу выделай или дом построй! Тогда и увидим, чего стоишь. Тать на коне – слуга сатане, а добрый работник – Богу угодник.

Он увлекся и говорил уже не для того, чтобы укорить Изяслава, а высказывал затаенное, выношенное в тяжкой работе, в нужде, в стычках с княжескими тиунами и боярскими прихвостнями. Под конец сказал Верникраю так, будто, кроме них двоих, никого здесь и не было:

– А ты полюбился мне. Заходи в гости почаще. Не дорога гостьба, дорога дружба. У нас, кожемяк, говорится:вяжись лычко с лычком, а ремешок с ремешком…

3

Немало дней проводил в церкви Святой Софии Изяслав-отрок. Не уставал он восхищаться собором с огромным двенадцатиоконным головным куполом и двенадцатью малыми куполами. Две западные софиевские башни были построены наподобие крепостных веж[33] с шатровыми позолоченными верхами. Они обозначали державность и величие Русской земли. Внутри башен вились пологие лестницы, по которым князь с семейством поднимался на хоры, оттуда хорошо было видно и слышно все богослужение. А попадал на лестницы князь прямо из дворца. Вели туда длинные крытые переходы, на них у дверей стояли воины-стражники.

Только в Византии имелись церкви, подобные киевской Софии, но и те были поменьше и убранством победнее.

Облицованные полированным мрамором порталы, холодный разноцветный ковер пола, составленный из резных плит серого, черного, розового, зеленого оттенков… Кусочки мозаичной смальцы образовывали диковинные цветы. Блестящий камень обрамлял нижнюю часть стен и столбов, загадочно мерцал в перекрещивающихся солнечных лучах, в трепетных бликах свечей.

Невысокая мраморная плита почти не закрывала от молящихся алтарь, далее виднелись изгибающиеся вдоль стен скамьи – для клира – и пышный трон митрополита в центре. Над ним возвышались мозаичные фигуры отцов Церкви, картины причащения Христом апостолов, фигура молящейся богоматери.

А над головами, в центральном куполе, созданный из той же мозаичной смальцы, словно бы парил Исус Христос, испрашивая у Бога Отца прощения для людей.

Многократно бывал Изяслав-отрок в Софии и здесь подружился с монахом-списчиком Иннокентием. Полюбился ему хлипкий монашек любопытным, дерзким умом. Он рассказал отроку о прежней жизни в дремучих лесах, о языческих храмах, где грешники по-прежнему творят блудодейства. Рассказал, как однажды пришел к ним киевский монах Кукша и впервые поведал о Христе. Как он, Иннокентий, тогда называемый смердом Варгой, по наущению волхва решил удавить монаха, как петля выпала из его рук перед словом черноризца. Когда Иннокентий вспоминал монаха Кукшу, слезы благодарности появлялись на глазах, а когда припоминал себя, молодого и горячего, погрязшего в грехе, но сильного телом, из его груди вырывались тяжкие вздохи. Изяслав не мог понять, чего же больше в речах Иннокентия:благодарности монаху Кукше, выведшему его на путь познания, или сожаления о молодых днях?

Больше всего нравились отроку книги, которых в Софии было немало. Их тут списывали с греческих, еврейских, латинских, арабских и многих других изборников и фолиантов. Возьмешь книгу – и, если научен грамоте, будто мир откроется перед тобой. Прочитаешь о всемирном потопе, о Ное и детях его, об Авеле, убитом братом Каином. Прочитаешь о распрях в земле палестинской, а подумаешь о Русской земле, о ее могуществе и слабости, о раздорах князей. А то окунешься в глубины Аристотелевой и Пифагоровой мудрости, в тайны слов и чисел. Если бы научиться грамоте!

Изяслав приставал к Иннокентию с нескончаемыми вопросами. Тот терпеливо объяснял ему таинственные, затейливо изогнутые знаки, разрешал стоять за спиной и следить, как они появляются на пергаменте. Изяслав удивлялся терпению переписчика, с уважением и сочувствием наблюдал, как желтая рука с длинными пальцами осторожно рисует букву, как от напряжения на лбу монаха появляются капли пота и медленно стекают вниз, застилая глаза. Отрок и сам пробовал писать кисточкой на камне и вскоре знал буквы:птицеподобную "ижицу" и лукавую "фиту", близнецов "ера" и "еря", умел различать "юс малый" и "юс большой".

И как-то через несколько месяцев Иннокентий предложил отроку написать на камне свое имя. Изяслав окунул кисточку в киноварь. Его рука дрожала, капли краски падали на камень. Неужели сейчас свершится великое чародейство? Непонятная робость овладела им. Раньше он имел дерзость выводить буквы, но складывать их в слова – это совсем иное…

– Мечом махать легче, отроче? – Послышалось где-то за спиной.

Изяслав вздрогнул, оглянулся. Увидел высокого тощего монаха, лицо у которого – будто из мореного дуба. Глубокие складки и морщины избороздили его. Из-под лохматых бровей блестели темные истовые глаза.

– Благослови, святой отче! – Бросился ему в ноги Иннокентий.

Монах поднял списателя, обнял.

– Это спаситель души моей, отец Кукша, говорил тебе о нем, – пояснил Иннокентий Изяславу-отроку и снова обратился к монаху:– Надолго ли в Киев к нам, святой отче?

– Нет. Завтра ухожу в земли вятичей, в дебри. Немало еще душ заблудших там обитает. Да и ты, Иннокентий, долг свой Господу понемногу отдаешь, молодых грамоте учишь. – Он кивнул на Иэяслава-отрока. – Кто добро творит, того Бог благословит.

Иннокентий был польщен, но старался не подать виду. Насупился озабоченно:

– Да вот никак не решается он даже имя свое, князем пожалованное, написать…

Монах повернулся к Изяславу.

– Не бойся, отроче, дело то богоугодное, благословляю. Божьей волей свет стоит, наукой люди живут, – торжественно молвил Кукша и тем словно подтолкнул отрока.

Дрожа всем телом, прикусив губу от чрезмерного старания, отрок сотворил чудо. На камне горело его имя. Отрок онемел от восторга. Пройдут годы, а его имя останется здесь. Новые незнакомые люди назовут его. У Изяслава было такое чувство, словно бы вот сейчас он сотворил самого себя и оставил в мире навечно.

Глава V

СМЕРТЬ МОНАХА КУКШИ

1

По бездорожью с узловатым посохом в руках, подпоясанный веревкой, брел посол игумена Феодосия монах Печерской обители Кукша. Он пробирался тайными лесными тропками, взбирался на холмы, размеренно шагал по лугам, время от времени затягивая громким басовитым голосом псалмы.

Кукша имел от роду пятьдесят один год, был высок, жилист. Суровость и воздержание наложили отпечаток на правильные черты его лица, огонь веры сверкал в черных исступленных глазах. Игумен Феодосий знал, кого послать в загадочную и страшную землю вятичей насаждать Христову веру. Кукша считался в монастыре наибольшим праведником. Он и в скитаниях не снимал вериг. Но иногда и этого оказывалось недостаточно, чтобы заглушить могучий голос плоти. Тогда Кукша шел к игумену, жаловался:"Бесы одолевают". Игумен зачинал душеспасительные беседы, налагал епитимью – тяжкую работу и строгий пост:в сутки чашку воды и две ложки овсяной похлебки. Ни разу не уступил Кукша голосу плоти. Ни для радости, ни перед страхом смерти.

Черноризец перебрался через ров, где когда-то протекал ручей. Кажется, нет конца и края дремучим лесам, под ногами сплелись травы и цветы, а над головой – ветки деревьев. Огромна земля вятичей. Огромна и непокорна. Строптивы и вспыльчивы здешние язычники, чуть что – и дубина поднимается над головой незваного пришельца.

Много раз угрожала Кукше смерть, но такая была сила убежденности в этом человеке, такая уверенность в святости своего дела, что невольно нечестивые начинали прислушиваться к его словам. А что это были за слова? Огненные, призывные, мягкие и звенящие, как металл, чарующие и мелодичные. Этими словами, словно благовониями простые глиняные кувшины, игумен Феодосий наполнял души странствующих монахов, чтобы они изливали благодать на заблудших братьев.