Родители стараются воспитать у своих детей такие черты характера, как смелость, умение постоять за себя, а также учат почитать старших.
В большинстве случаев ребенку рано дают понять, что мир в основном враждебен и мало кто, кроме родителей, позаботится о нем. Поскольку вместилищем желаний человеческих, которые надо постоянно контролировать, считается желудок, его необходимо держать впроголодь. Способность длительное время обходиться без пищи и воды, есть сырое мясо — признаки сильной натуры.
По мере взросления сыновей влияние матери в семье растет, тогда как бездетные женщины в лучшем случае могут претендовать на роль любимых тетушек, а в худшем — к ним будут относиться как к старым девам. Когда сыновья женятся и начинают вести самостоятельное хозяйство, роль матерей усиливается. Иногда к ним обращаются как к «матери всех мужчин», и такие женщины могут даже присутствовать на церемониях, куда представительницы прекрасного пола обычно не допускаются.
Несомненно, традиционное отношение к семье сильно и в наше время. Но у многих работающих на производстве женщин сейчас совсем другая жизнь. Они учатся, получают профессию, принимают участие в общественной жизни, особенно в кэбеле — органах самоуправления в городских кварталах. По итогам работы им присваиваются звания «кокеб сэратэня», что в переводе с амхарского означает «звездные рабочие».
Вернемся, однако, к торжеству, на которое нас пригласили...
Под звуки кыраре
...То, что происходило воскресным вечером на фабрике, мало походило на свадьбу в нашем понимании. Скорее то была молодежная вечеринка. Правда, принаряженные молодые сидели на возвышении, да еще и на высоких стульях.
Подавались закуски, напитки в бокалах, в основном безалкогольные, но было весело, и все очень много пели и танцевали. Такую праздничную обстановку создавали музыканты — друзья молодых. С одним из них, Мэсфыном Адмасу, студентом-первокурсником, специально приехавшим из Аддис-Абебы на свадьбу своего родственника, мы разговорились.
Сам он провел детство в деревне под Дыре-Дауа и очень забавно рассказывал о деревенских стариках, часто неграмотных, которые скрепляют своими подписями заявление, «бумагу», жениха и невесты. Но традиционные браки легко распадаются. Иногда из-за ссор в семье, или неверности одного из супругов, или тяжелой болезни жены или мужа. Если обе стороны согласны на развод, то нажитое имущество делится пополам. При разводе старики непременно уговаривают мужа и жену сохранить брак, просто умоляют не разводиться, показывая их и свои подписи на «бумаге» — заявлении.
Еще в деревне Мэсфын Адмасу полюбил музыку, танцы, стал петь. Как настоящий азмари — бродячий певец,— он поет и аккомпанирует себе на мэсэнко, однострунной виоле, или бэгэне, десятиструнной лире.
Сегодня на свадьбе Адмасу играет на народном инструменте кыраре — шестиструнной лире. Инструмент этот напоминает треугольник, в основании которого туго натянута, как на барабан, козлиная шкура-резонатор.
Под аккомпанемент кыраре и обязательных и любимых всеми барабанов гости во главе с молодоженами непрерывно поют и танцуют.
Слушаешь нехитрые напевы и угадываешь в них огненные африканские ритмы, переплетающиеся с тягучими и томными азиатскими мелодиями. В танцевальных движениях видны трудовые мотивы: сбор урожая, прядение, работы по дому.
— Хорошо, что вы пришли к нам на праздник, увидели, как мы умеем веселиться,— улыбается доктор Тесфаля Абебе.— У нас не только дома пляшут и танцуют, но и все празднества, митинги не обходятся без героических, лирических танцев, маршев и популярных песен.
Приезжайте к нам в сентябре: на праздники сбора урожая «Мэскэль», день народной революции. Тогда весь город будет в огнях, все улицы будут петь и танцевать,— обнимает нас на прощанье доктор,— приезжайте снова — не пожалеете...
В. Савостов, наш спец. корр.
Дыре-Дауа — Аддис-Абеба
Григорий Темкин. Лунный лист
Харьюзовый ручей
Почему мы причалили именно у этого ручья? Трудно сказать. Скорее всего чисто случайно: повсюду были точно такие же каменистые берега, изрезанные ручейками и речушками, а за ними везде стелилась одинаково зеленая тысячеглазая тундра, с любопытством всматривающаяся в небо бесчисленными озерами. Просто нам — доктору Роману Алексееву и мне, фотожурналисту Владимиру Карпову, двум фанатикам-рыболовам,— показалось, что мы отъехали от Шойны, последнего оплота цивилизации на Канинском полуострове, достаточно далеко, а потому сказали себе — здесь!
После того как был разбит лагерь, доктор отправился на ближайшее озерцо, затянутое по краям нежно-зеленой травой, а я решил поблеснить в речушке, где, по моим представлениям, должны были рыскать голодные косяки нельмы, сига и омуля. Однако если рыба и водилась в речке, присутствия своего она ничем не выдала. Безрезультатно побросав спиннинг минут сорок, я заскучал и пошел проведать Романа.
Окруженный зыбким гудящим ореолом комаров и мошки, доктор стоял по колено в сыром ягеле и, воинственно выставив окладистую бороду, вываживал какую-то рыбину: кончик его спиннинга в такт рывкам пружинисто изгибался.
— Уже третья,— сообщил Роман, выбрасывая на берег щучку весом не более полукилограмма.— Присоединяйся.
Я не заставил себя долго упрашивать и вскоре убедился, что щурята брали здесь безотказно, чего нельзя было сказать об их родителях.
Ночи в Заполярье во второй половине июля еще не черные, но уже и не «белые». Они скорее серовато-голубые или перламутровые. И когда такая ночь опускается на землю, тундру затягивает дрожащей полупрозрачной дымкой. Эта пелена порой совсем безмолвна, а порой делается разговорчивой и многозвучной, и тогда опытный охотник различит в ней тявканье песца, всхлипы совы, кашель росомахи...
Мы сидели с Романом у костра, ждали, когда снятая с огня уха дойдет на углях, и вслушивались в дремлющую тундру. Тишина казалась абсолютной, безграничной, всеобъемлющей. И тут мне показалось, что в ней звучат далекие, почти неразличимые колокольчики. «Не зря такую тишину называют звенящей»,— подумал я.
— Колокольчики...— не то спросил, не то сообщил мне Роман.
И тогда я осознал, что перезвон мне не почудился.
— Похоже, у нас будут гости...
Вскоре в сумерках обрисовались силуэты человека и двух оленей.
Оставив оленей поодаль, человек не спеша и как-то по-хозяйски подошел к костру, молча уселся на землю, достал из-за пазухи трубку и прикурил от головешки. Это был пожилой ненец лет пятидесяти, одетый в летнюю потрепанную малицу, сверкающие на коленях штаны из ровдуги (Замша из оленьей шкуры.) и облысевшие от возраста пимы (Высокие сапоги из камусов (шкур с ног оленя) мехом наружу.). Лицо его, усталое и морщинистое, светилось от наслаждения, глаза сошлись в узкие щелочки. Весь мир, казалось, сосредоточился для него в трубке, исторгавшей клубы черного и довольно едкого дыма.
Северный этикет нам был немного знаком: сперва угощение, потом беседа. Роман указал взглядом на уху, и я разлил ее на троих — доктору и ненцу в миски, себе в крышку от котелка. Ни слова не говоря, подал гостю уху, пододвинул хлеб, чеснок.
Ненец так же молча принял миску, зачерпнул ложкой, попробовал... и звучно сплюнул в сторону. Затем встал, отошел на несколько шагов и выплеснул содержимое миски. Вернулся. Сел. И с брезгливостью произнес:
— Сяторей (Щука (ненец.).). Не рыба.
На мой вкус уха получилась отменная, но спорить я не стал — человек прямодушно высказал свое мнение, что ж теперь... Пока мы с Романом ели уху, ненец неторопливо жевал хлеб с чесноком, храня молчание, и оживился только, когда заварился чай.
За чаем и познакомились: выяснилось, что наш ночной гость — оленевод, пасет с бригадой большое колхозное стадо где-то здесь, на севере Канина, и зовут его Николай Апицын.
— Отчего же у тебя фамилия русская? — поинтересовался Роман.
— Почему русская? — не согласился Николай.— От Апицы идем. Ученый из Ленинграда приезжал, говорил, что четыреста лет назад писали: был на Канине ненец Апица...
Еще минут двадцать Николай, в котором проснулась словоохотливость, рассказывал о своих предках и вдруг безо всякой видимой причины заявил:
— Зря сюда приехали. Плохое место. Болото. Гнус. Холодно.
— Чем же плохое? — рассудительно возразил Роман.— От гнуса мазь есть. Костюмы у нас теплые. Палатка. Дров много. В озере рыба.
— Хо! Разве сяторей — рыба? В ручье есть рыба, правда. Хариус, но его тру-у-дно поймать. Сильно осторожная рыба.
Я обрадовался:
— Ну вот, даже хариус водится! Мы здесь отлично отдохнем.
Апицын замолчал, видно, смирясь с тем, что место нам все равно нравится. Затем с явной неохотой уступил.