Трудны задержался перед лестницей, ведущей на чердак; из открытого в потолке лаза падал анемичный свет электрической лампочки.
Тишина царила и здесь.
- Где дедушка с бабушкой?
- У Старовейских.
Трудны внимательно поглядел на сына.
- И что же это? - тихо спросил он.
Конрад только усмехнулся, как бы извиняясь.
- Труп.
- Труп?
- Труп. Останки.
Какое-то время они помолчали.
- Чьи?
Левой рукой Конрад выполнил какой-то неопределенный жест.
- Не знаю. Старые уже. По-моему, детские.
- Детские?
- Угу. Девочка. На ней... вроде бы как клочки юбки.
Трудны глянул на часы, тут же забыл, какой там был час, посмотрел в светлый квадрат лаза над собой, похлопал по карманам пиджака в поисках сигарет, наконец вернулся взглядом к Конраду.
- Она там? - шепотом спросил он. - Я ничего не слышу.
- Сидит и курит, - точно так же, шепотом, ответил сын.
Виолетта курила крайне редко. Собственно говоря, случалось это только лишь в исключительных ситуациях.
- Возле этого тела?
- Ага.
Движением головы Трудны приказал Конраду оставаться на месте, после чего полез наверх.
Благодаря Юзеку Щупаку и его Цыганам на чердак можно было, по крайней мере, свободно войти да еще и сделать пару шагов влево и вправо вдоль северной стенки с рядом небольших слуховых окошек с пожелтевшими от многолетней грязи стеклами. В самый первый раз Трудны сюда еле втиснулся, теперь же можно было стоять выпрямившись, не боясь того, что торчащая непонятно откуда проволока, сухой ивовый прут, гвоздь или щепка выбьют ему глаз. Трудны осмотрелся. Лампа стояла на полу в северо-восточном углу, длинный кабель в изоляции шел от нее к лазу и спускался вниз. Голая, не прикрытая абажуром, очень мощная электрическая лампочка не столько разгоняла таившийся здесь в такую пору густой мрак, сколько выпихала его и выталкивала, порубленный на мириады маленьких и крупных теней, в дикую чащобу покрытой толстым слоем пыли рухляди, заполнявшей остальную часть чердака. В сумме Трудный видел чердак как сюрреалистические джунгли останков тысяч произведений людских рук - есть кладбища и кладбища; и чего только не было в этом некрополе...! Трудны вовсе не удивлялся увлеченности Конрада этим местом: оно было словно старинная гробница давным-давно позабытых царей, где с равной вероятностью можно было наткнуться на ядовитую змею, равно как и на шкатулку с алмазами. Вот только Конрад рассеянно подумал Ян Герман - наткнулся здесь на людские останки.
Он подошел к жене. Та сидела на каком-то деревянном ящике, придвинутом под самую кирпичную стенку, в метре от лампы, и действительно курила сигарету. Виолетта глядела в бок, за вертикально стоящие громадные плоскости обтянутых серой бумагой картин, куда-то в глубь кучи железной рухляди, высящейся чуть ли не под самый потолок. При появлении мужа она даже не повернула головы, не сказала ни слова, вообще даже не пошевелилась. Просто сидела и глядела. Недвижный дракон ее тени распластался по коричневым кирпичам стены. Чердак не отапливался, да и утепление было не ахти каким: поверх платья Виолетта надела серый вязаный свитер Яна Германа, несколько большой для нее, тем не менее, она поплотнее закуталась в него, съежившись на этом своем ящике, прижав левое предплечье горизонтально к животу и подтянув коленки к себе и вверх.
Трудны обошел картины, чихнул, затем повел взглядом за взглядом жены. Труп лежал внутри окованного проржавелым железом сундука, стоящего на боковой стенке таким образом, что его крышка открывалась прямо к полу. Сам сундук был сложнейшей конструкции, венцом которой был ржавый цветок перепутанного лома, скалящий свою колючую пасть под самым потолком. В собственном воображении Трудны видел постепенное развитие этой барочной архитектуры свалки: каждый месяц-два кто-нибудь приходил сюда и бросал что-нибудь наверх, лишь бы отпихнуть подальше от люка. Сундук же являлся фундаментом, краеугольным камнем собора из железа и ржавчины. Вот только Конрад набрел на него относительно быстро, всего лишь отодвинув несколько давно уже развалившихся предметов плетеной мебели и те самые картины, которые сундук заслоняли. Отодвинул, открыл сундук, ну и увидал то, что увидал.
Трудны взял лампу за ее деревянную подставку и подтащил к сундуку, насколько позволял провод. Тени разбежались во все стороны словно туча мух, поднятых неожиданным страхом с разлагающихся останков, на которых до того они спокойно пировали. На останках из сундука давно уже никто не пировал. Трудны присмотрелся. Во-первых, труп старый, во-вторых, на дворе зима. Трудны присмотрелся еще раз. То, что должны были съесть, съели еще в теплые дни. Крысы, констатировал Трудны, чрезвычайно холодно даже для собственных привычек. Насекомые, видимо, тоже. Остался практически один скелет, с несчастными клочками одежды, зацепившимися за кости. Скалит себе желтые зубки с сухого черепа с волосами словно нити бабьего лета. Черные волосы, черная юбчонка и черная курточка, вообще все черное, потому что это смерть. Скелет, несмотря на то, что крышка сундука раскрылась чуть ли не до пола, держится внутри, свернутый по-звериному в позиции эмбриона, с голенями выше головы и сплетенными на них ручонками, и вовсе не собирается выпасть. Словно вмурованный. Будто превратившийся в мумию. Одежда клочьями, кожа клочьями. Сколько ей могло быть лет? Не больше, чем Лее. Трудны поднял лампу повыше, присмотрелся к профилю мертвой девочки. Глаза выедены, кожа почернела словно при пожаре, кости выцвели. А это что такое, все голубое, непристойно яркое? Бантик, слетевший с волос.
Трудны потянул носом, временно заложенным, как всегда случается после резкого перехода с мороза в тепло дома. Он почувствовал запах, и завтрак подступил к горлу; этот запах - этот смрад, эта вонь, этот сладковатый аромат - отбросил его назад, чуть ли не сбивая его с ног, потому что под путаницей лома он не мог выпрямиться, если бы вовремя не отставил лампу, чтобы схватиться рукой. А уже выпрямившись, Ян Герман как можно быстрее сунул руку в карман и достал оттуда платок, который тут же прижал всей ладонью к носу: запах собственного тела, по контрасту с трупным, показался ему райскими благовониями. Он быстро хватал воздух раскрытым ртом.
Потом Трудны склонился над Виолой и выбил из ее пальцев микроскопический окурок. Жена подняла на него до странного сонные глаза. Ян Герман обнял ее, приподнял; втиснув лицо ей в волосы, шепнул - так тихо, что слова казались всего лишь хриплой модуляцией его собственного дыхания:
- Тут холодно. Пошли, я сделаю тебе горячего чая.
Виолетта затряслась.
6
- Папа, папа, скажи, а обитательницы Крита - это кретинки?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});