Читать интересную книгу Авантюристы - Даниил Мордовцев

— Да ведь станок, государыня, печатный нашли у них по обыску и доски.

— А ты видел станок?

— Видел, государыня, он у нас при деле.

— Искусно сделан?

— С таким, государыня, мастерством сделан, что превосходит наши казенные станки. Видно, что искусный резчик за границей делал. Только видно, что не русский: смешал литеру наш с литерой иже, и вышло ассигиация.

Вяземский достал из папки одну фальшивую ассигнацию и подал императрице:

— Вот, государыня, изволь сама видеть.

— Вижу, вижу, — приглядывалась она к бумажке, — искусная подделка… Да, точно, ассигиация.

Она через стол подала ее Ланскому.

— Посмотри, какие мастера.

Подошли взглянуть на бумажку и Нарышкин с Храповицким.

— Матушка, отдай мне эту бумажку, — сказал первый из них, рассматривая ассигнацию.

— А зачем тебе? — спросила Екатерина.

— Державинской теще подарю: она все берет, ничем не брезгует.[7]

Императрица погрозила ему пальцем, а по строгим глазам Вяземского скользнула усмешка.

— Говорят, князь, будто ты теснишь Державина? — взглянула на него императрица.

— Помилуй, государыня! Мне ли его теснить? Он всех теснит, — лукаво ответил генерал-прокурор, — я бы посадил его на место Шешковского, всему бы Парнасу досталось.

Екатерина только улыбнулась.

— Ну а этот, что с Зановичем в Москве накрыли при ассигнациях? — спросила она. — Как его?.. Санмораль, кажется?.. Monsieur Sans-moral?

— Салморан, государыня.

— Ну Салморан, Sans-moral, все равно. Это что за птица?

— Он, государыня, состоит учителем в Зоричевом кадетском корпусе.

— И был соучастником этих плутов Зановичей.

— Так точно, государыня. Он Шешковскому во всем признался. Как известно тебе, государыня, Зорич замотался, вошел в неоплатные долги, при его-то богатстве. Вот Зановичи и обещались выплатить за него все долги.

— Вот такими-то денежками, — заметила императрица, указав на фальшивую ассигнацию.

— Именно. Так Зановичи и обещались расплатиться с кредиторами Зорича, с тем чтобы он отдал им Шклов с принадлежащим к нему имением в их управление на столько лет, пока они не получат своей суммы с процентами; Зоричу же обязывались давать в год по сту тысяч на прожитие.

— Каковы молодцы! Именно все messieurs Sans-morals…

— Так точно, государыня. Так вот этот Салморан и открыл Шешковскому, что Зановичи просиживали с Зоричем, запершись, целые ночи, уговаривая его по сему предмету.

— Значит, он не поддавался, что его должно было уговаривать? — живо спросила императрица.

— Должно полагать, государыня… Так вот этот Салморан и употреблен был в посредство, ибо Зорич ему доверял.

— Что же Зорич? — с тою же живостью допрашивала Екатерина.

— А Салморан, государыня, Зорича оправляет, якобы он не знал о фальшивых ассигнациях.

У Екатерины точно камень с сердца свалился:

— Не знал?.. Я так и думала… Зорич, можно сказать, две души имеет: любит доброе, но делает худое, храбр в деле с неприятелем, но лично трус.[8]

Вяземский поклонился.

— Но с другой стороны, ваше величество, — продолжал он докладывать, — в деле имеются указания, будто Зорич неоднократно говаривал, что скоро заплатит свои долги и будет опять богат, что и подало сенату подозрение, что сам Зорич участвовал в делании ассигнаций или же был о том сведом.[9]

— Подозрение это, однако, — возразила императрица, — ничем не подтверждается, как я вижу из доклада: Салморан, сам же ты говоришь, оправил его.

— Точно, государыня, оправил.

— А Зановичи?

— И они, государыня, оправили.

— Значит, Зорич мог и на самом деле говорить, что он скоро расплатится с долгами и снова будет богат от Зановичей, положим, но все же он мог не знать, что его и вызволят из долгов, и обогатят фальшивыми ассигнациями.

— Точно, ваше величество, мог и не знать.

— Знал, значит, только Салморан, яко посредник, и братья Зановичи, яко совершители и затейщики всего сего гнусного замысла. А Неранчич? — спросила она.

— Неранчич, ваше величество, тоже мог ничего не знать, — отвечал Вяземский.

— Я тоже думаю, — сказала Екатерина, — он не смотрит плутом: он простота,

— И игрок, ваше величество. Это все скажут, государыня. Еще когда он болтался по Парижу, лет пять-шесть тому назад, то Фонвизин встречался с ним там и писал о нем, что Неранчич-де "никогда не брал книги в руки и никогда карт из рук не выпускал".[10]

Императрица улыбнулась.

— Это на него похоже… А этот князь Изан-бей? Точно ли он племянник султана? Не из авантуров ли, каких ныне развелось немало: и Пугачевы, и Богомоловы… Может, он такой же родня султана, как мне княжна Тараканова?

— Не могу сказать, государыня, но Зорич знал его еще в Константинополе и пользовался его благодеяниями. Да и из дела значится, что, когда Зановича накрыли с инструментами, бей радостно выкликнул при всех и при следователях: "Хвала Аллаху, что его поймали". А потом обратясь к Зоричу, сказал: "Помнишь, я тебе всегда говорил, что Зановичи нехорошие люди".

— Я рада за него, — сказала императрица. — А что этот, четвертый, как его?

— Барон фон Вульф, государыня.

— Да, он.

— Из дела видно, государыня, что он тут ни при чем.

— А откуда он?

— Из его слов и его документов видно, что родился он в Голландии, в городе Амстердаме. Отец его, экипаж-мейстер и вице-адмирал в голландской службе барон Иоганн фон Вульф, и ныне жив. Этот же фон Вульф, что прикосновенен к настоящему делу, в малолетстве послан был отцом в Цесариго для наук и жил в Вене и записан был кадетом, где и дослужился до капитана, а в 1777 году отставлен был от службы…

— А за что?

— По своей воле, государыня, а в 1778 году поехал он в Пруссию и записан был там в службу, а через год отставлен майором и от владетельного графа резиденции Нассау — Саарбрюке Мондфорта пожалован орденом "de la Providence". По отставке из прусской службы он много вояжировал по разным странам, а в 1782 году приехал в Россию, чтоб определиться в службу.

— И попал к Зоричу зачем? — спросила Екатерина.

— Я полагаю, государыня, для протекции: ему, видно, наговорили, что Зорич в силе.

Императрица торопливо, словно украдкой, глянула на Ланского, а потом на Нарышкина и заметила, что они с Храповицким что-то рассматривают там на письменном столе и смеются, желая это скрыть.

— Ты чему там, повеса, радуешься? — спросила она Нарышкина.

— Я не радуюсь, матушка, а плачу, — отвечал тот, скорчив плаксивую рожу.