Читать интересную книгу Бегство от запаха свечей - Кристина Паёнкова

Я робко вошла во двор и оглянулась по сторонам. Все тут было внушительно и сверкало чистотой. Я уже собиралась зайти в дом, как вдруг откуда-то выскочила босоногая девушка и спросила:

– Вы к пани Петкевич?

Я кивнула. Она велела мне идти за собой и повела в глубь двора. Мы миновали парадный вход и вошли в дом со стороны кухни.

Кухня была поистине барская. Просторная, светлая, с большой печью в углу и огромным обитым жестью столом. Указав на табурет у двери, девушка сказала:

– Подождите, я сейчас скажу пани Петкевич.

Я уселась, недоумевая, но все еще была уверена, что это какое-то недоразумение. Одного только я опасалась: как бы в кухню не заглянул случайно Петкевич. Тогда бы я, наверно, сгорела со стыда. В доме царило оживление. Встретившая меня девушка то и дело прибегала на кухню, наливала в стаканы чай, резала и накладывала на поднос хлеб.

Из глубины дома доносились голоса. Я сидела неподвижно и всякий раз, заслышав приближающиеся шаги, распрямляла плечи. Но пани Петкевич все не шла. Видимо, она обо мне забыла. Я решила ждать до определенного момента, но, когда назначенный срок пришел, дважды продлевала его еще на пять минут.

Наконец пани Петкевич явилась. Я встала. Она была высокая, почти совсем седая, с длинным острым носом и пронизывающим холодным взглядом.

– Добрый вечер! Вас от Дроздов прислали, если я не ошибаюсь. Теперь столько пришлых везде вертится, что и не знаешь, кто свой, а кто чужой. Беженцы, репатрианты, партизаны… Трудные времена.

Я молча поклонилась и кивком подтвердила, что это я и есть. Мы по-прежнему стояли друг против друга, обе одинакового роста. Пани Петкевич говорила и внимательно меня разглядывала.

– Столько горя и несчастий принесла эта война, просто руки опускаются. И ведь всем не поможешь, самим уже не хватает. А людям кажется, что у нас бездонный колодец.

О чем говорит эта женщина? К чему она клонит? Я слушала ее плавную речь, ничего не понимая, и чувствовала себя пристыженной.

– Есть тут у меня два свитера для перевязки, не новые, – продолжала она, – впрочем, новые никто не перевязывает. Распустите их и попытайтесь связать по размеру того, что посветлее. И чтобы вязка была плотной и аккуратной. Готовы они должны быть, скажем… через неделю. Если два не выйдут, свяжите один толстый. Это все. За работу плачу триста пятьдесят злотых, большего они не стоят, ведь шерсть старая. Даже не знаю, имеет ли это вообще смысл делать. Просто даю людям возможность подработать. Пожалуйста, не благодарите, проявлять милосердие к ближним – наш долг. И еще одно: готовую вещь я взвешу – надеюсь, вес не изменится. Предупреждаю заранее, чтобы потом не было никаких недоразумений.

И она протянула мне какое-то рванье, с виду похожее не на свитеры, а на подстилку из собачьей конуры.

– Простите, – сказала я, – но тут какое-то недоразумение. Я уже давно не беру заказов. Я теперь работаю… – Тут я запнулась, но быстро добавила: – У меня теперь есть постоянная работа. Очень жаль, но вам придется обратиться к кому-нибудь другому. Извините и до свидания.

Ответа я дожидаться не стала, потому что где-то в глубине дома послышался голос Петкевича, выбежала во двор и помчалась домой самой короткой дорогой.

Действительность настолько не соответствовала прогнозам тетки Виктории, что я не могла удержаться от смеха. Я бежала и смеялась до слез. Вошла в дом, и никак не могла остановиться, покатывалась со смеху, уже у меня болело в животе, сводило скулы, а я продолжала хохотать. Бабка велела мне умыться холодной водой, и только это помогло.

Наконец я успокоилась настолько, чтобы относительно связно рассказать все по порядку. Как и следовало предполагать, у тетки началась мигрень. После второго стакана настоящего чая, приберегаемого бабкой для таких случаев, Виктория неожиданно села на кровати и сказала:

– Это все из-за тебя. Сама виновата. Где это видано, чтобы барышня из хорошей семьи бралась вязать кофты или нанималась на работу к деревенской портнихе.

Я могла бы ответить тетке так, чтобы ее в пот бросило, да не хотелось связываться. Если даже то, что я честно работаю, можно обратить против меня, – лучше молчать.

Хозяйка, выслушав мою реляцию о «визите» к Петкевичам, только выругалась себе под нос и ушла.

Пани Ковалик торжествовала:

– Ну, что я говорила? Не думай, что я радуюсь, меня зло берет, когда я себе представляю, что ты пережила. Но до чего ж это похоже на Петкевичей! И так получилось не случайно, просто она решила показать тебе, что ты для них значишь. Давали бы за тобой землю или лесопилку, она бы по-другому запела. А теперь послушай меня. Ты развитая, толковая, работящая – воспользуйся этим. Старайся пройти по жизни независимой. Для бедной девушки это единственное приданое, и кто знает, не дороже ли оно денег…

По воду я теперь ходила приплясывая. Я поняла главное: надо помнить, в каком мире я живу. Этот небольшой урок показал мне, где мое подлинное место в Кальварии. Во всяком случае, я освободилась от пани Петкевич вместе с ее милосердием и от ее сыночка. Больше мне никогда в жизни не придется даже словом с ними перемолвиться. И тетка не заставит заискивать перед этим барчуком. Это уж точно. К сожалению, не менее ясно поняла я и то, что Виктория при молчаливом одобрении бабки будет по-прежнему строить фантастические планы относительно моего будущего. Меня теперь не оставят в покое и дешево или дорого продадут при первом же удобном случае.

Тетка из одной крайности легко впадала в другую. В воскресенье она расценила маневр пани Петкевич как проверку твердости моего характера и чувства собственного достоинства. И теперь радовалась, что испытание прошло удачно. Однако атмосферы в нашем доме это не разрядило, она оставалась невыносимой, особенно по воскресеньям, когда от безделья мы докучали другу другу больше, чем обычно.

Это воскресенье казалось мне на редкость тягостным. Обед прошел в полнейшем молчании. Я быстро перемыла посуду. Часа в три кто-то позвал меня с улицы. Я была уверена, что пани Ковалик – она всегда скучала по воскресеньям, – и мысленно поблагодарила ее за это. Но внизу под окном стояли соседские девчата. Зося Рымбал громко крикнула:

– Катажина, пойдем погуляем!

Я посмотрела на них так, будто они свалились с луны. Что случилось? Встречаясь со мной на улице, они едва удостаивали меня кивка. Я хотела крикнуть, что не собираюсь никуда идти, но меня опередила бабка:

– Пойди, обязательно пойди! Когда не нужно, ты бы только дома и сидела! Мне надо поговорить с Викторией.

Я смолчала, надела пальто и вышла. До поры до времени приходится все терпеть.

Возле дома, кроме Зоси, меня ждали Бася Гжель, дочка владельца винокурни, и Тереза Марыняк, признанная нашей хозяйкой «мисс Кальвария».

– Отпустила бабка? Вот и хорошо, пройдемся до монастыря и обратно, – заговорили они наперебой.

– В такую даль? – удивилась я. Эта прогулка меня не прельщала: подошвы моих выходных полуботинок были тонкие как бумага. – А зачем?

– Да ты что? Мы каждое воскресенье туда ходим, – объяснила Зося. – Нас будет много, еще по дороге присоединятся. Не ломайся.

И мы прямо по мостовой двинулись к рынку. Мои спутницы тараторили все разом. Я с большим интересом прислушивалась. Такой случай не каждый день представляется.

– А Юзя-то Павляк в каком платке пришла сегодня к обедне! Из ангорской шерсти лилового цвета. Ничего платочек, но разве ей можно такой цвет носить? Она в этом платке выглядит как без пяти минут покойник. А видали, в каких туфлях была бедняжка Зузя?

Я прищурилась, мне казалось, что так лучше слышно. Когда зашла речь о Зузиных туфлях, я с трудом удержалась, чтобы не проверить, не разваливаются ли случайно мои.

– Ну и напился же вчера Марынин отец, доложу я вам!.. Я его из чердачного окна видала. По шоссе его несло зигзагами, от одной обочины к другой, а как к дому стал подходить, гляжу – точно сразу протрезвел. Что случилось? – думаю, высунулась немного, а его, оказывается, в воротах Марынина мать поджидает. Ох же и боится ее муженек! В руке у нее не то палка, не то ремень был, и как начала она его по голове, по голове, а он в крик… А она ему: «Нишкни, пропащая твоя душа, помалкивай! Ты все имущество пропить готов, о детях не думаешь. Последнюю рубаху за водку отдал бы!» – Тут Бася выдержала эффектную паузу. – Потом все стихло. Меня разбирало любопытство, чем кончится. И что б вы думали? Через полчаса Марыня помчалась к рынку – за водкой, разумеется. У них всегда так: сперва мать скандалит, а потом за водкой посылает и сама пьет. Тетка моя говорила, что бедняжке Марыне не так-то легко будет найти мужа. Кто решится в такую семью войти?

Болтали, не умолкая, до самого перекрестка. Угловой каменный дом принадлежал Крамажам, тем самым, чья дочь собиралась выйти за Петкевича. Так гласила с давних пор кальварийская молва. Девушки явно замедлили шаг.