Применение бутылкам мы нашли быстро. Утолять голод помогала кукуруза, которой везде полно. Выломаешь пару початков, поливаешь из бутылки в уголке окопчика на землю и поджариваешь кукурузу. Правда, потом эта жарено-горелая кукуруза выходила почти невредимой этим самым естественным путем, хоть промывай и ешь ее еще раз. Я не пробовал.
Я уже стал мародером. У меня не было котелка, а что это за солдат на передовой, если он без котелка. Я уже видел убитых с котелками, привязанными к вещмешку за спиной, но у меня долго не хватало храбрости, да и отвязывать котелок в темноте, под огнем, конечно, не дело. Потом я положил в карман осколок оконного стекла и в последнюю нашу «атаковую» ночь срезал все-таки себе котелок у одного погибшего. Надеюсь, он меня простил.
Наконец кто-то из начальства сообразил всю глупость нашего пребывания на «закрепленной» позиции, и мы перебрались непосредственно в Нарт, на крайние огороды, которые выходят своими тылами в сторону немцев. И опять, конечно, закрепиться.
Здесь к нам присоединился один из наших курсантов, по имени Николай. Он пришел, а точнее, приполз, так как был крайне слаб и уже еле-еле ходил. У него была явная дизентерия, он уже фактически ничего не ел, а только исходил кровавым поносом. Он уже несколько раз вот так следовал за нами, а мы ему устраивали небольшой окопчик, где он и лежал. Но в тыл его не отправляли. У нас у всех было такое безалаберное питание, часто единственной пищей служила горелая полусырая кукуруза, и расстройство пищеварения было очень частым явлением. Но обычно, как началось, так и закончилось. И претензий у нас никаких не было. А с ним совсем другое. Но он так и ходил, и ползал за нами.
У нас произошли некоторые организационные перемены. Нас, два расчета под командованием Хайдарова придали стрелковой роте и указали место расположения с приказом оборудовать минометные позиции по всем правилам военной науки. Стрелки расположились прямо под плетнем, прорезав дыры для винтовок и пулеметов. Мы подальше, на вспаханном огороде. Чтобы сделать все по-человечески, нужно много копать, что сделать нашими лопаточками невозможно. Наши попытки разыскать лопаты и кирки в сараях брошенных жителями домов ничего не дали. С собой они их увезли, что ли?
Мы с Хайдаровым пошли в соседний двор, где жила еще не уехавшая большая осетинская семья, чтобы попросить какой-нибудь инструмент. Глава семьи, старый седобородый осетин, сразу заговорил со мной по-осетински, на что я, конечно, ни бум-бум. К слову, когда мы были в Нарте, со мной пытались заговорить по-осетински раз пять-шесть. Что ж, внешность у меня была, в некотором роде, «кавказской национальности», хотя происхождение мое чистейшее хохлацко-великорусское, если, конечно, не заглядывать в глубь веков, где у нас, кубанцев, кого только не было.
Хозяин дал нам две лопаты и кирку, и дело у нас закипело. Конечно, мы не рыли окопы полного профиля, а только траншейки для спанья, но для минометов все сделали правильно. А вот как стрелять? С нашей позиции ничего не видно. Вроде бы так и должно быть, ведь минометы это оружие, предназначенное для стрельбы с закрытых позиций. Но, как говорил Шельменко-денщик: «Оно, конечно, так, да немножечко и не так». Для того, чтобы вести огонь, нужен наблюдательный пункт (а у нас даже бинокля нет), при переносе огня и в других случаях отсчета углов нужна буссоль (а у нас ее нет), все данные нужно передавать на огневую позицию по телефону (а у нас его нет). Куда ни кинь, всюду клин.
Никаких приказных порядков у нас в полувзводе нет, мы принимаем решения «общим собранием трудового коллектива». Стали искать выходы. Из окопов стрелков возле плетня тоже ничего не видно. Если стать во весь рост, что-то видно, но недостаточно. Я забрался на чердак «нашего» дома, разбил две черепицы (тогда они еще были), вот отсюда все видно отлично. Если бы еще бинокль, я бы и немцев обнаружил. Но как отсюда руководить огнем? Далеко, как ни кричи, не слышно. Хорошо видно с верха копна сена, и она ближе к минометам, но охотников стоять на копне во весь рост и подавать команды не нашлось. Короче, как это ни покажется глупым, но первую свою стрельбу мы начали именно таким идиотским способом: Хайдаров смотрел с чердака, человека три-четыре лежали внизу и передавали команды по цепочке. Случалось, и перевирали, как при игре в «испорченный телефон». Много стрелять не приходилось, нам приказали беречь мины.
С семьей, которая давала нам лопаты, у нас сложились хорошие отношения, хотя и здесь контакты с населением не одобрялись. Но таких строгостей, как в Маджалисе, не было, да и проконтролировать это было просто невозможно. Семья была большая: дед с бабкой, две молодых женщины, не знаю, дочери или невестки, и пять-шесть детей. Особенно задружили мы после стычки, почти вооруженной, с гвардейцами.
Вместе с нами действовали две гвардейских стрелковых бригады, номеров уже не помню. Гвардейцев мы недолюбливали, и это еще мягко сказано. Причиной этого, по-моему, была обыкновенная зависть. Была середина ноября, уже изредка и снежок с неба срывался, а у нас из зимнего обмундирования ничего. А гвардейцы щеголяли в сапогах, ватных брюках, ватных телогрейках под шинелями и в шапках со звездочками. А мы в пилотках, и те без звездочек.
Мы впятером копались на «своем» дворе, отбирая жерди для блиндажа, который мы тогда уже начали строить. И вдруг слышим женские крики, даже не крики, а какие-то дикие вопли и визг. Так может кричать женщина, если ее режут тупым ножом на мелкие кусочки.
Бросаемся в соседний двор и видим такую картину. Дед молча стоит на крыльце, сцепив руки на груди, а обе молодицы, издавая те самые звуки, стараются вырвать большой мешок у двух гвардейцев. А в мешке что-то живое.
Тут у нас начался разговор на великом могучем русском. Чтобы его яснее представить, приведу оlин анекдот.
«Мать спрашивает сына-подростка, который поехал кататься на мотоцикле и привел его назад разбитым:
— Что тебе отец говорил целых полчаса?
— Ругательства пропустить?
— Конечно.
— Тогда ничего!»
Так что, если из нашего разговора с гвардейцами исключить ругательства, то и разговора вообще не было. Мы же четверо обошли их и стали сзади, направив на них винтовки. Автоматы у них были за спиной, но я не думаю, чтобы дело дошло до стрельбы.
Не дошло. Ясно, что человек, которому почти воткнули в задницу два штыка, становится миролюбивее. И они, бросив мешок, пошли из двора, продолжая громко тот разговор, которого не было.
Молодицы вытряхнули из мешка трех или четырех здоровенных индюков, а Хайдаров сказал деду, что мы находимся в соседнем огороде, и если еще кто-нибудь попытается их обидеть, чтоб сообщали нам. Больше их никто не беспокоил, а они каждую ночь готовили для нас кипяток, заваривая его сушеной мятой, пучки которой висят под крышей каждого осетинского дома. Днем это делать было нельзя, немцы на каждый, самый пустяковый, дымок отвечали мощным артиллерийским налетом.
Судьба этой доброй семьи была трагической. Примерно через неделю немцы, как делали много раз до этого, ночью дали залп из своей шестиствольной реактивной установки, и одна из ракет, пробив перекрытия, разорвалась в подвале, где спала вся семья. Стрелки, которые их вытаскивали, рассказали нам, что почти все дети погибли, тяжело раненного деда увезли, а о судьбе женщин мы ничего не узнали.
На следующее утро мы бродили по разрушенному подворью, где среди пыли и кусков глины были разбросаны злополучные индюки. Кто-то из нас проявил инициативу, и мы определяли, какие из индюков живы, простейшим способом: тронешь его штыком, если глазом хлопает, значит, жив. Таких набралось пять штук, и Хайдаров, собственноручно ощипав их, ночью устроил нам всем великолепный пир с вареной индюшатиной.
Рассказывая об этой осетинской семье, я несколько нарушил хронологию событий.
Мы пробыли в Нарте дней десять. Стрелковым оружием немцы нас не доставали, но артиллерийские и минометные обстрелы были частыми и ночью, и днем. Налеты были мощными, по 40–50 снарядов или мин. А всю ночь, кроме таких внезапных налетов, немцы вели редкий орудийный обстрел одиночными выстрелами, желая, видимо, не давать нам спать. Но мы быстро к этому привыкли и уже не реагировали на свист и разрыв одного снаряда. Интересно, как человеческая натура приспосабливается к таким чрезвычайным условиям существования, спишь в окопе, недалеко от тебя рвутся снаряды, а ты не просыпаешься, но чуть-чуть зашелестит трава под шагами приближающегося человека, и ты мгновенно вскочил и схватился за оружие.
Нас все время донимал холод. Одно время мы даже решили по очереди спать в «нашем» доме, который был еще цел и невредим. Мы натаскали сена, и стало в нем вполне сносно, особенно когда принесешь туда шесть-семь котелков с горячей кашей.