место считалось далекой окраиной и вокруг него проживали монахи – отшельники, поэтому была большая вероятность наткнуться на гроб одного из них. Например, на Афоне, даже в наши дни после смерти монаха, хоронят его без гроба, а затем, спустя три года вынимают кости, омывают их в вине с водой и переносят в костницу монастыря.
Папа так жестикулировал во время рассказа, описывая размеры гроба, гору Афон и отшельников, что мама засмеялась глядя на меня, и прикрыла мою нижнюю челюсть, которая отвисла от неподдельного восторга.
Представляете, – продолжил папа, – многие Афониты принесли монашеское устроение жизни и на Святую Русь, поэтому мы были переполнены радостью, когда в истлевшем гробу обнаружили останки монашеского облачения.
Дальше началось самое интересное, – папа потер руки и выпил, немного чая из граненого стакана, – выкапывал водопроводную яму наш прихожанин Матвейка. Он вообще немного болящий на голову, это у него с самого детства. И вот когда обнаружил он находку, радовался совсем как ребенок. Затем он же и вытаскивал гроб с другим рабочими. Выкопали мы и разошлись по домам.
На следующее утро приходит Матвей ко мне и рассказывает, что той же ночью явился ему во сне монах, и попросил не разыскивать его имя и детали жизни, сказал:
– Так угодно Господу!
Я тогда с некоторым сомнением выслушал его рассказ, до момента, когда вдруг опомнился. Ведь удивительное было не в самом рассказе и даже не в его сне, а в том, что Матвейка мог говорить! Он самостоятельно говорил! Шевеля губами и напрягая голосовые связки! Забыл сказать, Матвей с самого детства был немой!
Схватил я тогда Матвейку за плечи и стал от радости трясти его:
– Матвей ты как это…, почему…, что случилось, почему ты заговорил?!
И сейчас с умилением вспоминаю, как по щеке Матвея потекла слеза и он расплылся в улыбке:
– Это все он, монах, я не виноват.
– Дурачок, да это же чудо! Твой сон чудо, давай бегом к настоятелю!
Мы застали настоятеля храма, отца Михаила, в его домике, что стоял возле храма, он как раз что-то писал в блокноте. Я затащил Матвея за рукав рубашки прямо в комнату и сразу начал описывать ситуацию:
– Отец Михаил, разрешите? У нас тут чудеса с найденным гробом!
Он повернулся, медленно снял очки и глядя из-под лба, произнес:
– Натворили чего? Присаживайтесь, рассказывай.
Я, указывая на Матвейку, рассказал про его сон, и скрывая пока самое главное, пытаясь произвести впечатление, ткнул Матвея пальцем в живот:
– Давай, покажи, что умеешь!
Матвей начал читать молитву, громко, слегка неправильно произнося звуки, но все же это были слова, слова, которые таились в нем всю его жизнь:
– Отче наш, иже еси на небесех, да святится Имя Твое…
Настоятель знал его с самого детства, он лично приютил его в домике у храма, дал работу и время от времени причащал на литургии, но тогда он открыл рот от удивления.
Затем пришел в себя и уже с улыбкой обратился к Матвею:
– Матвейка, как сие понимать?
– Это все он, я же говорил, монах из сна, говорит, я тебе помогу, а ты проси, чтобы не раскрывали до поры, кто я, а когда надо будет Господь сам откроет. Скоро у вас будет много испытаний, отдай мои останки священнику, пусть хранит у себя.
Отец вздохнул и снова выпил чаю, как будто не Матвейка излечился от немоты, а сам отец, а затем продолжил:
– Мы эту историю решили пока не разглашать. Сообщили архиерею, и собралась целая комиссия. Пока принимали решение, что делать и кому отдать мощи на хранение, к нам в храм пришел человек. Просил он о помощи, дочка его заболела, а за пределами храма оказывается уже многие знали, что у нас есть новообретенные мощи. Вот и пожелал он дочку приложить к святыне.
Вынесли мы череп, помолились и приложили малышку, он и ушел тогда с дочкой на руках.
Прошла неделя или две, заметил я с амвона этого человека. Стоит на литургии, держит за руку девочку в платочке. Я всю оставшуюся службу ждал, а сразу после окончания бегом к нему:
– Как здоровье девчушки? – спрашиваю.
Он радостно отвечает:
– Болезнь чудесным образом в тот же день начала уходить! Очень были удивлены врачи, а через неделю, я забрал дочку из больницы. Вот привел ее поблагодарить вас, Бога и святого, через которого явилось чудо исцеления.
Еще через неделю принес он изготовленный ковчежец для мощей, в знак благодарности за чудо.
– Такая вот история. Кто этот святой мы узнать пока не можем. На хранение решили отдать мощи в нашу семью, а там видно будет, что Господь хочет.
– А можно еще раз посмотреть? – спросил я, – мама тоже, наверное, хочет. Да, мам?
Отец перекрестился, открыл ковчежец. Мы поклонились и осторожно коснулись стекла губами. В этот раз пришло совсем другое ощущение, после рассказанной истории. Я представил святого монаха, который провел многие годы в трудах и молитвах, а теперь стал чудотворцем. Мысленно я попросил у него того, о чем молился каждый вечер. Затем ларец был отнесен в комнату к родителям, больше я его, к сожалению, не видел. Совсем скоро грянули беды.
СЛОН
Отец, как всегда, пришел поздно, очень усталый и грустный, я слушал их беседу с мамой, засыпая у себя в кровати. Как я понял тогда, в храм приходили какие-то «сотрудники» и предупредили папу, что будут отнимать необходимые для богослужения предметы, а потом и вовсе закроют церковь.
Спустя годы, разбираясь в прошлом, наткнулся на письмо Ленина «членам Политбюро от 19 марта 1922 г.», как раз начиналась «экспроприация». Те слова пугают меня и сейчас. К сожалению, тогда они были полностью исполнены: «… мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий…был проведен с максимальной быстротой и закончился не иначе, как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуи, а по возможности также и не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных центров. Самого патриарха Тихона, я думаю, целесообразно нам не трогать, хотя он несомненно стоит во главе всего этого мятежа рабовладельцев».
Разбирая письмо, прихожу видимо, в то состояние, в котором находился тогда отец, сидя дома, за столом.
Всего через месяц его забрали, ночью, в темноте, наверное, побаивались наткнуться на отпор соседей, прихожан или других несогласных с безбожной властью.
Больше мы отца