- Вот, - сказал Клейст, - он приказал выходить на работу, а сейчас всего пять утра...
- Заткнись...
Мы повернулись и пошли. Мимо бараков. Мимо тройного ряда колючей проволоки. Действительно к каменоломням. Клейст хватался за меня, и я не мог его оттолкнуть. Была какая-то пустота. Я переставлял ноги. Хермлин был прав. Контакт двух разумов. Мы и не думали, что так сложно будет _понять_. Неимоверно сложно. Просто понять. Даже если обе стороны хотят этого. Ждали праздника. Ждали восторгов и открытий. Чтобы - рука об руку. А тут _понять_: столб на аппельплаце, холодная грязь, секущие свинцом пулеметы. Вот здесь, у горелой опоры, погиб Йоазас. Его назначили в лазарет, и он бросился на проволоку. Предпочел сам. А до этого бросился Манус, и еще Лилли, и Гринбург. А Фархад ударил Скотину Бака, а Матулович прыгнул с обрыва в каменоломне, а Пальк вдруг ни с того ни с сего пошел через плац ночью - во весь рост, не прячась. Угнетала бессмысленность. Одно дело война. Враг в каске и с автоматом. Осязаемый противник, которого ненавидишь. И другое дело - если все это игра, куклы, манекены, созданные Оракулом. - Он исследует социальное устройство Земли, - говорил мне Кэртройт, базис-аналитик из Лондона, - простейшие явления. Как будто изучает азбуку. Жаль, что у нас такая азбука. Может быть, изучив, он перейдет к более сложным построениям, - и добавлял, кутаясь в одеяло, - я почему-то боюсь этого... - Когда состоялся разговор - неделю назад, десять дней? Я уже не помнил. Он потом сошел с ума и был отправлен в лазарет. Время сливалось: тачка, нагруженная камнями, теплая бурда из свеклы, скользкая умывальня, сон - как обморок, проверки на рассвете в пронизывающем и мокром ветре, собачье лицо Бака... Я завидовал Осборну. Подумаешь - землетрясение, саранча там железная: смотри и записывай. Брюсу я тоже завидовал...
Дорога пошла вниз. Клубами дыма всплывали по сторонам шевелящиеся кусты. Охранники сомкнулись, отпустили поводки у собак. Я вспомнил Катарину - какой она была в последний раз. Она совсем сдала. Сколько же это будет продолжаться? Апокалипсис длится около трех месяцев. По субъективному времени. Хермлин каждый вечер перед тем как залезть под колючее одеяло огрызком карандаша ставил крестик на стене, в изголовье. И каждые десять крестиков отчеркивал поперечной чертой. Сегодня двадцать шестой день. Осталось более двух месяцев. Если длительность совпадает. Два месяца - это кошмар. Катарина столько не выдержит. И я не выдержу тоже. И никто не выдержит. Правда, длительность может оказаться и меньше. Остается надеяться. Но она может оказаться и больше.
Мы спустились в котлован. Наверху запаздывали со светом, и охранники матерились. Иногда постреливали в воздух. Разносилось гулкое эхо. Они были злы. Дождь моросил, не переставая, и вместо того, чтобы дуться в карты в теплой и сухой казарме, им приходилось тащиться за два километра в чертовы каменоломни и мокнуть на холоде, следя за паршивыми хефтлингами.
- Стой! - раздалась команда.
И сразу вспыхнуло. Четыре прожектора, разнесенные по углам, залили ущелье молочным облаком. Раньше здесь были разработки мрамора. Вероятно, жила истощилась и их забросили. Глыбы, обвалы, монолиты, поставленные на ребро, придавали месту вид хаоса, который, наверное, был в момент сотворения мира, когда небо только что отделилось от земли.
Подошел Бурдюк. Постоял, заложив пальцы за пояс полосатых штанов. Свисало могучее брюхо, ему и лагерные харчи были нипочем. Мотнул головой стройся. Я вышел. И Хермлин вышел. Мы были в одной команде. Клейст старался идти сам, тут нельзя было показывать слабости - могли списать, а то и просто кончить на месте. Бурдюк осмотрел нас, словно видел впервые, и молча зашлепал к груде тачек. Мы разобрали инструмент. Нам повезло. Мы попали в возчики. Толкать тачку было все-таки легче, чем рубить камень.
- Сегодня - глаз, - просипел Бурдюк, ни к кому особенно не обращаясь.
Отошел - наблюдать.
- Начина-ай!..
Я торопливо покатил тачку туда, где уже стучали первые кайла. Бурдюк предупредил, что следить будут особо. Твердый человек был этот самый Бурдюк. Кремень. За это его и поставили арбайтсауфзейером. Он держал пивнуху в подвале, в центре города, и не забывал, что многие из нас были его клиентами. Хотя другие блоковые забыли. Обо всем сразу. И навсегда. А Бурдюк не забыл. На третий день после прибытия в лагерь я попал в каменоломни, среди других штрафников. Тогда так же лил дождь, только сильнее. Тропинка размокла, и колесо соскальзывало. Тачка весила тонну, никаких сил не было удержать ее. Я упал и даже не пробовал подняться. Вода текла по лицу. Безобразным комком трепетало сердце. Жизнь кончилась здесь, на липкой земле. Скотина Бак стоял надо мною - здоровенная, сизая ряха, и орал: - Вставай, скотина!.. - Я знал, что он убьет меня и не вставал - пусть убивает. - Поднимите скотину! - приказал Скотина Бак. Меня подняли. Те, кто забыли. - Теперь ты, скотина, узнаешь, кто я такой, пообещал он. И махнул кулаком. Но кулак поймали. Бурдюк перехватил волосатой лапой. - Ты чего это? - удивился Бак. - Оставь его. - Чего-чего? - Говорю: оставь... - Скотина Бак начал краснеть и раздуваться, и я уже думал, что он сейчас убьет Бурдюка, но Скотина только вырвал руку и ушел, обложив нас по-черному. Он был швейцаром в баре, а Бурдюк, посмотрев на меня - грязного, дрожащего, не верящего, что жив, сплюнул и сказал: Дерьмо собачье ваш Оракул. - И потом, уже позже, спросил Клейста: - Ну как вы додумались до такого, чтобы всякое дерьмо делало с людьми, что хотело?.. - Клейст что-то начал о задачах Контакта, о прыжке во Вселенную, о постижении чужого разума, он тогда еще не пал духом. Бурдюк все это выслушал и спросил: - И из-за этой дерьмовой Вселенной убивать людей? - И Клейст остался стоять с раскрытым ртом.
Мы возили тачки с битым камнем, и я слегка задерживался на погрузке, ожидая Катарину. Бурдюк видел, что я задерживаюсь, но ничего не говорил. Он только хмурился, глядя, что и Клейст задерживается тоже. Катарина подошла, наверное, через час - сменилась женская бригада. Я посмотрел на Бурдюка, и он кивнул. Охраны поблизости не было. Мы попятились за выступ в скале. Каменный козырек закрыл нас. Эта ниша не просматривалась. Бурдюк должен был предупредить, если появится кто-либо из дежурного начальства.
Катарина сразу села на перевернутую тачку. У нее был изможденный вид, и она даже не сказала мне "здравствуй", а только кивнула. У меня сжалось в груди. Я достал пайку.
- Не надо, - прошептала она.
Но взяла. Отламывала по крошке и очень медленно жевала, наслаждаясь. Потом спросила, что случилось. В женском лагере толком не знали. Я, запинаясь, объяснил.
Она опустила твердую пайку.
- Так это был Водак? - тихо застонала, покачивая стриженой головой. Теперь Водак... Я познакомилась с ним еще раньше, и мы думали пожениться. Ты не знал - я тебе не говорила... Он смешной - рассказывал всякие истории. Звал в Прагу. С нами все время ходил Карлайль, помнишь его, он не проснулся после передачи. Не знали, как удрать от него... - Катарина неожиданно сильно взяло меня за руку костяными, ломкими пальцами, на которых суставы покраснели и распухли. - Если ты выживешь... Если ты спасешься, обещай мне... Понимаешь, надо продолжать. Иначе все будет напрасно - все жертвы. И Водак тогда погиб напрасно. Они захотят прикрыть Контакт, есть такой проект, он уже обсуждался после апокалипсиса, Франк и Алябьев: отложить на пятьдесят лет, законсервировать, мы не готовы, сам Кон их поддерживает... Передай мое мнение: надо продолжать. Во что бы то ни стало. Передай: они просто не имеют права списать нас всех...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});