— Да будет так, как желает мой анакс. Мы покидаем вас.
— Ждите за дверью, — бросил Эрнани, — наш разговор вряд ли затянется.
Охрана не должна покидать башню — существует ничтожная вероятность, что обман разоблачат, прежде чем... Рука Эрнани непроизвольно дернулась к воротнику, украшенному усыпанной алыми ройями серебряной розой.
Тяжелая дверь захлопнулась. Братья остались одни. Ринальди уже не лежал, а сидел, придерживая рукой цели.
— Ринальди... — пробормотал Эрнани.
— Рад тебя видеть. — Настороженный, выжидающий взгляд, раньше он смотрел иначе. — Что велел передать мой венценосный брат?
— Ничего. Я соврал, чтобы они ушли. Я должен был тебя видеть. — Эрнани проковылял к узнику и опустился рядом, задев холодное железо. — Какие тяжелые... Зачем?
— Видимо, так надо. — Ринальди улыбнулся одними губами. — Чем страшнее обвинение, тем толще цепи. Ничего, перед казнью наденут другие, полегче.
— Рино, — юноша замялся, но продолжил довольно твердым голосом: — Ты знаешь, я ведь калека... Я не хотел жить таким...
— Глупости. Жизнь прекрасна, даже если она невыносима! У тебя неприятности?
— У меня? Ринальди... Неужели ты не понимаешь, что тебя ждет?
— Меня ждут катакомбы, — ровным голосом сказал эпиарх, — тьма, холод, возможно, чудовища и наверняка смерть. Я все прекрасно понимаю, но это не повод для рыданий.
— Почему ты не признаешься, ну почему?!
— Проклятье, да потому что не трогал эту шлюху! Хорош бы я был, если б взял на себя ее шашни.
— Беатриса — не шлюха! Ее мучили, пытали...
— Ну так возрыдай на ее горести, а чего ты хочешь от меня?
— Рино, я понимаю. Ты... Ты сначала не хотел ничего дурного, просто зол на старика, что он тебя не взял. И ты терпеть не можешь, когда тебе перечат. Когда Беатриса тебе отказала, она... Она, наверное, сказала что-то ужасное, оскорбительное, и тебя понесло. Как с тем проповедником, помнишь, ты рассказывал?
— Помню, — взгляд узника стал холодным, — что было, то было. Но до жены Борраски я не дотрагивался.
— Но она беременна от тебя!
— Значит, это она дотрагивалась до меня, когда я был пьян. Мало ли женщин забирались ко мне в постель.
— Зачем ты лжешь? — выкрикнул Эрнани. — Я пришел помочь тебе, а ты...
— Мы знакомы семнадцатый год, Эрнани из рода Раканов. Если ты веришь в мою вину, нам говорить не о чем.
— Ринальди, а как мне не верить? Как?! Ни одно твое слово не подтвердилось, тебя обвинили не только Беатриса, но и ее слуги, твоя подруга, даже твоя кровь!
— Как не верить? Похоже, никак. Я не настолько добр, братец, чтобы ради твоего спокойствия признаться в подлости, которую не делал.
— Ради моего спокойствия?! — подался назад Эрнани. — Спокойствия?!
— Разумеется, ты бы с чистой совестью проводил меня в пещеры, ибо это справедливо, а потом принялся меня оплакивать, ибо я твой брат. Разве не так?
— Ты сошел с ума!
— Напротив, никогда не был в столь здравом рассудке, как сейчас. Эридани раздулся от осознания собственной праведности. Еще бы, осудил родную кровь! Великий анакс! Справедливый анакс! Неподкупный анакс! А тебе ужасно хочется стать всеобщим утешителем, но мне ни от тебя, ни от Эридани не нужно ничего. Слышишь? Ничего! Ни поучений, ни прощений. Но и я вас не прошу.
— Тогда мне лучше уйти...
— И впрямь лучше, — согласился Ринальди, — меня тошнит от твоего присутствия, а каяться я не собираюсь. Не в чем, знаешь ли...
Эрнани вскочил и забарабанил в дверь. Открыли тотчас. Подслушивали? Вряд ли. Слишком толстые доски и слишком много народа.
— Мой эпиарх, — утешитель обращался к Эрнани, как к наследнику, — уже уходите?
— Да, — вздернул подбородок юноша, — я сказал то, что был должен.
А что он был должен? Вырвать у Рино признание? Кому это нужно? Ринальди виновен, в этом нет сомнения, почему же он нападает, и не защищается? Брат умрет в коридорах лабиринта, страшно умрет, но он сам виноват. Откуда в нем столько злобы, лжи, презрения ко всему святому, ну откуда?!
— Мой эпиарх, вам помочь спуститься?
— Нет. Я сам.
Эрнани и в самом деле спустился сам, хотя дважды едва не упал, настолько узкой и неудобной была лестница. Рассказать Эридани о встрече? Зачем? Хотя, если правда, так или иначе, всплывет, он не станет лгать, просто не скажет о булавке с розой. В конце концов, она еще может пригодиться ему самому, а Ринальди избрал свою участь сам. Его не спасти…
10. Мастер
Эрнани сидел у окна, на его коленях лежала раскрытая книга, но вряд ли юноша думал о том, что в ней написано. На скрип двери он обернулся и широко раскрыл глаза, став неимоверно похожим на Ринальди.
— Диамни... Я думал, урока сегодня не будет.
— Его и не будет. — Художник сел напротив своего ученика. — И все-таки я пришел ради живописи.
— Да?..
Дети Заката, сколько безнадежности в этом голосе! Бедняга был бы счастлив, узнав правду, но тот, кто подстроил Ринальди ловушку, знал все о том, что происходит во дворце. Нельзя рисковать. Тот, кто слушает, если он, разумеется, слушает, не должен сомневаться, что Диамни Коро думает только о картине, на которой Ринальди суждено изображать демона.
— Эрнани. надеюсь, ты меня поймешь. Возможно, сочтешь безумцем, но поймешь. Для меня главное в жизни — искусство. Мир, война, любовь — это для других. Я живу лишь тем, что переношу на свои холсты…
— Да, я знаю. Чем я могу тебе помочь?
— Я не успел закончить эскиз. Суд оказался слишком коротким...
— Я... Я не понимаю тебя...
— «Возгордившийся» был бы моей лучшей работой, если бы я успел зарисовать лицо Ринальди в три четверти. Сначала мне казалось, что лучше сделать в фас и поместить его в центре композиции, но вчера, вернувшись домой, я понял, как ошибался. Это открытие перевернуло всю мою жизнь. — Боги, оказывается, можно говорить правду и при этом чудовищно лгать! Вчерашний вечер и впрямь все изменил. Сумасшедший художник умер, и даже Абвении не знают, кто родился. — Эрнани, я должен увидеть эпиарха Ринальди и зарисовать его лицо в три четверти.
— Ты... Ты хочешь пойти в башню и... И рисовать моего брата?!
— О да, — подался вперед Диамни, — ведь завтра будет поздно.
— Завтра будет поздно, — медленно повторил Эрнани.— Да... завтра будет поздно. Я никогда не смогу научиться рисовать, потому что... Потому что не могу заменить жизнь холстом. Я — живой, пусть больной, пусть слабый, но живой, а ты — нет...
— Возможно, — Пусть Эрнани его возненавидит, но он добьется свидания. — Однако живые становятся мертвыми, а искусство вечно.
Юноша ничего не ответил, молча изучая художника так, словно видел его впервые. Послышался шум, что-то стукнуло — похоже, ударили деревом о камень, скрипнула дверь. Кто-то пришел, а он не успел добиться своего. Теперь Эрнани воспользуется случаем и прекратит мучительный разговор. Неужели придется сказать правду? Видимо, так. Он вернется позже и скажет все как есть…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});