Читать интересную книгу Михалыч и черт - Александр Уваров

— Так у тебя дети были? — оживился Дмитрий Иванович.

— А как же, — голосом даже слегка обиженным ответил Семён Петрович. — Двое пацанов, как положено. Всё было, и семья, и дом, и дети. Да что дети, я уж и внуков почти дождался. Если бы старший мой, охламон, со свадьбой не затянул, я бы может, и внука бы успел на руках то подержать. Или внучку. А теперь вот…

— А на могилу то приходят к тебе? Дети твои приходят? — спросил Дмитрий Иванович. — Ведь ты же здесь похоронен, на этом кладбище. Так ведь?

— Так, — ответил Семён Петрович и понурился. — Здесь, конечно. Да не приходит никто почему то. Я могилу то свою сам подновляю. Ну, травку там сниму, крест поправлю. Не знаю, забот, наверное, много, у моих то. Жена, наверное, к родственникам поехала. У неё сестра в Саратове, ей с сестрой то полегче будет… Я, когда болел, так ей и говорил: «Как меня не станет — езжай к сестре. Не у детей же на шее сидеть. А там хоть помогут тебе…» А дети…

— Так чего ты про «ящик» то свой говорил? — прервал его Кошелев, почувствовав, видно, что голос у Семёна Петровича начал подрагивать и сбиваться.

— Да, думал то всё, — вновь оживился Безруков, вернувшись к давним своим рассуждениям. — Перемены, дескать, нужны. Поменять её надо, жизнь то эту. Сломать рутину эту к чёртовой матери. Ну вот, настал момент — действительно поломалось всё, и действительно к чёртовой матери. И много ль радости от этого получилось? Кому хорошо то от этого стало? Может, кому и стало, да только не мне… Я вот теперь по другому уже думаю. Жизнь, досмертная или послесмертная, это ведь как поток. Поток, которым мы не управляем. И даже если кому то кажется, что он научился этим потоком управлять — это значит только, что утонул он уже по самую макушку, нахлебался воды и видения свои сумасшедшие принимает теперь за чистую правду. Всех, и правящих и управляемых, и больших и маленьких, и высоких и низких — всех одна вода несёт, и, что самое интересное, в одном направлении. И мы, кровососы, и те, живые, все барахтаемся в одном потоке. И любое желание перемен бессмысленно, Иваныч. Бесполезно. Вода то везде одна и та же, берега только по бокам мелькают. Но на берег нам не вылезти. Может быть потому, что вне этой воды мы и жить не в состоянии. Может, мы на самом деле рыбы какие? А, Иваныч? И не всё ли нам равно, возле какого берега барахтаться. Вот поймают нас, кровососов, да кол нам в грудь то всадят. Или на костре спалят. Окончим мы существование своё вампирское. И кем возродимся? Может, опять людьми. Ты — со взвода начнёшь, я — опять к кульману. Хотя, говорят, теперь уже на компьютерах больше… А, может, крысами какими будем жить. Но, будь я даже и крысой помойной, и тогда бы я жизни радовался. Этой, теперешней. А не переменам каким-то, которые все — ложь и самообман.

— Про боженьку вспоминаешь, а в рай не веришь? — ехидно осведомился Дмитрий Иванович. — Про рай ты что-то не вспоминаешь. Странно даже как-то. И сколько раз ты умирать собираешься? И существованием своим наслаждаться долго ли думаешь?

— А разве вампиров в рай пускают? — искренне удивился Семён Петрович. — Мы ж вроде… эти… как их… нечистая сила. Отродье сатанинское.

— Ну и гад ты, Петрович, — обиделся Дмитрий Иванович. — Я вот тебя угощаю, от всей души, можно сказать. А ты меня, офицера, тридцать лет в войсках прослужившего беззаветно, и отродьем сатанинским называешь. Ты за языком то хоть следи!

— Так ведь нас и так кровососами все называют, — примирительным тоном сказал Семён Петрович.

— Кровососом меня и при жизни называли, — сурово ответствовал Дмитрий Иванович. — Особенно когда я в наряд кого ставил или плац драить заставлял. Но я дело своё делал, как полагается. И сейчас делаю. Мне по должности положено шеи драть — я это делаю. Раньше у меня погоны были, теперь — клыки. Но я своей должности и тогда соответствовал, и сейчас соответствую. Видно, и в нынешнем моём положении устав какой-то есть, только вот никто его до меня не довёл. Сам я, своим умом, положение своё осознал и линию свою веду неуклонно и вести буду и впредь. А по поводу философии твоей отвечу я тебе просто и доходчиво. За образцово выполненное задание положено поощрение. Положено! Хочет командир или не хочет, живот у него болит или нога левая подгибаетсяа должен он найти возможность подчинённых поощрить, если они приказ чётко и правильно выполнили. И если мир устроен правильно (а будь он неправильно устроен — не протянул бы долго так), то и в целом, в мировом масштабе система такая действовать должна! Судя по тому, что положение наше хреновое — жизнью своей земной поощрение мы не заслужили. Стало быть, задание своё выполнили хреново и с должности нас вообще сняли к ёб. ной матери. Может, и правильно сделали, трудно мне судить. Я своё дело всегда старался выполнять от точки до точки, без поблажек и халтуры. Может, правда, дело я не то делал. Но тут уж ничего сказать не могу — не соизволил боженька в чёткой и ясной форме задание до меня довести. Может, решил, что сам домыслю. Я вот, видно, не домыслил. За то и повторно лямку теперь тяну, в должности только понижен. Ну да мне не впервой. У меня и хуже ситуации были… Ну а если, скажем, я своё нынешнее положение правильно понимаю и действую согласно обстановке — так неужели и не поощрят меня? Если и богов никаких нет, и ни ангелов с архангелами — так может, просто закономерность есть такая, что всякого, кто путь свой правильно осознал, непременно поощрить надо. А ведь есть такая закономерность, есть! А тебя, Петрович, послушать, так весь мир — это прям кусок говна какой-то в потоке жизни. Плавает, бултыхается… Наслаждается, одним словом. Да с такой философией ты ещё лет триста с могил крошки свои подворовывать будешь. И наслаждаться.

— Поощрение, говоришь? — призадумался Семён Петрович. — Может, и вампирам рай положен? А? Вампирский рай?

— Ладно, — Кошелев решительно встал и пошёл к откосу, отряхивая с пиджака комки глины, пожухлые листья и куски плотно, лежалого, потемневшего снега. — Давай, вставай. Наши, небось, костёр уж разожгли. Гудят вовсю. Так и водку всю без нас выпьют…

И, уже отойдя в сторону, с горькой усмешкой добавил:

— Вот, додумался… Вампирский рай…

И пошёл прочь, головой покачивая.

Семён Петрович поднялся с трудом, покачиваясь и кряхтя (и желудок непривычно полон, да и спину отлежал, а был бы жив — и радикулит прихватил бы от земли холодной), взял пакет свой (хоть и сыт, а доля общая) и пошёл вслед за ним.

Менялось небо.

Переменчива погода и весна капризна.

Прояснилось небо ненадолго, словно для того только, чтобы осветить трапезу их кровавую, и снова набежали тучи — и мелкий дождь моросящий вперемешку со снежинками колючими начал посыпать дорожки, кусты и поляны, прошлогодними листьями укрытые.

На полянах и других открытых местах таял снег, не держался. Развозило землю киселём, разводило водой.

А дорожки, плотно утоптанные, белели, на черном выделяясь — снег ложился на них мягко, но держался, не тая.

И под россыпью снега с дождём проступали тропинки в заброшенном, на лес похожем уголке кладбища, словно на снимке проявленном проступали из темноты.

— Ох, когда ж эта зима кончится, — вздохнул Семён Петрович, с шажками своими быстрыми, но мелкими с трудом поспевая за широко, размашисто идущим приятелем своим.

Дмитрий Иванович шаг замедлил и, вперёд показывая, сказал:

— Зато не заблудимся. Больше снега — в лесу светлее. А если ещё и луна выйдет — и без фонаря всё как на ладони будет… Э, да вроде и пришли уже. Глянь, Петрович, не калитка там впереди? Вроде забор за кустами проступает… и… Ну точно, калитка там. А ну, быстрее пошли!

Пригляделся Семён Петрович — и впрямь прошли они уже остаток пути, вышли по тропинке к самому забору и уж почти прямо в него упёрлись.

И калитка впереди видна, та самая, заброшенная.

Металлическая, из прутьев сваренная, была она когда-то покрашена щедро, толстым слоем чёрной краски и на мощные петли, намертво к металлической основе приваренными, плотно насажена. Даже, говорят, петли эти когда-то маслом машинным были смазаны.

Но годы прошли, и немало прошло их, и сошла краска с калитки этой, петли проржавели и перекосило их — и сама калитка перекосилась вся, и край дверцы в землю упёрся, а потом и вошёл в неё, словно врос.

Ни закрыть, ни открыть калитку было уже нельзя, да и не ухаживал за ней уже никто — так что проход этот открыт был всегда.

Да только и он совсем уж безопасным не считался.

Знал Семён Петрович, как и другие вампиры со стажем да с опытом жизни кладбищенской, что сторожа да могильщики некоторые (из особо хитрожопых) любили именно в этом месте засады устраивать, дабы кровососа какого неосторожного на харч раскрутить.

Не всегда это, конечно, было и не во всякий день (место всё таки глухое, отдалённое, и не каждый тащиться сюда согласиться), но всё же — небезопасно было и тут ходить.